Однажды я уже испытала что-то подобное. В тот день мы с Дмитрием должны были снимать репортаж о детях неблагополучной семьи, в образование которых общественность вложила немалые деньги. Приехав на место съемок, я увидела ужасающую картину, которая врезалась в память на всю оставшуюся жизнь: четырнадцатилетняя девочка корчилась на полу, ее ноги свела судорога, глаза закатились, оставляя на обозрение покрасневшие белки, пальцы царапали пол, а хрипы, вырывающиеся из горла, больше напоминали предсмертное бульканье. Дима вызвал «скорую», пытаясь хоть как-то облегчить страдания малолетней наркоманки, которую скрутило отсутствие очередной дозы, а меня так сильно трясло от жуткого чувства отвращения, что я только стояла и смотрела, даже в мыслях боясь прикоснуться к несчастному ребенку. Я ненавидела себя после за это чувство, потому что знала, что спокойно позволила бы ей умереть, знала, насколько мне было «все равно», а Дима еще жалел меня! Тогда, после отмены съемок и оформления бумаг, мне опротивел весь белый свет, и впервые за всю свою жизнь я напилась, до чертиков, до полного беспамятства.

Сейчас ситуация была совершенно другой, но я была противна себе так же, как и тогда.

Этот чертов кретин развлекается в собственном доме, лапает фигуристую брюнетку в то время, как меня переполняет жгучее ненавистное чувство полной беспомощности и грызущей тоски.

Я помнила только, как рука схватила со стола бокал с красным вином, французским, полусладким. Запомнила я это потому, что Александр озвучил не только все вышеперечисленное, он назвал даже марку и год выдержки, которые улетучились из памяти сразу же, как только были произнесены. Грек, видимо, считал, что я истинный ценитель, раз с таким наслаждением пробую чужое вино, налитое какому-то престарелому дядечке в смокинге. Он даже пытался пошутить насчет моей невоспитанности, когда я опустошила третий по счету НЕСВОЙ бокал вина, а потом стал ненавязчиво подталкивать меня к выходу из зала, чему я мастерски сопротивлялась.

Понятия не имею, как в этот момент мы выглядели со стороны, потому что Александр то и дело наклонялся к моему ухо и горячо шептал мне что-то о том, как нехорошо надираться из-за непутевых болванов, не умеющих удовлетворить женщину. Не знаю, что подумали о нас гости Ника и его матери, потому что наше с греком передвижение по залу скорее напоминало «сражение» за каждый шаг, но в итоге Елена была отправлена восвояси, а главный герой моей ненависти испепелял нас с Александром недобрыми взглядами. Я была счастлива, удовлетворена в собственной мести, сдаваясь на волю греку и позволяя увести себя на балкон, где он снова что-то пытался мне втолковать о неподобающем поведении, присущем только обиженным девочкам. Все его слова пропали даром, а вот бутылка с шампанским, так вовремя оставленным кем-то в ведерке со льдом, была мгновенно мной замечена и схвачена.

Дальше воспоминания как-то смазывались, потому что пузырьки игристого вина ударили в голову, но я, вроде бы, танцевала. И не только с Александром, смеющимся над тем, как во время, прямо перед приглашением на танец, мой взгляд умело фокусируется на партнере. У меня даже хватило наглости заигрывать с доктором, который недавно приводил меня в чувство, пока потребности организма не позвали в этот коридор. Причем, я не помнила, как именно поднималась сюда и зачем ноги вели меня на второй этаж, где располагались гостевые и хозяйские спальни, но знала, что так было необходимо.

— Дорогой, сделай же что-нибудь! — почти кричала в этот момент мать Ника. — Она позорит нас перед гостями.

— Твой ненаглядный Алехандро приволок ее в дом, вот пусть и отвечает за нее, мама, — слова цедились сквозь зубы, что показалось мне смешным, и я действительно рассмеялась, обнаружив, что стою почти вплотную к двери.

— О, боже! — простонала мать Ника, приоткрывая дверь в большую светлую комнату, заставленную стеллажами с книгами. — Девушка, вы же на ногах еле держитесь! Ник? — она отвернулась от меня и умоляющее посмотрела на сына.

— Где тут у вас туалет? — прошептала я ей прямо в лицо, отчего женщина неприязненно поморщилась.

