- Тоже его, Булкина.

Это было полотно небольших размеров, написанное в темных тонах. Две парусные лодки с убранными парусами. Волны вокруг... Сюжет, в общем, обычный. Но в этом отсутствии затейливости, в неуклюжести лодок, в непривычной некрасивости моря скрывалась настоящая сила. Эта немая сила резко входила в память и оставляла там и море, и лодки, и их старые обветренные мачты.

- Ну как? - спросил Хряпов весело. - Ничего, а? Хе-хе...

Я покачал головой.

- Да. Очень здорово. А чья это?

- Булкинская, я же говорил...

- Я имею в виду художника.

- А-а... - Хряпов вперил глаза в картину. - Не помню. Какой-то француз... или итальянец.

- Ну да, - сказал я. - Ясно...

Ясно, зачем ему знать художника, если он держит картины в банке, подумал я. Это ведь - ка-пи-тал! Может, Булкина он из-за картин и угробил... Хотя, наверное, всё-таки из-за мануфактур...

Я снова посмотрел на картину и на миг пожалел Булкина. А впрочем, все они - Хряповы, Булкины - одного поля... Интересно, прежний хозяин тоже хранил картины в сейфе?... "Какого-то француза..." М-да...

- О чем это вы задумались, Петр Владимирович? - спросил Хряпов.

- Так... - сказал я. - Ни о чем. Хорошо нарисовано. С талантом.

- Потому и держим-с! - отозвался Хряпов.

15.

Иногда мне казалось, что произошла ошибка, что человек с фамилией Булкин не может быть злодеем.

Слово "булка" связывалось у меня с толстым розовым мальчиком с рекламного листка московского царя кондитеров Филиппова. Злодеями могли быть Мацедонский, то есть я, Фундуклиди, Буз; совсем ужасно звучало: Хряпов.

Я повторял вслух: Булкин, Булкин... - и слово было теплым, мягким, добрым. И тогда мне представлялся небрежный пухлый господин, способный на единственное преступление: уничтожение тортов и паштетов. Воображение меняло виды: господин Булкин с салфеткой; господин Булкин, отдувающийся после пяти шагов по скверу; господин Булкин, подремывающий в кресле. Горничные хихикали за дверью над моим Булкиным, конопатый сын крал у него гривенники из карманов, последний замусоленный приказчик из щелястой лавки обзывал его за глаза "балбесом" и обидным народным словом "тютя"...

Бесплотные воздушные картинки кончались, и Булкин снова становился угрозой, символом отвратительного убийства, электрическим полем, намагничивающим проволоки наших нервов.

16.

Васька появился через пятнадцать дней.

В тот день Фундуклиди, который, закалив сердце против наших насмешек, несколько раз из-за занавески внимательно осматривал улицу, громко сказал что-то по-гречески, а потом - себе под нос:

- Опять он здесь...

Мы с Хряповым передвигали шахматы, разыгрывая французскую защиту.

- Вы о ком, Михаил Ксантиевич? - спросил Хряпов, посылая ладью на Е-6.

- Крутится целый час уже... в плаще и кепи, - сказал детектив.

- Бросьте, Михаил Ксантиевич, вечно вы всех подозреваете!.. Помните пьяного извозчика?

Пять дней назад Фундуклиди забил тревогу, когда у ограды хряповского особняка остановилась пролетка живейного извозчика. Грек в это время, отодвинув край плотной шторы, как раз обозревал ту часть Вселенной, что открывалась из окна гостиной. Увидев, как хозяин пролетки слезает с козел и направляется к чугунным копьям решетки, Фундуклиди поднял настоящую бурю. Мы бежали, бросив приятный отдых, и каждый ощущал бьющийся в кармане о бедро тяжелый револьвер. Между тем, возмутитель спокойствия нетвердым шагом приблизился к ограде и, воровато оглядевшись, стал в сумерках мочиться через прутья на газон.

- Помните извозчика? - снова сказал Хряпов, и я позволил себе улыбнуться. - Неужели вы хотите заставить нас снова наблюдать подобную картину?

- Напрасно вы смеетесь, господа, - сказал Фундуклиди. - Я...

- Жестоко, жестоко... - продолжал журить Хряпов.

- Да нет же! - сказал Фундуклиди, закипая, и снова фыркнул что-то на греческом (даже глаза его вроде бы сверкнули). - Вон он... Вон ходит! Типичный соглядатай!

- Ну уж... Так уж и соглядатай?

Тем не менее, мы с Савватием Елисеевичем встали и подошли к окну.

- Где же?

У Фундуклиди запрыгали от волнения рыхлые щеки.

- Только что здесь был... Агиос о теос! У тумбы. Ушел! Подозрительный тип!.. - повторял Михаил Ксантиевич. - Вот, снова появился!

- Да где?

- Во-он! Встал, не шевелится.

Подозрительный тип стоял у афишной тумбы против громадного женского лица над буквами: "М-IIе Крутоярская. Бенефисъ". У М-IIе Крутоярской подгулявший приказчик подрисовал углем усы и баки.

С первого момента я уловил что-то знакомое в мохнатом кепи и поднятом воротнике мышиного плаща (день был пасмурный, по улице ветер гнал провинциальный мусор, загибая угол "Бенефиса" m-lle К.). Невозможно было ни с чем спутать эти плечи, будто не выдерживающие веса отпущенного каждому воздушного столба Паскаля: на другой стороне тротуара стоял Васька Беспрозванный. Мне даже показалось, что я различил васькины глаза - глупые и жадные.

Должно быть, какая-то жилка дрогнула в моем лице, потому что Фундуклиди, взглянув на меня, вдруг выпалил:

- О-о!... Вы его знаете!

Он сказал это так, словно застал меня в чужом саду на сливовом дереве. Я отдал должное его полицейскому чувству.

- Знаю. Это Васька Беспрозванный.

- М-да? - сказал Хряпов, странно взглядывая на меня.

Я почувствовал себя женой вельможи, застигнутой с лакеем.

- Это Васька Беспрозванный, - повторил я. - Сотрудник нашей газеты.

- М-да? - снова сказал Хряпов.

Что еще он мог сказать в эту минуту?

Я понял, какие черные чувства взвились в душе Савватия Елисеевича, и разозлился на Ваську. Разозлился за всё: за то, что он выследил, за его дурацкую фигуру, за фамилию, смахивающую на кличку марвихера

- Это Васька Беспрозванный, - повторил я в третий раз. - Дурак и зануда. Поверьте мне (я светло улыбнулся), это совершенно безопасный тип...

- А откуда он здесь? - грозно крикнул Фундуклиди голосом околоточного.

Глаза его отразили два оконных переплета и от этого стали жуткими, как у монстра.

- Почему он наблюдает? Знаете? Можете сказать?!

- Позвольте... Михаил Ксантиевич, Савватий Елисеевич... Я все объясню... Может - присядем?

- Нет, здесь! - повелительно сказал Фундуклиди. Рука его подобралась к разрезу пиджака. В отличие от нас, он носил револьвер на шнурах подмышкой.

- Вы что - с ума сошли? - сказал я. - Оставьте револьвер!

- Какой револьвер? - слицемерил детектив. - Па-апрашу не увиливать!

- Вы уж расскажите, Петр Владимирович, вы д о л ж н ы рассказать, сказал Хряпов, нажимая на слово "должны".

- Да-да, я понимаю, - сказал я пересохшими губами. - Я помню: я обязывался ни словом, ни намеком... То есть, полный секрет... Я сам не понимаю, как случилось... - я вновь услышал васькин голос мне вдогонку у редакции: "Все равно узнаю!" Но как он отгадал Хряпова? Я что-то наплел Бузу... Но разве можно было додуматься?... Вот нюх у проныры! Конечно, затворничество купца, который прежде живал широко, не прошло мимо Васьки. Сопоставив время, факты, расспросив Буза, он, ясное дело, увидел, что оба неизвестных собрались в одном уравнении...

Я рассказал Фундуклиди и Хряпову всё, как было: про Буза, Ваську, прощание с газетой. Они слушали молча, только Фундуклиди то вскидывал, то напускал на глаза жуткие брови, выдвигал челюсть и торопил в пространных местах:

- Ну?... Ну а вы?... Ну, и как?...

Я рассказал с подробностями, упомянув даже о Диане на потолке (оба вынесли это без улыбки). В конце рассказа Хряпов почесал в затылке (видно было: первый запал уже прошел, и сомнения почти рассеялись) и сказал:

- Однако, неосторожно вы, Петр Владимирович...

- Неосторожно, - сокрушенно согласился я. - Но кто же мог знать, что этот мерзавец Васька догадается. И зачем ему это нужно?

- Стоит... - сказал Фундуклиди, в который раз посмотрев в окно.