Плавно и нежно я нажал на ручку и толкнул дверь. Я решил посмотреть за Михаилом Ксантиевичем: как он поживает за тонкой стенкой? Что поделывает в одиночестве? Мне почему-то казалось, что я увижу что-нибудь интересное. Может, тесная замочная щелка позволит заглянуть на задворки фундуклидиной души.

Света в коридоре не было, газ прикрутил рачительный грек; в сумраке лишь блестела классическая в литературе золотая струйка света под дверью комнаты детектива и выше слабо светилась светлая точка. Слава Богу, ключа в замке нет.

Я наклонился и пристроился к наблюдательскому отверстию. Сначала из-за малого размера скважины видно было плохо, мутно. Но потом глаз привык, и я довольно четко, правда, как бы в отдалении, увидел темное окно напротив, угол кровати, стол, кресло, половину которого заслонял тучным боком хозяин. Очевидно, Фундуклиди вешал в шкаф свой замечательный пиджак. Судя по движениям невидимых рук, вешал он не торопясь, тщательно расправляя лацканы и обдергивая полы. Окончив процедуру вешания, Фундуклиди сделал шаг назад, и я увидел его всего. На миг показалась дверца шкафа - и уплыла, закрылась со стуком. Детектив, довольный, засунул за широкие подтяжки большие пальцы, потянулся, привстал на носках, оттянул подтяжки, выпятил пузырем живот и зевнул. Зевал он так долго и широко, что даже зажмурил глаза, заслезившиеся от насаждения. Конец зевка совпал с моментом, когда грек отпустил подтяжки и они со щелчком вернулись на надлежащее место.

По окончании этого ритуала Фундуклиди заметно пободрел. Резвой походкой циркового борца, заслышавшего аренный марш, он подошел к окну, задернул занавески и затянул всё сверху бордовой плотной шторой. Он обернулся, и я увидел, что губы у него слегка шевелятся - уж не напевает ли он что-нибудь? Однако через дверь слабых звуков не было слышно, для этого пришлось бы поменять местами глаз и ухо, а я боялся что-нибудь упустить. Бог с ним, тем более, что исполнитель наверняка фальшивит.

Между тем Фундуклиди сунул руку куда-то в невидимое мне пространство комнаты и вытащил оттуда стул. При этом он вдруг строго посмотрел на дверь, так что я даже прижмурил глаз, опасаясь, что он увидит блеск моего зрачка: шут его знает, какие зоркие бывают у детективов взоры! Очевидно, Фундуклиди собирался делать нечто для него важное, тайное и размышлял, стоит ли запереться на замок? У меня досадливо заныло внутри: сейчас окошко захлопнется! Грек размышлял - это красноречиво отражалось на его лице. Затем он решил, что час поздний, гостей не ожидается, а ключ далеко, и передумал.

Легко, словно мальчик, словно этакий воздушный шар в штанах, он вскочил на стул, сбросив тапочки. Я поехал щекой и носом вниз по двери, выворачивая глаз вверх, но все равно достал взглядом лишь до фундуклидинского живота. Для обозрения мне осталась лишь нижняя половина грека. Он топтался по стулу полосатыми носками, раз даже судорожно потянулся кверху на цыпочках. Судя по зашатавшимся теням, он задел абажур на кенкете. Значит, шарил где-то на шкафу...

Минуты через две Михаил Ксантиевич осторожно ступил со стула, чтобы тяжелым прыжком не будить тишину в доме; вновь нацепил покинутые тапочки. В руках он держал небольшую - не больше папиросной - железную коробочку, обвязанную нитью. Он вновь поглядел на дверь, и я снова подумал: вдруг вздумает все же запереться? Фундуклиди убрал стул и принялся распутывать нитку. Я немигающим взглядом змеи следил за его движениями: что же сейчас объявится? Дъявольский прибор для подачи тайных сигналов? Запас яду?..

Коробка раскрылась - и у Фундуклиди в руках оказалась пачка тесно свернутых четвертных ассигнаций. Плюнув на пальцы, грек деловито развернул их. Одна...две...пять...двенадцать. Точь-в-точь - хряповский аванс.

Ну и гусь! - присвистнул я про себя. От кого же он прячет их? От меня? От самого Хряпова? Или от Степана? Может он и переселение в бильярдную замыслил, чтобы в пущей безопасности содержать свой банк?...

