— Нет-нет, смею вас уверить, это достойнейшие люди, — продолжал Евсевий. — Вот и его величество подтвердит, а он прекрасно знает океан.

— Несомненно. Мой друг Евсевий не солгал вам. Возможно, видом они не схожи с пажами в кордавском дворце, но у них сердца львов. Да вот хоть на меня взгляните: разве я похож на висельника? А ведь на мне такая же одежда, как на каждом втором из них, — разговорился Конан.

— Право, король, вы шутник! — рассмеялась графиня, хотя смех был деланным. — Я читала сочинения некого Петрониуса о ваших похождениях в молодости и ныне пребываю в затруднении, ибо события, описанные там, невероятны. Скажите, ваше величество, это правда — то, что я читала?

— Некоторым образом, — буркнул король. Болтовня графини начинала надоедать, к тому же вот-вот должен был показаться берег. По счастью дамы наконец удалились прочь, оставив мужчин одних.

Конан посмотрел вперед. Прямо по курсу на горизонте всплывала из вод едва заметная полоска земли.

Гонзало вновь оказался на корме.

— Что ты решил, Гонзало? — спросил Конан.

— Делай как знаешь, король, — отвечал Гонзало. — Я слагаю с себя полномочия капитана.

— Вот как? — Конан посмотрел на зингарца тяжелым взглядом. — И кто же примет командование? Твой помощник?

— Нет, — покачал головой Гонзало. — Не прими это за бунт, но никто из экипажа не возьмет на себя мои обязанности.

— Это твое последнее слово, Гонзало?

— Да, король Конан, — кивнул капитан. Бывший капитан.

— Ладно, коли тебе так удобнее, — проговорил задумчиво киммериец.

Мгновение он размышлял.

— Жаль, Евсевий ушел. Мне интересно, кто должен занять твое место по закону, — обратился Конан как бы к Гонзало, хотя было понятно, что тот не имел ни малейшего желания отвечать на вопрос.

— Нет нужды звать Евсевия, — отозвался Тэн И. — Я знаю морские уложения, государь. Командование должно перейти… Это ведь не военный корабль?

— Нет, месьор, — холодно ответил Гонзало.

— Командование переходит к высшему чиновнику из Зингары, — заключил Тэн И.

— К Норонья, что ли? — догадался Конан. — Гонзало, ты хочешь всех нас утопить и утонуть сам?

— Тогда отпусти Седека, — спокойно рек Гонзало.

— Король, может, мне привязать его к… к мачте и поднять вместо паруса? — Майлдаф сделал шаг в сторону Гонзало. Рука моряка легла на рукоятку кинжала.

— Бриан, стой! — приказал Конан и для верности заключил кисть руки горца в свои железные клещи и мягко водворил его на место. — А ты, Гонзало, в следующий раз поостерегись, прежде чем лезть в драку с горцем, даже если он безоружен. Этот парень, — он кивнул на Майлдафа, — запросто снимет голову Сигурду Ванахеймскому, если ты знаешь, кто это.

— Знаю, — мрачно проговорил Гонзало, быстро и злобно взглянув на Майлдафа, и скрестил руки на груди.

— Седека я отпущу, — тяжело, будто гвоздь в толстую доску вогнал, заявил Конан. — А ты останешься капитаном. Пока останешься.

— Идет, — кивнул Гонзало. — Я обещаю, если это будет возможно, советоваться с тобой о каждом шаге. Мы идем к берегу?

— Да, пока лот не достанет дна.

— Согласен, — отвечал Гонзало. — Я могу идти?

— Иди, — бросил Конан, явно неудовлетворенный итогом беседы.

Гонзало еще раз быстро взглянул на рослого Майлдафа и стал спускаться по трапу вниз. Задержавшись ненадолго, он добавил:

— Вот так делают на Барахас, если ты запамятовал. А говоришь — в трюм.

Гонзало исчез внизу.

— Наглец! — вскипел Бриан. — Конан, почему ты не возьмешь командование сам? Мало ли что может случиться на море? По-моему, это будет разумно.

— Нет, Бриан, — отвечал Конан. — Игра только начинается, и мы пока не знаем, что мы должны в ней делать. Тогда, на Дол Уладе, все было ясно. Теперь мы должны быть осторожны, как на вересковом болоте. Я знаю только, чего я хочу в этой игре. Я хочу получить Океан, ни больше и ни меньше. А потому мы не имеем права ошибаться. Сейчас лучше выждать, чтобы быстрее выцарапать этот несчастный договор, поэтому надо считаться даже со старым болваном Норонья, не говоря уж об остальных,

— Ладно, — пожал крутыми плечами Бриан. — Игра так игра. Я пытаюсь понять ее правила, чтобы помочь тебе выиграть.

— В Кхитае, — скромно заметил Тэн И, — есть такая забава. Четыре человека играют фигурками на плоской доске, каждый против всех. Силу каждого вида фигурок и способ их перемещения игрок придумывает сам и соблюдает их до конца. Но правила каждый сообщает только одному — судье, и он следит, чтобы никто не отступал от заявленного до начала игры. Цель — захватить ключ, который тоже перемещается по доске по правилам, которые придумывает судья и записывает на специальном свитке, чтобы любой желающий потом его проверил. Игра очень долгая и интересная, никто не мошенничает, потому что за это его более не допустят к игре — таков закон, изданный владыкой Фан Чуном. Закон выполняется всеми и по сей день.

— А что получает победитель? — поинтересовался Конан.

— Ключ. Ключ от комнаты, где хозяин дома спрятал награду для выигравшего. Иногда это бывает красивая девушка, которая по насмешке судьбы достается женщине преклонных лет, имеющей большой опыт оной игры, а иногда — кубок дорогого крепкого вина.

— Интересно, — молвил Конан. — Похоже, мы ввязались в такую же игру И известно нам лишь то, что находится в тайной комнате. Там находится Закатный океан. И мы играем за ключи. Ключи от Океана.

Из волн вставал низкий каменистый берег. Прибой пенился среди мокрых валунов. Линия берега тянулась прямо, без мысов и бухт. Лишь подальше к северу выдавался в море короткий песчаный нос. Ни одного островка, даже небольшой скалы, не было видно. Надежда отыскать безлюдный клочок суши, чтобы безбоязненно запастись там пресной водой, встала на мертвый якорь.

Дальше, вглубь земли, за узким пляжем из крупной гальки, начинался дикий лес, постепенно взбиравшийся на холмы. Кое-где виднелись голые осыпи. Это была пиктская пуща во всей своей красе. Ни дымка, ни каких-либо иных признаков присутствия человека заметно не было. Но те, кто хоть раз имел удовольствие встретиться с пиктами, не верили в пуще ничему: ни упавшему листу, ни поваленному дереву, ни мочажине с черной стоячей водой. Откуда ни возьмись, прямо из болотной зыбучей трясины, мог появиться смуглый стройный воин в боевой раскраске, выпустить стрелу или метнуть копье и мгновенно исчезнуть, словно раствориться в душном и затхлом мареве непроходимого леса, сквозь который сами пикты ходили как по чистому полю.

Но сейчас покуда было не до пиктов. Фрашку и еще один матрос — коренастый и слегка полноватый брюнет с пышными усами, стоя на носу, под руководством боцмана производили замеры глубины. Тонкий, но прочный трос с привязанным к нему тяжелым чугунным цилиндром и узлами через каждый локоть раз за разом уходил в серо-зеленые взбаламученные воды и вскоре возвращался обратно. До берега оставалось две лиги, когда боцман Серхио, наметанным глазом отсчитав, сколько локтей проглотила глубина на сей раз, возгласил:

— Двенадцать локтей и пол-локтя! Гвидо! Двенадцать локтей! — проорал он так, чтобы слышно было за мачтой, где на руле стоял красавчик Гвидо — помощник Гонзало.

— Спустить грот! Отдать якорь! — донесся ответ. — Неужто сам не знаешь, старый дурень! — не преминул присовокупить Гвидо комплимент.

Боцман не обиделся, видимо, счел таковые слова за изъявление почтения со стороны способной молодежи. Громовым голосом он принялся отдавать команды.

Заслышав громкие слова команд и почувствовав, что корабль более никуда не движется поступательно, а лишь раскачивается на зыби, постепенно стали подниматься на верхнюю палубу придворные. Всего их было шестьдесят человек при такой же численности экипажа — не так уж и много для вместительного нефа. Но эта немногочисленность ощущалась, пока над палубой возвышался помост с шатрами, палатками и каютами. Когда же все это частью исчезло в бушующих волнах, частью было убрано, пришлось переселиться в предназначенный для команды трюм, пол в коем был посыпан песком, а рядом размещались стойла для нескольких коней, принадлежавших особо важным и богатым пассажирам. Кроме коней тут же находились куры, бараны и козы. Дабы хоть чуть-чуть смягчить непривычно суровые условия, особенно для дам, коих было девять, не считая горничных, пришлось урезать рацион для животных, отобрав у них изрядное количество свежего душистого сена, аромат которого хоть как-то перебивал запах тех же животных, прелых досок и, увы, неизбежной рвоты тех, кому докучала морская болезнь.