— Если вы страстно любите женщину, она перестает любить вас; если женщина страстно любит вас, она становится для вас невыносимой!

— Да неужели, милый Рауль!

— Любовь не может процветать на широкой проезжей дороге, где нет препятствий и измен. Для ее процветания требуются затруднения, страдания, измены, тысячи мук; иначе она чувствует себя как рыба, вытащенная на берег, или как птица, брошенная в воду…

— Но, милый Рауль, знаешь ли ты, что твой портрет любви отвратителен?

— Отвратителен, — может быть, но зато правдив, и, если ваше высочество разрешите мне, я докажу, что это так.

Не отвечая, Анна Лотарингския кинула на юношу взгляд, полный властных чар. Тогда Рауль нетал со скамеечки, преклонил колени и взял герцогиню за руку. Анна не отдернула руки и даже бровью не повела, когда смелый юноша поцеловал эту руку.

— Ну-с, я слушаю вас, прекрасный рыцарь! — сказала она улыбаясь.

— Ваше высочество! — заговорил Рауль. — Вам угодно было с благосклонностью взглянуть на меня, смиренного и ничтожного, и возвести до себя. Здесь мы одни, здесь принцесса уступает место женщине, — и с этими словами Рауль, обняв герцогиню, поцеловал ее.

— Далее?

— Да, здесь вы любите меня. Но завтра или даже сегодня вечером улицы наполнятся народом, и во главе блестящей свиты, окруженный изящнейшими и благороднейшими синьорами, прибудет герцог Гиз. Все с приветствиями преклонятся пред герцогиней

Анной, дочерью лотарингских герцогов, внучкой Людовика Святого, и никто не обратит внимания на мелкого дворянчика, который тут же отойдет в тень!

Герцогиня взяла обеими руками голову юноши и вернула ему поцелуй, который он осмелился дать ей перед тем.

— Ну так вот, — продолжал Рауль, — обволакивать вас взглядом, тайно обожать вас, когда все будут выражать вам свой восторг и преклонение, это мука, это ад, но в то же время это счастье…

— Ну, так будь счастлив! — ответила герцогиня, снова целуя его.

Рауль собирался продолжать свою теорию любви, но в этот момент в дверь постучали. Это явились слуги мэтра Гардуино с ужином.

— Друг мой Рауль, — шепнула герцогиня, — чтобы доказать тебе, что любовь, приравниваемая к пытке и аду, иной раз может стать раем, приглашаю тебя отужинать со мною!

Рауль радостно вскрикнул. Затем, заперев дверь, он придвинул накрытый столик к креслу герцогини, сам уселся против нее и стал ухаживать за нею, не переставая весело болтать.

— Позволите налить вам? — спросил он, взяв графин с белым вином.

— Это что за вино?

— Белое луарское! Я люблю его больше всех других!

— Ну, так и пей его сам на здоровье. Я же предпочитаю жюрансонское! — и с этими словами Анна взяла графин названного вина и налила себе полный стаканчик.

Они ужинали очень нежно, весело и мило. Не переставая слушать остроумную болтовню пажа, герцогиня время от времени прихлебывала вино. Вдруг она сказала:

— Как странно!.. Меня клонит ко сну!

— Тут нет ничего удивительного, — возразил Рауль, — ваше высочество еще не отдохнули от нашего продолжительного путешествия!

Однако с каждой минутой Анна Лотарингская становилась все более утомленной, а через час спала глубоким, непробудным сном. Тогда Рауль вышел из комнаты и отправился к мэтру Гардуино. Тот при виде юноши коротко спросил:

— Ну?

— Она спит!

— Значит, теперь мы можем впустить наваррского короля! Тогда Рауль спустился к входной двери и отпер ее.

Весь день король Генрих III не видал Крильона, зато прибыл герцог Гиз и выказал такую почтительность, такую преданность, что король окончательно встал на точку зрения Келюса и решил, что Генрих Наваррский — просто интриган!

Оставшись наедине с Келюсом, король сказал, положив локти на стол:

— Ну-с, друг мой Келюс, что ты думаешь о моем кузене?

— Я думаю, государь, что было большой ошибкой не арестовать этого наваррского королишки, который старается поссорить ваше величество с лучшими друзьями!

— Неужели ты думаешь, что это легко сделать?

— Арестовать наваррского короля? Господи! Для этого достаточно трех ландскнехтов и гвардейского капитана.

— А Крильон?

— Ну вот еще! Можно, кажется, разок обойтись и без благословения Крильона! Да ведь герцога нет в данный момент в Блуа.

— Разве? Где же он?

Келлюс принял таинственный вид и стал врать без зазрения совести:

— Он отправился в Орлеан; там у него имеется на примете богатая вдова, на которой он собирается жениться.

— Вот как? Это забавно!.. Значит, он мне не помешает! Гм… все это очень важно, очень… Но что я с ним сделаю, если даже решу арестовать?

— Да отправите его в Венсенскую крепость, только и всего!

— Сбежать можно отовсюду, и только положение значительно ухудшится. Покойный брат-король посадил Генриха Наваррского однажды в эту самую Венсенскую крепость, а он преспокойно скрылся оттуда.

— Ну, в таком случае проще всего было бы втихомолку отделаться от этого королишки! О, я знаю, что вы, государь, не любите мешаться в такие дела! — поспешил сказать Келюс, заметив, с каким отвращением король отшатнулся от него. — Но к чему же тогда иметь верных, преданных друзей? Эти друзья вовсе не обязаны знать, что данный субъект — именно наваррский король. Мало ли какие ссоры происходят в темноте!.. И если в

Луару будет спущено одним трупом больше, то что за беда, особенно если обо всем этом никто не узнает!

— Но о каких друзьях ты говоришь? Кто они?

— Во-первых, я сам. потом Эпернон и Шомберг!

— Но я сослал Шомберга!

— Так-то так, но это так скоро не делается, и едва ли Шомберг уже уехал.

— Если он не уехал, пусть остается. Я прощаю его… Но все же вас будет только трое, а этого слишком мало!

— Вы только дайте мне все полномочия действовать, государь, а там я уже справлюсь! Можно будет обратиться за содействием к лотарингцам. Да вообще вашему величеству не о чем беспокоиться: я все устрою, со всеми переговорю, все подготовлю.

Генрих III некоторое время колебался. Наконец он сказал: — Да уверен ли ты, что наваррский король действительно злоумышляет против меня?

— Господи! Да разве можно сомневаться в этом!

— В таком случае поступай как хочешь. Я умываю руки!

— Что же, — ответил повеселевший Келюс, — опрятность — не последняя добродетель! Однако раз браться за дело, так уж браться! — и с этими словами он поспешно направился к выходу.

Выйдя на замковый двор, Келюс увидал фигуру какого-то человека, плотно закутавшегося в плащ. Миньон сразу узнал в нем герцога Гиза и, вежливо поклонившись ему, сказал:'

— Не соблаговолит ли ваше высочество уделить мне минуту внимания?

— С удовольствием, — ответил тот. — В чем дело?

— Я должен рассказать вещи, очень интересные для вашего высочества. Но сначала отойдем ближе к середине; мы стоим у самой стены, а ведь «и у стен порой бывают уши»!

Гиз согласился с этим. Они отошли на середину двора, и здесь Келюс продолжал:

— Я могу оказать вашему высочеству большую услугу!

— Вот как? Ну, так говорите, мсье Келюс!

— Вашему высочеству, наверное, было бы чрезвычайно приятно одним ударом восторжествовать над злейшим политическим врагом?

— Что вы хотите сказать этим?

— Разве я выразился недостаточно ясно? Ну, так скажите мне в таком случае, как вы смотрите на наваррского короля?

— Как на своего злейшего врага, которого я ненавижу от всего сердца!

— Значит, вашему высочеству было бы приятно узнать о его кончине?

— Разве он умер? — поспешно спросил Гиз, задрожав от радости.

— О, пока еще нет, но… этого очень недолго ждать, если только мы сторгуемся с вашим высочеством!..

— Ах, да бросьте вы это нелепое титулованье! Говорите лучше толком: вы хотите предложить мне какое-нибудь соглашение?

— Вот именно, и притом такое, которое я не мог бы предложить наваррскому королю. У него мошна слишком жидка!