Несмотря на зловещее появление в церкви шевалье и насмешливую и злую улыбку, которую, как показалось Гонтрану, он заметил у него в то время, когда выходил из церкви св. Фомы Аквинского, де Ласи сиял от счастья; он с торжествующим видом окидывал взорами толпу, любовавшуюся его счастьем и немного завидовавшую ему, и затем переводил взгляд на свою молодую жену, взволнованную и раскрасневшуюся, только что севшую рядом со своим стариком отцом, руку которого она сжимала своими маленькими беленькими ручками и, казалось, говорила ему жестами и глазами:

«О! Живите долго, как можно дольше, дорогой отец, чтобы счастье ваших детей было полное».

Вдруг де Ласи вздрогнул и побледнел; он шел к своей жене, чтобы пригласить ее на вальс, но внезапно остановился на полдороге. К счастью, Жанна разговаривала в это время с отцом, кавалеры были заняты дамами, вдовушки болтали, старики играли в вист, и никто не заметил внезапной бледности и сильного смущения Гонтрана, которое он постарался тотчас же скрыть. На пороге залы появился, не возбудив ничьего внимания, одетый во все черное человек, с бледным лицом и тонкими губами, на которых блуждала ироническая улыбка. Одет он был безукоризненно и, несмотря на черный галстук и такого же цвета жилет, костюм его был вполне бальный; казалось, он только что бросил носить траур, отдаленный повод к которому не помешал ему явиться на бал.

При виде этого человека, явившегося на праздник подобно тени Банко, маркиз забыл и жену, и вальс, и всех окружающих; он поспешно подошел к незнакомцу, который вежливо поклонился ему и спросил:

— Дорогой маркиз, есть у вас какая-нибудь укромная комната, где мы могли бы переговорить наедине? Мне надо сообщить вам кое-что…

— Пойдемте, — сухо ответил де Ласи.

Он провел шевалье — это был действительно он — через игорную комнату и зимний сад в маленькую комнатку, отделанную в турецком вкусе, нечто вроде курильной, освещенную китайской лампой, куда, несмотря на полумрак и таинственную тишину, не подумал заглянуть ни один кавалер, чтобы предаться беседе с утомленной танцоркой.

— Маркиз, — отрывистым тоном начал шевалье, — теперь пред вами не друг ваш д'Асти, а временный глава общества «Друзей шпаги» — помощник капитана Леона. Теперь четверть первого. Известно ли вам, что отсюда до Гавра пятьдесят лье?

Маркиз вздрогнул.

— Итак?.. — спросил он.

— На почтовых лошадях, которые будут мчаться во весь опор, переезд этот можно совершить в двенадцать часов. Но вы должны проехать это расстояние в течение десяти часов.

— Я? — вскричал маркиз, отступая в изумлении.

— Карета готова, а ямщик ждет вас, сидя на козлах, у садовой калитки вашего отеля; вы накинете плащ на ваш бальный костюм, захватите пистолеты, сядете в карету и покатите…

— Уехать! Да вы шутите! Я женился только в полдень, и еще сегодня утром вы сказали мне…

— Ваша карета остановится только в Гавре, — спокойно продолжал шевалье, — и как раз на набережной большого дока. Вы выйдете из кареты и прикажете провести себя на борт «Греческого огня» — так называется пароход, на котором вы будете продолжать путешествие.

— Великий Боже! — пробормотал маркиз. — Куда это вы меня посылаете?

— В Амстердам, дорогой мой, — сухо ответил шевалье. — Там вы встретите двоюродного брата Ренневиля, офицера голландского» флота; вы найдете его в «Золотом роге», гостинице, находящейся на пристани, и вызовете его на дуэль… Остальное для вас пустяки… Этот дьявол Ренневиль, — с улыбкой прибавил шевалье, — круто повернул дело. Он собрал все сведения в продолжение двух недель. Итак, голландский моряк снимается с якоря 11-го и отправляется в Индию, а сегодня 5-е. Следовательно, в вашем распоряжении целых шесть дней, чтобы избавить нашего друга Ренневиля от кузена, который стоит у него поперек дороги. Путешествие займет туда и обратно две недели. Вы вернетесь к тестю и жене и будете счастливы.

Говоря это, шевалье ехидно улыбался. Гонтран на минуту остолбенел и спрашивал себя, уж не сделался ли он игрушкой кошмара; он с отупелым видом посмотрел на д'Асти… но тот сказал:

— Скорее, маркиз, вам нельзя терять ни минуты. Слова эти вывели Гонтрана из оцепенения; он отступил на шаг и, подняв гордый, полный негодования взор на шевалье, спросил:

— А что, если я не поеду?

Шевалье пожал плечами и указал рукой на каминные часы.

— Вам прекрасно известно, что время не ждет и что нам некогда заниматься шутками. Напишите карандашом коротенькую записку вашей жене и идемте…

Бледность де Ласи сменилась ярким румянцем, свидетельствовавшим, что сильный гнев наступил после удрученного состояния.

— Я не шучу, — сказал он, — я не хочу ехать и не поеду! Я не хочу долее оставаться в вашем обществе, среди разбойников, и быть соучастником ужасных преступлений. Возвратите мне мою свободу, и я дам честное слово дворянина, что сохраню вашу тайну.

— Друг мой, — сказал шевалье, разражаясь взрывом смеха, — вы прекрасно знаете, что из общества, подобного нашему, выйти нельзя и что только смерть может развязать нас. Я нахожу, что вы великолепны, маркиз, с вашим словом дворянина и презрительным видом; но разве вы забыли наши взаимные клятвы и то, что каждый из нас обязан служить всем остальным, что он сделался послушным орудием, вещью, агентом, единственная цель которого служение общему делу? Ах, маркиз, вы неблагодарны, потому что без нашей помощи вам никогда не удалось бы жениться на мадемуазель де Фруадефон; но я вам прощаю ваше минутное заблуждение; я понимаю, как вам грустно расстаться с молодой женой. Но горе ваше пройдет, и тогда вы поймете, как преступна была ваша строптивость. Довольно! Нельзя дольше колебаться, время бежит… отправляйтесь!

Оттенок иронии, звучавший сначала в голосе собеседника де Ласи, уступил место более мягкому тону, в котором слышалась, однако, железная воля.

— Милостивый государь, — вдруг сказал маркиз, — когда я вступал в ваше общество, я не предвидел, что могу жениться. В течение двух лет я исправно исполнял свои обязанности; оказанными мною услугами общему делу я щедро заплатил за благодеяния, которые получил. Стало быть, я могу расстаться с вами. Вы прекрасно знаете, что, выдавая вас, я выдал бы и себя… Вы говорите, что нуждаетесь в моей шпаге, моей ловкости, храбрости? Но вы сами, шевалье, разве не так же ловки и храбры, как и я?

— Извините, дорогой мой, — возразил шевалье, — вам хорошо известно, что я в счет не иду, потому что я заменяю полковника, по крайней мере, временно. Я не могу в одно и то же время и руководить и исполнять.

— В таком случае, — вне себя от гнева воскликнул маркиз, — будь что будет, я отказываюсь ехать!

Шевалье пожал плечами.

— Вы с ума сошли! — сказал он.

— Сошел с ума! — надменно возразил Гонтран. — Нет, я не сошел с ума, а утомился. Я был безумцем в то время, когда, будучи человеком с чистой и незапятнанной совестью, вступил в союз с вами, людьми бесчестными! Я был безумцем, когда в отплату за возвращенную мне любовь Леоны убил, чтобы услужить вам, генерала де Рювиньи и Октава де Верна… Я был безумцем, когда я уступил вам Маргариту! Теперь я не безумец более!

Гонтран выпрямился, гордый и спокойный, и смотрел прямо в глаза шевалье.

— Постойте! — насмешливо остановил его шевалье. — Вы упомянули о Маргарите? Говоря по правде, дорогой мой, приказание, с которым я явился к вам, с моей стороны маленькая месть… Вы слишком сильно любили Маргариту… и она вас тоже сильно любила… Видите ли, — продолжал он, — с ненавистью смотря на Гонтрана, — хотя мне и принадлежит сама Маргарита и ее приданое, но я не владею ее сердцем: она ненавидит и презирает меня. Понимаете ли вы это, друг мой? Вследствие клятв и уз, связывающих вас с обществом, оно приказывает вам ехать сегодня же вечером.

— Я не уеду! Прошу уйти!

Шевалье спокойно скрестил руки на груди и посмотрел прямо в глаза Гонтрану; улыбка его была отвратительна, и Гонтран понял, что ему нечего ждать от этого человека ни справедливости, ни, пощады.