— Государь…

— Довольно! — закричал Римьерос почти визгливо. — Довольно с меня этого маскарада! Мой братец сильно поплатится за то, что втравил меня в эту историю! Сначала мы идем по дороге, а потом этот мерзавец Моу Па заявляет, что вон та тропа срежет нам путь, и мы, как бараны на бойне, идем вслед за ним! На стоянке он исчезает, а мы остаемся посреди джунглей неизвестно где!..

— Я говорил вам, государь, что нельзя верить ни одному из этих прохвостов, — попытался было вставить хоть слово барон, но принц его не слушал. Казалось, у него вот-вот повалит изо рта пена, как у одержимого.

— День мы тратим на то, чтобы выбраться на дорогу, и на первой же ночевке у нас бесследно исчезают все караульные! За эти пять дней пути мы потеряли людей больше, чем за все путешествие через материк! На что это, я спрошу, похоже? Да не стойте же вы передо мной столбом, сделайте что-нибудь!

— Что вы хотите, чтобы я сделал? — спросил барон Марко да Ронно уже устало. — Мы только деревянные фишки в чьей-то игре, мой принц. Не лучше ли будет попытаться с достоинством уйти, покуда это еще возможно?

Римьерос вдруг успокоился.

— Это было возможно, когда мы пересекли перевал, — горько сказал он. — Это, быть может, было еще возможно, когда мы отдали императору эти проклятые свитки. Но теперь любой наш уход будет бесславен и жалок. Надо бы распорядиться поджечь город на прощанье, но мне жаль его — здесь и так уже облетели все вишни…

Какие-то новые нотки появились в его голосе, и барон взглянул на принца с удивлением и почти с восхищением — такого он от него не ожидал.

— Велите на всякий случай обыскать еще дворец кайбона, — устало сказал Римьерос. — Хотя, конечно же, мы и там ничего не найдем. Митра отвернулся от нас, друг мой, когда мы затеяли это неправедное дело: воцариться в чужом доме, даже не зная его языка. Мне до сих пор жутко вспоминать тех женщин, сейчас я, кажется, бросился бы перед ними на колени, если бы так вымолил себе прощение. Но все равно они теперь вечно будут являться мне в ночных кошмарах…

Он говорил о трех молодых девушках, которых, забредя по своему обыкновению в глушь от стоянки, встретил у лесного ручья.

Это были невинные, изящные создания, в той поре очарования юности, когда даже уродливая черточка красит женщину, потому что дышит свежестью и простотой.

Римьерос попытался с ними заговорить, но девушки прятались друг за друга, страшась бежать и еще более страшась остаться. На вкус принца, их одеяние больше подошло бы мальчикам, ибо состояло из белоснежных брюк и рубашки самого простого покроя, какой только можно придумать.

Он сам не знал, чего хотел от них добиться. Быть может, просто приветливого слова. Но глаза его сверкали так грозно, а вид был так устрашающ, что девушки, тихонько вдруг заплакав, одна за другой разделись и легли у его ног лицами прямо в дорожную пыль.

Ему не понадобилось знать кхитайский язык, чтобы понять, что они хотели сказать ему этим. В ужасе от того, что все и везде в этой стране будут воспринимать его как насильника и захватчика, он бежал от них, плачущих и покорных. Он знал, что теперь никогда не сможет поднять руку на женщину, и из этого следовало, что раньше — мог, просто ни разу этим не воспользовался.

Позже, когда подобную пантомиму ему разыграла целая деревня, он отнесся к этому гораздо спокойнее. Найдя среди лежащих тел деревенского старейшину, он попытался заговорить с ним сперва по-зингарски, затем по-аквилонски и наконец, отчаявшись, по-турански — и, к собственному изумлению, добился ответа. Старик сел прямо посреди дороги и, покачиваясь в такт своим словам, тонко пропел:

— Наш кайбон гибнет, значит, пришла пора и нам гибнуть вместе с ним. Пройди по нашим телам, чужестранец. Иначе ты не пройдешь через нашу деревню Мы не можем противостоять тебе, но, чтобы добраться до Тай Чанры, твоим воинам придется ступать по головам детей, стариков и женщин — или искать другую дорогу.

Пройти было и в самом деле невозможно. Принц попытался было применить плети, но долго не смог выдержать — уж слишком это походило на истязание. Он свернул с дороги и повел армию через джунгли.

Он был почти уверен, что, придя в Тай Чанру, застанет то же зрелище — ряды неподвижных тел. Что бы он тогда сделал, он так и не смог придумать, а потому, после первой вспышки ярости, даже вздохнул с некоторым облегчением.

Полуденное солнце нагревало золотую крышу, воздух столбами поднимался от нее, так что казалось, будто золото плавится и медленно отекает вниз. Но даже этого явного сокровища Римьерос не тронул.

Теперь он хотел только одного: понять. Что такого особого в этом человеке, их кайбоне, за которого они все готовы лечь лицом в пыль, только бы чужестранец до него не добрался? Какую силу надо иметь правителю, чтобы вызывать такую любовь?

При дворе императора говорили, что он много лет болен, что магия его, если и была когда-то, ныне иссякла.

«Какой бы силой он ни обладал, призрачной или реальной, — думал теперь Римьерос, — но кайбон Тай Цзона достоин восхищения, как достоин восхищения и тот варвар-киммериец — хотя, конечно, плахи и палача он достоин куда больше».

— Дворец пуст, государь, — доложил один из рыцарей.

— Вот и хорошо, — задумчиво отозвался Римьерос и, заметив устремленный на него недоумевающий взгляд, ответил с печальной улыбкой: — Ну, посудите сами, Родерго, что бы мы стали делать с ними, даже если бы нашли кого-нибудь?

Рыцарь воспринял его слова как удачную шутку и потом весь вечер пересказывал ее у костров. А принц поднялся с места и разыскал Марко да Ронно.

— Барон, — сказал он старому солдату, совершенно сбитому с толку и обескураженному всем происходящим, и от этого даже словно бы разом состарившегося на добрых десять лет. — Я беру две повозки и дюжину рыцарей и отправляюсь к тому храму, про который мне говорил Ян Шань. Если я и там ничего не найду — что ж, значит, такова воля Митры. Вы здесь дожидайтесь меня три дня, если не вернусь — уходите. И смотрите, будьте осторожны. Этот город все-таки обитаем, хоть и кажется опустевшим.

Да Ронно, окончательно переставший узнавать своего взбалмошного принца, который за последние несколько дней менялся прямо на глазах, молча и почтительно поклонился. Римьерос же, и не подумав объяснить ничего больше, взял людей и направился на юго-восток.

Храм они нашли только к вечеру, изрядно проплутав. Лианы и кустарники так густо заплели его стены, что дверной проем пришлось прорубать мечами. Изнутри в лицо принцу пахнуло затхлой сыростью.

Заготовив факелов, они начали спускаться по широким замшелым ступеням. Всюду царила гниль и плесень, прямо из камней росли мерзкие, бесцветные грибы. Но чем дальше они продвигались в глубь низкого коридора, тем ярче горели факелы и суше становился воздух.

Они шли, казалось, целую вечность. Странно, но Римьерос был уверен, что снаружи храм казался меньше.

Коридор оборвался внезапно, и только но исчезшей вдруг пляске теней по стенам они поняли, что вступили в какой-то огромный зал, где тщедушный свет факелов не мог разогнать тьму так же, как не может дюжина людей насытиться крошкой хлеба.

— Потушите факелы, — распорядился Римьерос. — Мне кажется, я вижу свет, он идет откуда-то сверху.

Свита подумала, что принц их, похоже, лишился рассудка, но возражать не посмела. Какое-то время никто не мог различить даже собственных рук в кромешной тьме. Но потом все едва ли не одновременно подняли глаза вверх, к невидимому куполу — и увидели звезды.

Это были не просто созвездия чужого, незнакомого неба, нет, это было что-то гораздо большее.

Герцог Лара вспомнил, как, услышав мальчишкой, что со дна колодца можно даже среди бела дня увидеть звезды, едва не погиб, спустившись в замковый источник, дна которому никто не знал. Его тогда еле вытащили — мокрого, промерзшего до мозга костей. В тот же вечер он свалился с жесточайшей лихорадкой — и бредил звездами, что мерцают на дне колодца.

И вот теперь он стоял на дне, наверное, самого глубокого колодца на свете. Гигантская труба башни с проломившимся куполом была невидима в темноте, и край ее угадывался только по тому, что ограничивал звездный круг, раскинувшийся над головой ошеломленных людей. Они стояли, онемев, подавленные этим величием и бесконечностью, словно никогда раньше не видели звездного неба.