Постойте, Петр Владимирович, появилась другая внезапная мысль, а где вы сами поместили свои денежки? Увы мне! Примитивно сунул в тумбочку; не зарыл, не зашил в фалду за подкладкой. До чего же несносна бывает наша жизнь! Мало того, что она создает таких жалких индивидуумов, как Фундуклиди, но, чтобы потешиться, заставляет нас находиться в их обществе. О, ехидная любительница анекдотов!

Фундуклиди пересчитал бумажки и заправил их обратно. Снова забравшись на стул, он водворил их на место. Впрочем, где-то он был прав. Ничего зазорного нет в том, чтобы к презренной субстанции относиться с почтением. Можно, конечно, сказать: тьфу на вас! Но кому от того бывало легче?

Надо будет свои тоже проведать. И пересчитать. Мало ли... денежки любят, кагда их тово... Но на шкаф - это уж чересчур, чересчур!

Грек слез со стула, снова загнал ноги в тапочки, подхватил стул и мягкими шажками понес его на место. Он исчез из поля зрения, но я уже не стремился непременно за ним проследить. Я понял, что ничего особенного больше не увижу - и сразу появилась истома, захотелось зевнуть и , как говорили в редакции, "покемарить". Нельзя сказать, что картинка, которую я наблюдал, была неинтересной, но я ждал действия драматического, а попал на второй акт водевиля...

Грек внезапно выскочил сбоку возле самой двери и пошел прямо на меня. Взятый врасплох, я замешкался, и чертов Фундуклиди чуть не вставил ключ мне в глаз. Я отшатнулся, а в коридоре эхом крякнул защелкиваемый еще на один оборот замок.

14.

Хотя время и сочилось сквозь стены хряповского дома весьма медленно, всё же в конце концов обнаруживалось, что минуты исправно складываются в часы, часы составляют дни, а там, глядишь - вчерашний день уже стал позавчерашним.

Минуло без малого две недели с того дня, как наше святое - троичное число мужчин избрало английские замки и крепкие отечественные засовы участью. Каждый уже совершил для себя достаточно глубокое знакомство с характерами соседей, и та тяга к новому, нам подобному существу, которую мы спервоначалу испытывали, повинуясь первобытному эху инстинкта, уже абсолютно иссякла. Со всё большим удовольствием каждый из нас проводил свое время в одиночестве. Встречаясь же, мы были натужно веселы, разговаривали обо всем небрежно и свысока. Я с недовольствием замечал за собой эту растущую привычку, но был не в силах превозмочь ее. Мне оставалось лишь позволять себе утешаться тем, что такова мудрая суть природы, ограждающей таким образом мой разум от власти тревоги и нервозности. Для пущей беззаботности и веселости Хряпов велел Степану купить граммофон и все фонограммы, какие найдутся в городе. Безобразный инструмент - экзотический цветок машинного двадцатого столетия - установили в салоне и закрывали зев от пыли салфеткой. Сперва редко находились охотники накручивать ручкой тугую пружину, но после к граммофонной забаве пристрастились, и труба иногда целыми днями, похрустывая, пела неглубоким медным голосом то солидное:

"Не счеееесть жемчууужин

В море полудёоооонном..."

то водевильное, легкое и прыгучее, как воробей:

"Ручаться можно ли за что?

Наш ум - ужасный своенравец!

Давно ль мной было принято

Намеренье - не знать красавиц?..

Нельзя ручаться ни за что!

Нельзя ручаться

ни

за

чтоооо!..."

Иногда кто-нибудь из нас, не сдержавшись, подходил к окну, случайно пускал за отворот шторы долгий взгляд и произносил что-нибудь о погоде. Неосторожного тут же ждала насмешка остальных: "Что это вы, батенька, никак погодой интересуетесь? Гляньте на барометр в библиотеке - он вернее. Нельзя же так не доверять науке!" или: "Да что вы, право, моншер - не собираетесь ли увидеть разбойников в саду? Подите, гляньте: какая нынче цифра на численнике, о н и ведь явятся еще нескоро".

Но всё равно каждый раз собирал нас вместе вечер, когда одному победить темноту и непрошеные мысли было невмоготу. Мы усаживались за круглый стол в гостиной; я тасовал колоду; Хряпов открывал коробку с горькими сигарами; Фундуклиди сопел и выкладывал на сукно стопку мелких монет, готовясь проиграть и заранее обижаясь. Играли в игры простые, общеизвестные: петуха, двадцать одно, железку...


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: