Нет нужды пояснять, что вскоре Хорса получил допуск к раритетам, кои являлись предметом вожделения многих и многих охотников за редкостями.

Нельзя сказать, чтобы Хорса имел страсть к наукам. Он обладал совершенно гандерской рассудительностью: из всего, даже из просто приятного, извлекать пользу. Он прочитывал то, что, по его мнению, могло ему пригодиться — и, как ни странно, именно это впоследствии и пригождалось.

Вслед за библиотекой пала самая неприступная цитадель дворца — канцелярия. Многие зубоскалили, что даже если враги сожгут Тарантию и разгромят королевский дворец по кирпичу, то все равно начальник канцелярии Тарквиний незыблемо будет восседать за своим столом, и ни одно дело не двинется с места. Но Хорса угодил и Тарквинию. Угодил тем, что изготавливаемые им счета о приходах и расходах поварни всегда появлялись вовремя, были точны и писаны четким твердым почерком. Когда же Хорса вычислил недостачу у мясника, и об этом узнал Тарквиний, Хорсе разрешили — самому! — класть документы в архив и проводить сравнение оных с прошлогодними, для чего Тарквиний дозволил гандеру еще и брать документы самому, иначе осуществление предыдущей операции представлялось затруднительным.

Ко всему описанному необходимо добавить умение Хорсы все видеть и все слышать. Теперь карьера для молодого человека и вовсе была открыта, оставалось добиться лишь благоволения жрецов-митраистов.

Но тут к власти пришел Нумедидес, и наступили черные времена. Никто не мог быть уверен, что наутро проснется тем, кем был вчера. Никто не мог быть уверен, что вообще проснется. Хорса оказался достаточно благоразумен, чтобы переждать. С кухни было видно многое, но кто первым попадет под подозрение при отравлении? Лекарь и повар, без сомнения. Хорса перебрался в мастерскую мебельщиков, заодно и плотничать научился.

Книжник Парфентий — если не считать Тарквиния — был единственным, кто удержался на своем месте в годы правления Нумедидеса. Старик столько повидал на своем веку и пережил столько переворотов, что ничего не боялся и все знал наперед. В первый же день по восшествии на престол Нумедидеса, он спокойно предрек, что лет через пять такой власти придет конец. Когда же во дворце заговорили о новом вероятном претенденте — некоем киммерийце по прозвищу Освободитель, Парфентий точно указал срок, когда тот захватит власть. Он же посоветовал Хорсе оставить мастерские и податься на почту — в Службу переписки.

Стоило гандеру пару-тройку раз попасться на глаза киммерийцу, как король приметил его и пригласил для приватной беседы. От короля Хорса вышел хмельной и улыбающийся во весь рот — впервые в жизни. Он нашел свое место: король назначил его своим доверенным лицом. И, что не менее важно, Хорса наконец увидел человека, которому можно и должно было служить, а не прислуживать. Прежние хозяева дворца никаких восторгов у Хорсы не вызывали.

С тех пор Хорса всегда был при короле, даже когда женился на Этайн, получив вместе с молодой красивой женой графский титул. Графине пришлось оставить владение ее дяди Коннахта, наместника Темры, но и в наследное свое восточное графство она наведывалась нечасто. Мало того, она и супруга видела не каждый день. Король Конан был весьма беспокойным монархом, и дома ему никак не сиделось, а Хорса был незаменим.

Графиня скучала, конечно, но вскоре смирилась. Отлучки Хорсы были часты и внезапны, но недолги.

Теперь же король не мог поручиться, что Хорса вообще вернется. Пиктский берег не сулил ничего доброго…

Хорса вылез на палубу, огляделся и немедленно отправился на корму — с докладом, должно быть.

— Кениг, в столь ранний час у меня есть лишь немного новостей для тебя…

— Хорса, ты неисправим! — перебил Майлдаф. — Я знаю тебя уже две зимы, а ты все еще не избавился от этой ужасающей манеры сразу переходить к делам, даже не поприветствовав старых друзей и не пожелав им доброго утра!

— Так вот, кениг, — невозмутимо продолжал Хорса. — Достопочтенный граф Норонья Кордавский изволили всю ночь не смыкать глаз, поднимая настроение и боевой дух экипажа и всех прочих, ныне, истомленные многодневным бодрствованием, почивают, ибо улеглись лишь перед самым рассветом. Посему ни то, что горланил хмельной Нарваэс, ни то, как кричал с вороньего гнезда Фрашку, он не слышал, что все почли за благо. Но некоторые придворные, в том числе и дамы, уже пробудившиеся к этой поре или вовсе не спавшие по причине морской болезни, уже осведомлены, что мы в пределах видимости берега.

— И что? — столь же невозмутимо вопросил король.

— Я предупредил всех, чтобы об этом никто не объявлял громогласно, ибо мы еще не знаем, что это за берег. И в особенности чтобы не говорили графу Норонья.

— Разумно, как всегда, — бросил Конан. На самом деле это была похвала. — А сколько человек бодрствует?

— Девятеро. Трое аргосцев, трое зингарцев, два аквилонца и шемит. Из них две женщины.

— Седеку опять не спалось? — Рот Конана растянулся до ушей, и король впервые за пять дней разразился хриплым смехом, который старался сдержать как мог, дабы не привлекать лишнего внимания.

Седек был старым шемитом, представителем на переговорах и наблюдателем от купеческой гильдии «Гамилькар» из Асгалуна, старейшиной коей самолично являлся. Может быть, он был не самым богатым в Асгалуне, но зато самым убеленным и умудренным. Зачем шемит приехал в Кордаву, никто не знал. К переговорам его все же не допустили. Но он успевал быть везде и слышать все — даже Хорсе было чему поучиться. На вопрос, зачем он здесь, Седек отвечал, что просто должен знать, что решат великие державы.

Конан распорядился взять шемита в Мессантию на своем корабле, чтобы тот был под присмотром. Но как ни пронырливы были Седек и его старый слуга, Тэн И все же был профессионалом. Конан поручил ему узнать, что нужно асгалунцу. Пока кхитаец молчал, но Конан не торопил Тэн И. Он знал, что тот не будет говорить, пока в его распоряжении не окажутся неопровержимые факты.

— Очевидно, да. Он всю ночь жег свечи и сидел над своими счетными книгами, — подтвердил Хорса.

— Хорса, а кто-нибудь догадывается, в какие воды нас вынесло? — поинтересовался Евсевий. — Ибо царственный опасается, не поднялась бы раньше времени паника.

Аргосцы, зингарцы и, гм, зингарки в полной мере осознают, каким курсом несло «Полночную звезду», так что радужных иллюзий не питают, но Сальвиатти из Аргоса занимается в свободное от службы в городской управе время поставками леса из пиктской пущи в Стигию. Он уверен, что договорится с пиктами, буде случится такая необходимость.

— А что же прекрасные дамы? — поинтересовался Евсевий.

— Они много знают о названиях морских ветров, курсов, парусов и течений, но понятия не имеют о географии. Им все равно, пуща или Стигия, для них это определяется одним словом — «далеко». Гораздо больше их беспокоит отсутствие воды для мытья головы.

— Это вопрос серьезный, — кивнул Майлдаф. — Однажды я вез шерсть через Коф и Шем в Аграпур…

— Великий Митра! Куда тебя занесло! — восхитился Евсевий.

— Не перебивай, это некультурно, — отмахнулся Майлдаф. — Так вот, когда мы ехали через пустыню, питьевой воды у нас было достаточно, а вот для омовения… — Горец развел руками. — И одна кофийская принцесса устроила такой скандал, что верблюды и те опешили. Пришлось-таки ее помыть, но не водой.

— А как? — полюбопытствовал Конан.

— Одна из нянек этой капризной девицы — старая карга из Хорайи — испросила у коринфийского купца бурдюк с крепким сухим вином и пылила воспитаннице на голову, и сказала: «Изволь, помойся!» — после того, как та стала швыряться подушками и склянками с дорогими благовониями, а ее верблюд возмутился сим настолько, что улегся в песок и отказался идти.

— И как, это возымело действие? — заинтересовался король.

— Еще бы! — усмехнулся Майлдаф. — Видели бы вы физиономию сей красотки! Хорошо, что вино не было сладким, — закончил горец. — Кто мешает кордавским вертихвосткам омыться морской водой?