Мы можем умереть здесь. Дела могут обернуться плохо. Микробы могут выкосить нас быстрее, чем мы разберемся, какая дрянь вызвала эту напасть. Мы можем нанести жуткий вред этому миру и каждому живому существу на нем.

Снова и снова возвращались к нему всякие страхи, пока он стоял в темноте, в шепчущей тишине на чужом склоне. Накатывала тоска по дому, стоило лишь подумать: вот, хорошо бы рассказать о том или этом родителям или друзьям, близким с самого детства, — тогда, словно воспоминание о недавней смерти, приходила мысль, что отсюда не позвонишь так просто по телефону, и никто не даст абсолютной гарантии, что посадочный челнок, на который мы возложили все свои надежды и само свое будущее, будет когда-нибудь построен.

Сюда, Вниз, вместе с Ианом прибыл Эстевес — помоги Господи бедному Хулио с его насморком и чиханьем. Они с Эстевесом просто не заговаривали о Верхнем Этаже, о своих сомнениях… они вместе учились, вместе получали специальность — знали друг друга всю жизнь… а как не знать в ограниченном мирке станции? Они с Хулио вдоволь обмусолили эти сомнения, пока не приняли решение, — но не зацикливались на них, когда узнали, что будут в команде, и уж тем более не начали пережевывать все снова, когда оказались здесь, Внизу. Здесь все отлично, нам нечего бояться, и Эстевес не станет тревожиться, если я запоздаю на ужин, нет, конечно не станет. Хулио сейчас наверняка просто стоит у окна и гадает, не стало ли мне дурно по дороге, не укусила ли меня какая-нибудь летучая тварь, еще не занесенная в каталоги…

Иан сунул руки в карманы и двинулся обратно к жилым баракам — Эстевес, наверное, уже поставил ужин в микроволновую печь, настроив таймер на конец заката — здесь не устраивали общих трапез в установленное время, все ведь работали по расписаниям своих лабораторий, и ужин, какой ни на есть, выпадал на то время, когда кончается работа. Никакого шика, разносолов, да и надеяться на холодильники и всякое хитрое оборудование не приходится: на первом месте всегда оборудование для лабораторий, а кормежка — все замороженное, высушенное, обезвоженное, «добавь воды и вскипяти», и до смерти отвратительное, когда вспомнишь, что так будет всю жизнь. Наверное, Гильдия специально так выбирает меню, чтобы поставить нас на колени… чтобы мы молили Гильдию о спасении и хорошем обеде на станции.

А пока что Иан обнаружил у себя неожиданную и непривычную тягу к сластям, которые, несмотря на вечный медный привкус, были единственной приятной на вкус едой. И большей частью происходили они из лаборатории, где работал Иан, так что называл он их тем, чем они и были на самом деле полными химическими титулами.

Вот эта полная зависимость от пищи с орбиты и была самой настоятельной причиной, заставляющей определять травы и злаки, препарировать семена, изучать их жизненные процессы и химизм, разбираться, в чем они похожи на земные, а в чем отличаются: они экологически иные, твердила Гильдия, наверняка в них полно токсинов, не связывайтесь с ними!

Но Гильдия, похоже, в этом вопросе окажется неправа, если результаты не изменятся вдруг, — Боже, тесты обнадеживали, вплоть до химического уровня, что самое важное: в пробах имелись крахмалы и сахара, вполне знакомые, и никаких токсинов в семенах, а семена, как гласили исторические сведения из библиотеки «Феникса», можно перерабатывать и готовить в качестве основной пищи, люди так делали тысячелетиями.

И опять-таки, чего стоят назойливые утверждения Гильдии, мол, нечего вам копаться и разбираться с природными системами — Гильдия твердит об их бесполезности как раз по той же причине, по какой (с точки зрения Гильдии) нет никакой пользы от планет и — что, правда, вслух не высказывается никакой пользы от станции и ее жителей, кроме той работы, которую они выполняют для Гильдии. Гильдия разглагольствует об экологических катастрофах, о правах местных жителей, о всех и всяческих правах, включая даже местную фауну, которая имеет больше прав, чем работники станции… та самая Гильдия, которая твердокаменно отказывается понимать хоть какую-нибудь природную систему.

Но вопреки мрачным предсказаниям, микроорганизмы, которые мы тут собрали, и те, что постоянно присутствуют в человеческом организме, не проявляли склонности срываться с цепи и накидываться друг на друга, на людей или на планету — а именно это было самым жутким нашим кошмаром: что вирусы, содержащиеся в человеческом теле, или ориентированные на человека бактерии учинят здесь полное опустошение быстрее, чем специалисты-генетики успеют нащупать проблему.

Мы готовились к бедствию, принимали все меры предосторожности — но ничего катастрофического не происходило; даже на лабораторных культурах мы не сталкивались с проблемами, на которые себя настраивали. Сами по себе постоянно выявляемые биологические соответствия, уже, конечно, представляли угрозу и риск, но пока что, суеверно скрестив пальцы, иммунологи начинали доказывать, что раз есть соответствия, то должна наличествовать и эффективная защита.

Темы бесед в лаборатории начали переходить на уровень микробиологической эволюции, связанной с геологией и планетообразованием куда более интимно, чем ранее предполагала теория; и совсем уж смелые пошли разговоры, когда генетики, геологи и ботаники сложили мозги вместе во время шикарной пирушки в тот вечер, когда с очередным сбросом припасов мы получили не предусмотренный заказом Подарок с Верхнего Этажа…

Господи, что за непочтительное безумие царит тут, Внизу! Вся наша прежняя жизнь прошла под священными знаками Дела, политики, Движения. Но после полутора столетий монотонного изучения таксономии на ученых вдруг хлынули потоком открытия. Исследователи пьянели от мыслей и идей. Они понимали природные системы, которые видели перед собой. Они заранее создали общую схему сопоставления, подготовили ключевые вопросы, базируясь на принципах Ленуара и на информации, которая тонкой струйкой поступала в течение ста пятидесяти лет через оптику, от наблюдений планеты с расстояния; они занимались планетарной наукой — и делали это, несмотря на насмешки Гильдии, на строительство кораблей Гильдии, на каждый благословленный Гильдией проект, до капли выпивавший и время станции, и ресурсы, и материалы.

А главное, о чем пришлось совету Гильдии глубоко пожалеть, — это о собственном решении начать строительство станции здесь, на орбите вокруг голубой, живой планеты, а не возле голой, навсегда безвоздушной Модетты.

Так безопаснее, доказывали ученые тех дней. Если дела пойдут плохо, то все ресурсы под рукой, в пределах досягаемости.

Планета со всеми своими ресурсами действительно была в пределах досягаемости — с ресурсами и с разумной цивилизацией, которую уже на ней обнаружили. О да, Гильдия с самого начала выдвигала этические аргументы, но, сказать по правде, пустой болтовней занималась Гильдия, гроша ломаного не стоили ее разглагольствования о моральном выборе, о праве планеты на самостоятельное развитие — ах, как они заботятся о жителях планеты, любил говаривать папа. Так почему же, если жизнь там, внизу, так священна для Гильдии, почему так дешево гильдейцы ценят наши жизни?

И вот я здесь, потому что папа не мог оказаться здесь, а мама не могла без папы: они нужны были станции и Движению на своем месте, чтобы проект посадочного аппарата мог пройти через совет.

Что Гильдия думает сейчас, Иан не знал и знать не хотел. Слава Богу, теперь все позади — и политика Движения, и кто в ответе, и кто ведет, а кто следует (будучи сыном администратора, он слышал все аргументы за и против своего пребывания здесь, Внизу, и от некоторых доводов просто корчился), и какие шаги предпринять в первую очередь, и какова будет их политика в общении с Гильдией — все это больше не его проблемы. Он находится здесь, чтобы применять на практике науку, которой увлекся в восьмилетнем возрасте… и тогда же понял насмешки отпрысков Гильдии, которые твердили, что у него ни малейшего шанса заниматься ею как работой.

Но отцовская мечта была для Иана абсолютной уверенностью даже в восемь лет… потому-то он и говорил не задумываясь: конечно, мы отправимся на эту планету, конечно, мы в один прекрасный день ступим на нее.