В туманной дымке кристалла воинство пришельцев было видно до последней пряжки на ремнях, скрепляющих латы. Верховые ехали первыми, за ними угрюмые быки тянули повозки с шатрами и прочим походным снаряжением, замыкали шествие оруженосцы и слуги.

Последними шли конюшие, шестеро из них вели на крепких плетеных ошейниках больших пятнистых собак.

— Пожалуй, вы правы оба — и ты, Ян Шань, и наместник — это действительно мирное шествие, — сказал наконец император, когда войско миновало первый шар и пропало из виду. — Только безумец пойдет на войну с охотничей сворой в обозе.

— Не меньшим безумцем надо быть, чтобы тащить за собою охотничью свору на другой конец света, — отозвался Ян Шань. — Безумцем — или зингарцем.

— А как по-твоему — это безумцы или зингарцы? — рассмелся император. Смех его звучал отрывисто и хрипло.

— Скорее — зингарцы, — серьезно ответил Ян Шань. — Повелителю известно, что я немало странствовал по свету и видел, наверное, все народы мира. Судя по доспехам и надменному выражению лиц, это действительно зингарцы. А если я правильно понимаю все эти знаки на щитах и попонах лошадей — это к тому же очень знатные зингарцы. Опасный народ. Нетерпеливый, гневный и вспыльчивый.– Император уже решил, кого выслать им навстречу?

— Да, нужно это сделать, и как можно скорее. — Правитель Кхитая, поморщившись, распрямил затекшую спину. — Пойдем со мной. Ты поможешь мне подготовить для этих чужестранцев ответное шествие. Оно должно не уступать им ни в богатстве, ни в праздничности, и в то же время состоять из людей выдержанных и мудрых, я ведь правильно понял твои слова о злом и вспыльчивом нраве?

Ян Шань поклонился, что означало одновременно и готовность к немедленным действиям, и согласие со словами императора. Эти двое были очень разными людьми, даже внешность их составляла разительный контраст — сухой тонкий Ян Шань с острым взглядом темных, сверкающих, как у Духа Лисицы, глаз, и грузный, мучимый отдышкой император, чьи глаза давно спрятались в складках и морщинах опухших век. Движения императора были сдержанны и плавны от тучности и лени, в жестах же мага сквозило напряжение сжатой пружины. Один был похож на стареющего льва, другой — на вечно голодного тощего красного волка. Но несмотря на все эти различия, император и его саккей понимали друг друга почти без слов.

Каждый из них хорошо знал, что оказался там, где он есть, только потому, что помог другому достичь желанного места.

Бывший военачальник кхитайской армии стал императором не без помощи мага-ренегата, проклявшего в свое время изуверские обряды Алого Кольца и променявшего бесконечные поиски древнего знания, одиночество холодной башни и плесень кхарийских манускриптов на придворную жизнь, также не лишенную опасностей, однако куда более соответствующую истинным устремлениям своей натуры. Он не оставил чернокнижие — о нет! — и тем оставался полезен императору, уверенный, что, покуда услуги его необходимы, он останется при дворе, при должностях и почестях, до которых был так жаден. Но утонченная роскошь столицы, тонкий аромат интриг и легкий флер полунамеков были куда дороже и приятнее Ян Шаню, нежели удушливая вонь святилищ и дымящаяся кровь на алтарях забытых богов.

Он служил своему императору — и служил себе самому, и два эти служения были переплетены в его душе настолько тесно, что он и сам не знал, где заканчивается одно и начинается другое. Если не считать одного-един-ственного. Той тени страха, от которой даже владыка империи, со всей своей армией и преданными хайбэями не в силах был избавить верного саккея. О которой он даже не знал.

Но о страхе можно было если и не забыть совсем — то хотя бы на время отогнать прочь, заслониться от него повседневными заботами, ничтожными тревогами и радостями. Ощущать его присутствие, как рыщущего в сумерках волка — но не думать о нем. И придворные заботы и хлопоты годились для этих нужд как нельзя лучше.

До самого полудня Император и маг отбирали из царедворцев, чиновников и просто слуг людей, которые смогли бы достойно встретить зингарцев. Это действительно оказалось нелегкой задачей.

Под конец Ян Шань лично проверил, смогут ли избранные долее того времени, что требуется обезьяне, чтобы вскарабкаться на дерево, выносить резкие жесты и угрожающий голос. В итоге получилось около тридцати человек, две трети которых составляли старики, умудренные жизненным опытом и знавшие, что далеко не все народы в этом мире одинаковы. Оставалось найти одного только переводчика.

В посольской канцелярии сыскались двое, утверждавших, что владеют языками запада: один аквилонским, а второй — зингарским. Послушав обоих, Ян Шань велел их высечь и отослать прочь из столицы. Прегрешение их было тем тяжелее, что мошенников долго держали на жаловании ради подобного редкого случая. Маг уже подумывал, не пойти ли ему самому, но тут один из придворных вспомнил о юноше-хайбэе, говорящем на каком-то западном языке — каком именно, царедворец не знал. Слышал только, как молодой телохранитель Императора читал одной из принцесс стихи на чужом языке, не вендийском и не туранском.

— Превосходно! — обрадовался Ян Шань. — Если он благородного происхождения, это еще лучше!

Немедленно все молодые воины, бывшие тогда во дворце, были созваны в тронный зал, и на вопрос мага: «Говорит ли кто-нибудь из вас по-аквилонски?» — из длинного ряда зеленого расшитого шелка вышел совсем еще юноша и молча склонился перед саккеем.

— Как твое имя?

— Моу Па, Бессмертный, — ответил юноша, не поднимая головы.

— Откуда ты знаешь язык? — Эти слова Ян Шань произнес по-аквилонски и был рад услышать ответ на том же языке:

— Я сбежал из озорства из дому, Бессмертный, и два года странствовал с туранским караваном.

— Хорошо, подойди сюда. Остальные могут удалиться. Поманив за собой жестом Моу Па, Ян Шань провел его во Дворец Хрустального Шара. Было уже далеко за полдень, и по расчетам мага пришельцы вот-вот должны были появиться во втором шаре.

— Посмотри на них, — велел он юноше, когда в шаре заблестело солнце, пляшущее на доспехах и оружии. — Ты видишь эти лица? Они посмотрели на наших крестьян и теперь полагают, что мы все до единого повалимся им в ноги, как только увидим. Не разочаровывай их пока. Твой аквилонский безупречен — настолько, насколько может быть безупречен чужой язык. Испорти его. Говори бессвязно и неловко, как двухлетний ребенок. Ты понял меня?

— Да, сэй Ян Шань.

— Тогда иди собирайся. Вы отправитесь в путь сегодня же, потому что зингарцы, несомненно, уже войдут в город, когда вы будете только на полпути к нему.

Выходя, Ян Шань мельком обернулся на туманную сферу шара — и невольно вздрогнул: оттуда смотрели на него огромные, неестественно круглые темные глаза. Повинуясь безотчетному порыву, маг подхватил с пола темный плат, которым накрывали шар, если где-то проходила гроза — иначе бы наблюдающие слепли один за другим — и накинул его на Всевидящее Око.

По ту сторону хрусталя стоявший перед шаром Римьерос, хмурясь, разглядывал диковинку. Неужели ему померещилось какое-то движение внутри этого огромного слитка? Словно что-то черное мелькнуло перед глазами и исчезло.

— Барон Марко, подойдите сюда! — крикнул он, не оборачиваясь. Когда да Ронно приблизился, принц указал ему на шар и спросил: — Что это может быть, как по-вашему? Я готов биться об заклад, что точь-в-точь такой же шар мы видели у дороги сегодня рано утром.

Барон задумался

— Надо подождать, не появится ли третий, — сказал он наконец.

— Митра милосердный! — на манер деревенского говора воскликнул Римьерос и в притворном ужасе всплеснул руками. — Еще и третий! Зачем вам их столько, друг мой? Или вы думаете, что, не поняв, для чего предназначены первые два, мы все поймем, увидев третий?

— Да, мой государь, — ответил Марко со всей серьезностью.

— А если третий не появится?

— Это тоже будет ответом, — пожал плечами старый воин. — Посмотрим.

Когда к концу дня они увидели третий шар, как и первые два стоящий у дороги на массивной колонне в рост человека, Римьерос соскочил с коня и торопливо подошел ближе, надеясь здесь разглядеть то, что не успел увидеть во втором. Но на этот раз хрусталь был незамутненно-чист, закатное солнце расцветило его яркими радужными бликами.