— Мой сын вас проводит! — отрезала она решительным бескомпромиссным тоном, после чего демонстративно обошла меня стороной. — И не смейте в таком виде спускаться вниз!

Я безропотно кивнула и прикрыла глаза, проклиная себя за весь разыгранный мной фарс.

Да, я была пьяна. Да, голова кружилась, а воспоминания путались, но это не значило, что мне была непонятна степень моего беспардонного поведения.

Ник выглядел не просто злым, он казался взбешенным и привычно хмурил брови. Я даже не удивилась его жесткому обращению, когда он буквально силой втолкнул меня в свою спальню и с грохотом распахнул дверь в ванную комнату.

— Не усни там, — бросил мужчина равнодушно, видимо, выплеснув гнев на ни в чем не повинной двери. — Хотя, спать тебе все равно негде, потому что все гостевые заняты, о чем мне только что сообщила мать, поэтому можешь воспользоваться ковриком.

— Какая же ты все-таки сволочь, — выдала я устало, закрывая за собой дверь.

— По крайней мере, я умею вести себя прилично и не выставлять напоказ свою сучью натуру! — выдал на прощание Ник, возвращаясь к гостям, а я действительно опустилась на коврик около ванной и в тысячный раз за вечер задала себе один и тот же вопрос: «С какой целью я все это творю и что пытаюсь доказать человеку, которому на меня наплевать»?

Холодный душ отрезвил голову настолько, что я могла твердо стоять на ногах, а свежий прохладный ветер прогнал хмель, оставляя неприятную пустоту. Тело отказывалось до конца повиноваться, поэтому я предпочла опуститься в плетеное кресло, укутавшись в теплый плед, пахнувший Ником. Балкон выходил в сад, отчего я практически не слышала звуков веселья, происходившего в зале, и могла наслаждаться ночной какофонией звуков, стрекотов и тресков, нагоняющих сонную дремоту и желаемое забытье. Из сна меня вырвал голос Ника:

— Хочешь кофе? — он аккуратно поставил напиток на низкие деревянные перила балкона.

— Спасибо, — пробормотала я, протирая глаза, но все же протягивая озябшие руки к горячей чашке с черным кофе.

Ник хмыкнул, присаживаясь напротив и вытягивая ноги, отчего деревянные перила скрипнули под его весом.

— Не свались, — пробурчала я, переживая за этого переростка, закрывшего мне весь вид на прекрасный ночной сад.

— А ты только рада будешь?

Я не поняла, было ли это вопросом или констатацией факта, но в одном Ник был совершенно не прав: я хотела его присутствия, ненавидела себя за эту слабость, но ничего не могла с собой поделать.

— Торжество подошло к концу? — спросила мужчину, чтобы отвлечь его от пристального разглядывания моей персоны.

— Официальная его часть, — хмыкнул Ник.

— Ты сейчас убедился, что я в порядке и снова уйдешь? — надула я обиженно губы.

— Хотел бы, но вряд ли смогу. — Прошептал Ник, забирая у меня чашку с кофе и медленно притягивая к себе. Он словно спрашивал у меня разрешения на подобную вольность, пожирая глазами каждую эмоцию, отражавшуюся на моем челе.

Я утонула в его объятиях, крепких и одновременно таких нежных.

— За что ты свалилась на мою голову? — спросил мужчина, роняя голову мне на плечо и прячась в каскаде распущенных до талии волос.

— В наказание за грубость, — ответила с обидой в голосе.

— Простишь за нее? — Ник прижал меня к себе еще сильнее, отчего я потерялась в ощущениях, вдыхая его мужской запах, стараясь запомнить теплоту его тела, мощь торса и предплечий, которые судорожно сжимали мои пальцы.

— Прощу, если сумеешь убедить! — это во мне говорил алкоголь, потому что в этот самый момент я перестала бояться, что наши отношения из стадии «перемирия» снова перекочуют в стадию «войны» и активно вытаскивала рубашку Ника из-за пояса брюк.

— Тише, детка, — постарался он отстраниться, на что я издала протяжный стон, от которого Ник напрягся и подался мне навстречу.

— Сделаешь так еще раз, и я не обещаю, что моей выдержки хватит надолго, — полушутливым тоном постарался он «остудить» мою горячую голову, но я только поднялась на носочки, чтобы заткнуть его рот своим.