— «Высокородный принц Римьерос, герцог Лара — своему брату, Кратиосу Третьему, королю Зингары.»! — Нет, не возьмемся, клянусь Кромом! Пусть его послания сами о себе заботятся… — По-прежнему щурясь, он продолжал читать по складам, приговаривая: — И как же идут дела у нашего несравненного принца? Судя по всему, скверно. Когда идешь по висячему мосту, нужно смотреть вверх, а не вниз» О, а это что еще такое? «мелочь способна вызвать улыбку.» — Клянусь Белом, покровителем всех обманщиков! Да это же он обо мне! «Встретился с Конаном из Киммерии, известным у Черных Берегов еще под именем Амры. Встреча наша не была мирной, я столкнулся с ним в лесу случайно, почти безоружный. И все же он едва не поплатился жизнью за все свои бесчинства в наших морях. Ему удалось улизнуть от меня, и с тех пор он рыщет вокруг моего войска, надеясь застать меня врасплох — мы неоднократно натыкались на следы его стоянок. Я в ответ усилил ночные посты и еще не отчаялся заполучить его и привезти в Зингару тебе на потеху — если не всего, то хотя бы голову»» Вот ведь шакалий выродок! Ну, с меня хватит!

Взяв письмо брезгливо, как дохлое насекомое, двумя пальцами, он бросил его в костер. Тонкий листок взвился вверх в потоке горячего воздуха, вспыхнул — и мгновенно рассыпался в прах. Конан обернулся к Силле.

— Напрасно я бранил тебя, малышка. И в самом деле, знатная добыча! Значит, он где-то поблизости, этот не¬счастный слизняк!

— Это ты о ком? — поинтересовался Сагратиус. Конан сел, скрестив ноги, и принялся ловко ощипывать птицу.

— На всех, конечно, не хватит, но ты, моя смуглая

охотница, полакомишься всласть! — приговаривал он. — Я не стал рассказывать, а со мной, между прочим, при¬ключилась забавная история, пока я дожидался вас за перевалом. По здешним дорогам идет зингарское войско — сотня молодых головорезов, именующих себя рыцарями, а к ним — еще два раза по столько оруженосцев, ко¬нюших и слуг. Едут они в столицу, с каким-то драго¬ценным даром Императору.

Киммериец говорил, а пальцы его проворно трудились над тушкой. Трое его товарищей уселись было вокруг послушать интересную историю, но Конан живо призвал их к порядку:

— Вы чего расселись? Займитесь пока костром и ужи¬ном. Слушать-то можно и так.

— Ты рассказывай, не отвлекайся, — отозвался Саг¬ратиус, но все же поднялся с места и, подвесив котелок, принялся раздувать уголья. Силла задумчиво остругивала прутик.

— У реки я просидел несколько дней, дожидаясь вас, и вконец извелся от безделья. И как-то вечером вывалился к моему костру из бамбуков зингарец — тощий, скула¬стый и носатый. А мне так надоели эти желтые рожи, что я был рад даже и зингарцу. У меня как раз козленок пекся на угольях, хватило бы на троих. Подошел зингарец к костру, сел. И смотрит на меня так, как будто я его собирался поджарить. Ты кто таков, спрашиваю я. А он мне — принц, мол, зингарский, возглавляю посольство брата-короля к Императору Поднебесной. Ну принц так принц. Я его накормил. Он поел и к своим засобирался — я ему сказал, что видел лагерь выше по реке. Ушел он, вроде бы даже поблагодарил. Луна еще не села, как он вернулся — воткнуть мне нож в спину.

— А что это он так? — с неудовольствием поинтере¬совался Сагратиус. — Или ты обидел его чем?

— Да вроде бы нет, — пожал плечами Конан. — Чем я мог его обидеть? Просто за мою голову в Зингаре и Аргосе хорошие деньги назначены. Видно, принц решил прославиться. А вместо славы получил хорошего пинка от меня на прощанье» А вот и голубок-то наш зингарский готов! — Он приподнял за ногу ощипанную тушку. Силла протянула ему заостренный прут, Конан насадил на него птицу и подвесил на распорках над костром — сбоку, где пламя потише, а уголья пожарче. — В общем, вытянул я его клинком пониже спины на прощание, да благород¬ный принц и был таков. Думал, на том дело и кончится — а оно смотри как обернулось!

Суровое, точно из камня высеченное лицо киммерийца казалось в этот миг обиженно недоуменным, точно он и сам в толк не мог взять, с чего так оскорбился его непрошенный гость. Он, разумеется, был отнюдь не столь наивен, сколь хотел казаться сейчас — но в такие ми¬нуты, в компании приятелей, за шутками-прибаутками, в ожидании сытного ужина, да еще в обществе славной малышки, варвар не прочь был подурачиться немного, скинув с плеч груз прожитых лет, кровавых боев, чужой подлости и предательства. В такие минуты мир казался совсем юным и чистым, и ему хотелось смеяться. Спутники его, однако, думали каждый о своем.

— Драгоценный дар Императору, говоришь? — задум¬чиво протянул Сагратиус. — Хотелось бы знать поточнее, что это за дар такой. Клянусь милостивым Митрой, зингарский король не пошлет триста человек охранять ка¬кую-нибудь безделицу!

— И думать забудь! — оборвал его мечтания Конан. — Ни за какие сокровища не пойду я вчетвером на хорошо обученное войско в триста человек. Я смотрел за ними потом весь следующий день. У них толковый начальник. И острые мечи. А нас ждут сундуки столичных ротозеев, и не пристало нам уподобляться аквилонским сокольни¬чим, которые, едва выехав, набрасываются на первую же добычу, будь это хоть годовалый заяц. — Он, ухмыляясь, посмотрел на аквилонца.

Сагратиус покраснел, набрал в грудь побольше воздуха и начал:

— Древнее искусство аквилонской соколиной охоты.

— Сколько это — триста? — спросил вдруг Кинда. Он смотрел на свои растопыренные пальцы, пытаясь, видимо, соотнести впервые услышанную цифру с чем-то знакомым.

— Сколько у твоей матери было детей? — спросил в ответ Сагратиус, слегка раздраженный тем, как бесце¬ремонно прервали его едва начавшуюся речь.

— Вот, — показал птулькут две руки — пять паль¬цев, и еще три.

— Вот если бы их было два раза по столько, то у них на ногах и руках было бы пальцев™ нет, ровно на одного человека меньше. Ну, в общем, почти столько, сколько людей у Римьероса.

— Много! — отозвался Кинда и покачал головой. — Вчетвером — никак.

— Кинда дело говорит, Сагратиус! — рассмеялся Конан. — И потом — откуда такая страсть к наживе? Где же твой обет нестяжательства, нерадивый жрец Митры? Сагратиус Мейл, изгнанный из святой обители отшель¬ников за слишком большую податливость зову плоти, чревоугодие и просто веселый нрав, горделиво выпрямил¬ся.

— Истинный слуга Солнцеликого везде найдет себе достойное поприще. Помимо сбора средств к существова¬нию, я свершаю богоугодное дело, путешествуя с вами, дети греха! Я еще не отчаялся обратить в истинную веру эту вот поклонницу лжепророка туранского Эрлика, чью бороду она поминает слишком часто! — заявил он. — А равно как и вот этого сына степей, низкого ростом, но высокого духом, который верует, что весь его род пошел от демона песчаной бури™

— Великого бога Ша-Трокка, — сурово поправил его Кинда. — Каждая песчинка, которую он несет с собой, — один из нас, вернувшийся к отцу, — добавил он нараспев, на своем языке, однако поскольку эти слова он произ¬носил довольно часто, все его поняли.

— Вот-вот, — продолжал несостоявшийся монах. — Я уже не говорю о тебе, Конан.

— А что я? — весело поинтересовался киммериец. Такие разговоры возникали у них довольно часто и

успели превратиться в некое подобие игры, где Сагратиус был многотерпеливым пастырем, а остальные — упрямы¬ми еретиками.

— Я чту Солнцеликого Митру. Но у каждого народа — свой бог. Поди разбери, какой сильнее и лучше.

Сагратиус уже воздел вверх указательный палец и раскрыл рот для очередного веселого поучения, но тут Силла задумчиво сказала:

— А по-моему, главное, с чьим именем на устах ты родился, и с чьим умрешь. А кому молился все остальное время — совсем неважно. Уж как-нибудь боги разберутся между собой.

Конан взглянул на девушку с искренним восхищением.

— Как она тебя, а? Поди-ка, возрази что-нибудь! Меня при рождении встретил Кром, и после смерти примет Кром, на чьи бы алтари не возлагал я приношения! Молодец девчонка, даром что в кости выиграна!

Это тоже была игра, и Силла, в полном соответствии со своей ролью, зашипела на киммерийца, словно змея, которой наступили на хвост: