Вымыв и доведя мужчин до полного изнеможения, девушки оставили их отдыхать в бассейнах с прохладной ароматной водой, а сами взялись собирать на стол в огромном зале с резными потолочными балками. Пол в нем был застелен множеством слоев пружинящих плетеных циновок, так что те, кто находил в себе еще силы, мог продолжить любовные забавы.

После трапезы, длившейся довольно долго, ибо разносившие кушанья и вина прелестницы были одеты лишь в собственную кожу, гостей проводили на отдых в приготовленные для них комнаты. Римьерос, пребывавший от такого приема в совершеннейшем изумлении и восторге, расположился в своих комнатах на подушках и велел одному из пажей пригласить к нему барона Марко, если тот еще не заснул, как собирался.

Барон не замедлил явиться, хоть вид у него и был несколько заспанный.

— Что угодно моему государю? — спросил он с порога.

— Общества друга! — весело отозвался принц. — Надеюсь, вас не слишком утомили эти жрицы полногрудой Иштар? Клянусь ее милостями, я и забыл, как истосковался за год по подобным вещам! Не хотите ли распить со мной бутыль аргосского вина, барон? Это — последняя.

Он смеялся, покуда паж разливал вино по кубкам, после чего принц махнул ему рукой, разрешая удалиться. Это означало, что речь пойдет не о пустяках, и барон Марко, хоть и с трудом, но выпрямился в кресле.

— Что вы думаете обо все этом, друг мой? — спросил принц совершенно другим тоном, серьезным и даже немного мрачным. — Что вы думаете о том, что первый же город, в который мы вступили, принял нас как желанных гостей? Я проследил, чтобы от всех кушаний, которые мне подавали, сначала пробовала какая-нибудь из девушек. Я не понимаю этого радушия. Или, увидев наше яркое шествие, они приняли нас за богачей и теперь надеются, что мы хорошо заплатим?

— Нет, — покачал головой да Ронно. — Это как раз обычай. Здесь, я думаю, так встречают каждого, кто пришел из-за гор. Я слыхал от туранских и вендийских купцов, что в Кхитае принято встречать чужестранцев как королей — но только первые три дня. По истечении их гость обязан за все расплачиваться золотом — и многие, единожды вкусив от этого плода, платят… — Он помолчал, прихлебывая вино, затем продолжил: — Нет, меня настораживает иное. Они не попытались выяснить, кто мы такие, не попытались найти человека, который мог бы с нами объясниться, они не задали ни одного вопроса! И в то же время мгновенно отделили слуг от господ, хотя ваши пажи, мой принц, одеты не хуже, чем любой рыцарь в нашем отряде. Откуда они знают, кто мы такие? Откуда знали, что мы придем этим утром? Ведь они уже стояли на мосту, когда мы выехали из джунглей. Вот что настораживает меня, государь. Очень плохо, что никто из них, по-видимому, не знает ни слова по-зингарски…

Ширма, каким-то образом передвигавшаяся вдоль стены и служившая в комнате дверью, отодвинулась, и паж с поклоном доложил:

— К вам люди, мой принц. Кажется, это здешние власти. Один из них говорит по-аквилонски. Прикажете впустить?

— Вот оно! — заявил барон с неожиданной мрачностью. — Почему именно по-аквилонски, а не по-турански? За все это время они не услышали от нас ни слова!

— Полно, дорогой друг, ваша подозрительность становится чрезмерной, — отозвался принц. — То, что мы — не туранцы и не вендийцы, видно, я полагаю, всякому. Ваш рассказ о том, как здесь вытягивают деньги из чужестранцев, совершенно меня успокоил. Это просто прекрасно, что они потрудились добыть нам переводчика. Ну, сами посудите, где бы мы его искали?

Барон покачал головой, но промолчал.

— Пусть войдут, — разрешил принц.

В просторную комнату вошло пятеро или шестеро кхитайцев, одетых причудливо и богато. Римьерос уже заметил, что на Востоке принято одеваться так, чтобы ткань ниспадала мягкими складками. В Туране и Вендии богачи щеголяли парчой и расшитым бархатом, чьи краски были столь ярки, что болели глаза. Здесь же главным украшением ткани была вышивка — и долгополые халаты позволяли любоваться целыми картинами, вышитыми разноцветным шелком и золотом. Если по подолу такого халата были вышиты играющие тигры, то на ходу казалось, будто картинки движутся.

Вошедшие были преклонного возраста — кроме одного, совсем юноши. Один из посетителей, в высокой черной шапке, поклонился и нараспев сказал что-то высоким, чуть дребезжащим голосом. Он умолк, и зингарцы услышали другой голос, с теми же интонациями и неестественно высокими нотами. В первый миг они не поняли ни слова, а во второй — расхохотались. Потому что перевод юноши звучал так:

— Начальника горотьских стен и мосьтов радусся видить высоки гости.

— Клянусь Митрой! А я так долго придумывал приветственную речь! — вскричал Римьерос, едва не плача от хохота. — До чего же, наверное, глупо мы выглядим! Ну, что мне ему сказать? Надеюсь, по-кхитайски он говорит лучше, и мои слова не будут звучать для них так же ужасно?

— Возьмите себя в руки, государь, — отозвался барон Марко, уже успокоившийся. — Помните, что вы сейчас — вся Зингара.

Римьерос перестал смеяться и со всей серьезностью поклонился старику в высокой шапке:

— Я рад, господа, что первый город, который я увидел в Кхитае, был именно этот. Я — принц Римьерос, герцог Лара, брат короля Зингары. Мой государь послал меня с дарами и приветствием к вашему императору, дабы две наши великие державы стали немного ближе друг к другу.

Юноша перевел. Римьерос остался вполне доволен — по-кхитайски его речь прозвучала с приличествующей случаю торжественностью и важностью. Но едва молодой кхитаец заговорил по-аквилонски, принц снова еле удержался от смеха.

— Моя ести Моу Па. Импиратора послала моя проводить гости ситолицца. Моя ести мала-мала хайбэи Императора, но плишла гости, и моя будити казать за гости. Начальника горотьских стен и мосьтов типей звать зингасски княси и свита во двоесси.

— Это бесподобно, — пробормотал Римьерос. А вслух спросил: — А что такое «хайбэи»?

Юноша задумался. Из последовавшего объяснения принц не понял ничего, уяснив лишь, что это нечто очень близкое к Императору — и удовлетворился таким ответом.

Предложение отужинать во дворце градоправителя было встречено с благосклонностью. Римьерос и его рыцари во всем блеске появились в огромном с низким потолком зале. Кхитайцы были в среднем на голову ниже любого из гостей, и молодые гранды выглядели среди них парусниками в окружении маленьких баркасов.

Римьерос, сидевший по левую руку от градоправителя — от Моу Па он уже знал, что это самое почетное место за столом, — довольно быстро привык к несколько странной речи переводчика. Произнося свою несуразицу, юноша был невероятно серьезен. Для него это был настоящий труд — строить фразы так, чтобы они казались зингарцу забавными и неправильными. С каким бы облегчением перешел он с ломаного языка на настоящий! Но он утешал себя тем, что витиеватые фразы Римьероса, который, разумеется, и не подумал упростить свою речь ради плохого переводчика, звучали в его изложении не менее красиво, чем по-аквилонски.

Сэй Тхикон Фэн расспрашивал принца о том, хорошо ли прошло путешествие, много ли человек погибло в пути и можно ли добраться до Зингары морем; Римьерос отвечал сдержанно, боясь сказать лишнее. Когда речь зашла о разбойниках, часто тревожащих караваны, он, улыбаясь, ответил, что вряд ли сыщется разбойник, — или даже шайка — который отважится напасть на отряд в триста человек.

— Король Зингары, посылая меня к вашем повелителю, предусмотрел возможность нападения, — заметил он. — Мы проходили по очень опасным местам. Но доставили дар короля в целости и сохранности.

На это градоправитель со вздохом заметил, что бывают разбойники не столько сильные, сколько ловкие. Вот, к примеру, не далее как вчера кто-то забрался в городскую сокровищницу и вынес оттуда все, что счел ценным. Причем разбойник, как видно, был из-за гор, поскольку действительно ценных вещей — двадцати свитков живописи, предназначенных в дар Императрице на грядущем Празднике Весенней Луны — не тронул, забрав только золотые безделушка Заинтересованный, Римьерос начал расспрашивать, но ему мало что могли рассказать. Известно лишь, что этот вор очень ловок и обладает поистине чудовищной силой, пожаловался градоправитель. Ибо прутья клетки, ограждавшей сокровищницу, были отогнуты, а тигр, охранявший ее, — пойман удавкой и привязан к прутьям, едва ли не задушенный.