Самолет повернул в сторону побережья и начал снижаться. В голубом пространстве возникли горы. Потом между горами и морем появился город, маленький городок с домами, напоминавшими кусочки сахара. Постепенно кусочки стали больше размером, и между ними, как цветные тараканы, поползли машины, а фигурки людей, размером со спичку, поспешно задвигались по белым утренним тротуарам. Через несколько минут я стал одной из них.

Женщина, которая звонила мне по телефону, ждала в аэропорту, как и обещала. Когда я появился у выхода из зала ожидания, она вышла из своего «кадиллака» и неуверенно направилась ко мне. Несмотря на ее рост и светлые волосы, черные очки типа «Арлекин» придавали ей восточный вид.

— Вы, должно быть, мистер Арчер?

Я ответил, что это так, и стал ждать, когда она тоже назовет свое имя — она не назвала его по телефону, сказав только, что я должен сесть в первый же самолет, который отправляется на север, и что мне хорошо заплатят за то, на что я потрачу свое время.

Она поняла, чего я жду:

— Извините меня, что вела себя так таинственно. Я действительно не могу назвать своего имени. Я и так сильно рискую, приехав сюда.

Я внимательно посмотрел на нее, решая, стоящее это дело или опять пустая затея. Хотя одета она была хорошо, волосы ее и лицо были не совсем в порядке, как если бы она попала в шторм и не полностью от этого оправилась. Она сняла очки, чтобы протереть их, и я увидел, что этот шторм бушует в ней самой, затуманивая ее сине-зеленые глаза.

— В чем проблемы? — спросил я.

Она стояла в нерешительности между мной и своей машиной, как бы оглушенная шумом летного поля, где самолет, на котором я прилетел, готовился лететь обратно. В машине, на переднем сиденье, находилась маленькая девочка, похожая на дрезденскую статуэтку. Женщина взглянула на ребенка и приблизилась ко мне:

— Я не хочу, чтобы Джейни слышала нас. Ей всего три с половиной года, но она все понимает. — Женщина вдохнула воздух, как это делают пловцы перед тем, как нырнуть. — У нас здесь идет суд над человеком, которого обвиняют в том, что он убил свою жену.

— Гленвей Кейв?

Она вздрогнула от удивления.

— Вы его знаете?

— Нет. Я слежу за судом по газетам.

— Значит, вы знаете, что он сегодня дает показания? Возможно, это происходит как раз сейчас. — Голос ее звучал мрачно, как если бы она сама находилась сейчас в зале суда.

— Мистер Кейв ваш друг?

Она прикусила губу:

— Будем считать, что я заинтересованный наблюдатель.

— И вы не считаете его убийцей?

— Разве я это сказала?

— Я просто предположил. Вы сказали, что его обвиняют в том, что он убил свою жену.

— Вы очень наблюдательны, не так ли? Но дело не в том, что считаю я. Важно то, что считают присяжные. Как вы думаете, они его оправдают?

— Трудно решить такой вопрос, не побывав в суде. Но обычно присяжные не любят, когда стреляют в голову жены из двенадцатикалиберного дробовика. Я полагаю, ему предстоит прямая дорога в газовую камеру.

— В газовую камеру? — Ноздри ее раздулись, она побледнела, как будто почувствовала запах этого смертоносного вещества. — Вы серьезно полагаете, что это возможно?

— Против него выдвинуто мощное обвинение. Мотив преступления, возможность его совершения и орудие убийства.

— Какой мотив?

— Его жена была богата, ведь так? А Кейв, как я понимаю, нет. Они были в доме одни. Слуги, семейная пара, уехали на выходные. Ружье принадлежало Кейву, и, как показали химические исследования, человек, стрелявший из него, был в перчатках, в которых Кейв водит машину.

— Вы действительно внимательно следили за ходом суда.

— Насколько мог, находясь в Лос-Анджелесе. Конечно, в газетах бывают неточности. Просто статьи получаются значительно интереснее, когда подсудимый выглядит виновным.

— Он не виноват, — сказала она уверенно.

— Вы это знаете или просто надеетесь, что это так?

Она закрыла рот рукой. Ногти были обгрызены до мяса.

— Не будем говорить об этом.

— Вы знаете, кто убил Рут Кейв?

— Нет. Конечно, нет.

— И я должен узнать, кто это сделал?

— Это, наверное, будет очень трудно сделать, так как все это произошло очень давно. Во всяком случае, мне все равно, кто это сделал. Я почти не знала эту женщину. — Она опять вернулась к Кейву. — Как вы думаете, решение суда будет зависеть от того, какое он произведет впечатление, когда будет выступать в суде?

— Обычно, когда разбираются дела об убийстве, это имеет значение.

— Вы часто присутствовали на таких заседаниях, не так ли?

— Слишком часто. И думаю, придется присутствовать еще на одном.

— Да, — сказала она резко и решительно, наклонившись ко мне. — Я не могу себе позволить присутствовать на суде сама. Поэтому попрошу вас оценить судебных заседателей и посмотреть, как выступление Глена, то есть мистера Кейва, будет ими воспринято. И хочу, чтобы вы сказали мне, удастся ли ему выпутаться.

— А если я не смогу этого решить?

— Вы должны будете сказать мне: да или нет. — Ее грудь коснулась моей руки, но она была так поглощена тем, что говорила, что даже не заметила этого. — Я решила действовать в зависимости от этого вашего решения.

— Действовать как, в каком направлении?

— Да хоть продаться самому черту, если от этого будет зависеть его жизнь.

— Хорошо. Постараюсь сделать все, что смогу. Где мы с вами встретимся?

— Я сама с вами свяжусь. Я зарезервировала вам номер в отеле «Рубио». Сейчас я отвезу вас в суд. Ах, да. Деньги. — Она открыла кожаную сумочку, и я заметил, что в ней лежит пистолет. — Сколько я вам должна?

— Сто долларов будет достаточно.

Она протянула мне несколько бумажек, и мы пошли к машине. Она указала мне на правую заднюю дверцу. Я обошел машину слева, чтобы прочесть номер на карточке на рулевой колонке. Но кожаный чехол, в котором она должна была находиться, был пуст.

Маленькая девочка поднялась на переднем сиденье и, повернувшись в мою сторону, сказала:

— Здравствуйте. Вы мой папа? — Глаза ее были такими же голубыми и чистыми, как небо.

Я не успел ответить. Ее мать сказала:

— Джейни, ты ведь знаешь, что это не твой папа. Это мистер Арчер.

— А где мой папа?

— В Пасадене, дорогая. Ты это знаешь. Сядь и помолчи.

Девочка опустилась на сиденье и исчезла из моего поля зрения. Мотор машины злобно заревел.

На часах здания суда было десять минут двенадцатого. Верховный суд располагался на втором этаже. Я сел на одно из свободных мест в заднем ряду, в отсеке, предназначенном для зрителей. Несколько старушек повернули головы и посмотрели на меня укоризненно, как будто я прервал богослужение в церкви.

Суд напоминал старинную церемонию одного из племен, проходившую в гроте. Красные шторы на высоких окнах были опущены. В зале полутемно и душно. Черные чугунные устройства, служащие люстрами, слабо освещали седую голову судьи и человека, который стоял на возвышении для свидетелей.

Я узнал Гленвея Кейва по фотографиям, опубликованным в газетах. Это был крупный красивый мужчина лет тридцати, который раньше был вообще неотразим, но четыре месяца в тюрьме в ожидании суда сделали свое дело. Глаза его глубоко запали, двубортный габардиновый костюм висел на нем, как на вешалке. Он выглядел вполне подходящей жертвой для этой церемонии. Широкоплечий мужчина с коротко остриженными волосами цвета соломы наклонился над стенографической записью, что-то нашептывая судебному репортеру. Это был Харви, главный защитник по этому делу. Я общался с Родом Харви несколько раз по работе, и это было одной из причин, почему я так внимательно следил за этим делом Кейва.

Судья покачал головой. Его острый профиль, как топор, разрубил воздух.

— Продолжайте, мистер Харви, — произнес он.

Харви поднял свою светловолосую голову и обратился к человеку, дающему показания: