В конце концов Гэрриет не выдержала.

— Да черт побери! — воскликнула она. — Вы когда-нибудь попадете в эту вену или нет?

В результате она имела неприятный разговор с доктором Уильямсом.

— Сегодня вечером мы дадим вам успокоительное, — объявил он. — Я понимаю, в отсутствие обоих родителей вы чувствуете себя ответственной за ребенка, — но надо же держать себя в руках. Вы только нервируете мальчика своими нападками на сестер. Они стараются делать свою работу хорошо.

— Но почему, почему нельзя прописать ему что-нибудь обезболивающее, успокаивающее? Будь у него уверенность, что вы стараетесь ему помочь, он бы не сопротивлялся и вел себя гораздо мужественней.

— Он и так ведет себя достаточно мужественно, мисс Пул, — отрезал доктор Уильяме. — Вы просто сами не способны выносить боль, вот и все.

— Но ведь он серьезно болен, разве не так? — сказала Гэрриет. Сегодня она слышала, как две сестры говорили что-то насчет перевода в палату интенсивной терапии.

— Разумеется, он болен, — сказал доктор Уильяме. — Но нельзя же терять надежду.

К полуночи Джон опять впал в бессознательное состояние. Выданный ей вечером могадон Гэрриет тайком спустила в унитаз, и теперь, сидя возле кровати Джона, она час за часом боролась с усталостью и отчаянием, вслушивалась в прерывистое дыхание Джона, держала его за руку и молилась. Через стеклянную перегородку ей было видно, как негритянка в белом халате — сегодняшняя ночная сестра — обходит палаты: кому поправит одеяло, кому проверит пульс. Через минуту она войдет к Джону, чтобы сменить капельницу. Завтра из Америки вернется Кори. Как смотреть ему в глаза, если с Джоном что-нибудь случится? Гэрриет уронила голову на руки и заплакала.

Вероятно, она все же уснула. Когда она открыла глаза, было уже почти светло. Джон лежал на кровати неподвижно. На короткий, но страшный миг Гэрриет показалось, что он уже умер. Она потрогала его: лоб был холодный, но слабое дыхание было различимо.

Вскочив на ноги, она побежала разыскивать дежурную сестру.

— Джон… Он стал дышать так тихо, — заикаясь, пробормотала она. — У него такое спокойное лицо, будто… будто уже все.

Сестра тотчас поднялась и взяла Гэрриет под локоть.

— Идемте.

В палате она пощупала у Джона пульс и измерила температуру. После этого она обернулась к Гэрриет, и широкая белозубая улыбка сверкнула на ее черном лице.

— А кризис-то, кажется, миновал. Видите, как ровно дышит, и пульс, слава Богу, нормализовался.

Гэрриет отвернулась, плечи ее беззвучно затряслись.

— Ну-ну-ну, не надо так, — ласково проворчала негритянка. — Пойду принесу вам чайку. Выпьете горяченького, глядишь, и поспите немного.

Но Гэрриет не могла спать, потому что не верила сестрам и врачам. Джон был еще в опасности, и она сидела у его постели до завтрака, следя за тем, как содержимое пластиковых мешков медленно перетекает в исхудавшую руку, как дыхание мальчика становится все ровнее, а движения спокойнее.

Сестра Маддокс появилась ровно в восемь часов, как всегда, холодная и подтянутая.

— Доброе утро. Как пациент? — профессионально-бодрым голосом проговорила она. — Надеюсь, с могадоном вы наконец-то выспались. Завидую вам. Мне сегодня удалось добраться до постели только в четыре утра.

Она взяла в руки температурный лист и просмотрела последние записи.

— Ну что ж, сегодня гораздо лучше, — сказала она. — Надеюсь, теперь вы перемените свое отношение к доктору Уильямсу.

— Джон до сих пор еще не пришел в себя, — угрюмо пробормотала Гэрриет, чувствуя себя неблагодарной склочницей.

— Его организм наконец-то получает долгожданный отдых, — отчеканила сестра Маддокс. — На вашем месте я бы оставила ребенка в покое. Сходите лучше позавтракайте.

Гэрриет, однако, не могла расслабиться ни на минуту и предпочла завтраку старый номер «Ридерз дайджест». Надо быть настороже, сказала себе она. Взглянув в зеркало, она с трудом узнала свое серое изможденное лицо. Конечно, следовало бы к приезду Кори вымыть голову и принять душ, но ей было страшно оставить Джона одного.

Специалист, явившийся около одиннадцати, не разделял общего оптимизма.

— Опасность еще есть, — сказал он. — Позовите меня, когда мальчик придет в сознание.

От этих слов сердце Гэрриет снова болезненно сжалось. Боже, не дай ему умереть, мысленно твердила она.

Через четверть часа появился доктор Уильяме. К вопросам, которыми засыпала его Гэрриет, он отнесся еще прохладнее, чем накануне.

— Скажите, он поправится? — в отчаянии спрашивала она.

— Послушайте, мисс Пул, — вмешалась сестра Маддокс. — Доктор Уильяме не может уделять вам одной столько времени. Его ждут другие пациенты.

— Простите, — настаивала Гэрриет, — но после обеда приедет отец Джона, и я должна буду обо всем ему рассказать.

— Он, кстати, звонил минут десять назад, — сказала сестра Маддокс.

Гэрриет побелела.

— Что он сказал? Почему вы не позвали меня к телефону?

— Какая разница, почему? — пожала плечами сестра Маддокс. — Вы выходили то ли в туалет, то ли сделать себе кофе.

— Все равно, вы могли меня найти. Вы же знали, что я уже несколько дней пытаюсь с ним связаться.

— По-вашему, сестре Маддокс нечем заняться, кроме как работать телефонисткой для всех пациентов и их родственников? — язвительно осведомился доктор Уильяме. — Не забывайте, Джон здесь не единственный.

— Но для меня он здесь единственный! — уже не сдерживаясь, выкрикнула Гэрриет.

— Я сюда попала? — послышался за ее спиной глубокий взволнованный голос.

Все обернулись. В дверях, словно знаменуя собой начало новой сцены, стояла Ноэль Белфор в эффектной черной меховой шапке.

— О, я уже вижу, что сюда! — Увидев сына, она быстрыми шагами приблизилась к его кровати.

— Мой мальчик, мой славный мальчик! — срывающимся голосом произнесла она.

И тут же, словно в ответ на выходную реплику примадонны, Джон шевельнулся, вздрогнул и открыл глаза. Некоторое время он смотрел на Ноэль, не веря, и наконец хрипло простонал:

— Мама!..

Его бледное лицо словно осветилось изнутри, и Гэрриет испытала невыносимые муки ревности.

— Мама, это правда ты?

— Да, мой мальчик, это я. Боже мой!.. Что тебе пришлось пережить! — Она отвела влажную светлую прядь у него со лба.

— Рука болит, — пробормотал Джон.

— Знаю, милый, — сказала Ноэль. — Это из-за гадкой капельницы, — но ведь она тебе помогает, с каждой минутой тебе делается все лучше и лучше. Ты у меня храбрый мальчик, ты все выдержишь. Видишь, какие здесь прекрасные сестры и врачи, они все так стараются тебе помочь.

— Мне уже лучше, — сказал Джон. — Только голова еще… — И, вздохнув, он опять провалился в беспамятство.

Ноэль наклонилась и поцеловала его лоб, явно сознавая, что представляет собой невыносимо трогательное зрелище. Восхищенные взгляды зрителей были прикованы к ней. Сейчас все зарыдают, подумала Гэрриет.

Ноэль выпрямилась и только теперь огляделась. Сняв шапку, она небрежной рукой провела по волосам, отчего те легли золотой живописной гривой. После этого, осветив печально-ослепительной улыбкой нянечек и сестер, она направила главный прожектор своего взгляда на доктора Уильямса. Доктор зарделся, как девица.

— Меня зовут Ноэль Белфор, — сказала она, протягивая руку.

Будто кто-то тут мог этого не знать.

— Мы и не знали, что вы мать Джона, — проговорила потрясенная сестра Маддокс.

— Думаю, Гэрриет решила, что это не так уж важно, — сказала Ноэль. — Я ее понимаю, ведь речь шла о жизни Джона… Как мой сын, доктор?

— По правде сказать, он был очень плох. Но сейчас, думаю, уже выкарабкался.

— Сколько он уже здесь?

— Четыре дня.

— Четыре дня?! Почему мне не сообщили раньше?

Словно не видя ничего вокруг, Ноэль опустилась на стул и дрожащими пальцами вытащила из сумочки сигарету. Полы шубы разошлись в стороны, выставляя на всеобщее обозрение ее ослепительную грудь.