- Почему - пока? Ты думаешь, что... тебя могут...

- Нет. Не думаю, но мне нужен отпуск на месяц... Впрочем, я уверен, что вы его все равно не дадите.

- Не дам, - сказал Буз, хотя я, откровенно говоря, немного надеялся на чудо, поскольку считался неплохим "скандальщиком". - Ты ведь знаешь, какие у нас дела... А почему так много: месяц?

- Я нанимаюсь, - напомнил я. - На месяц. Контракт, неустойка... Как в самых солидных домах...

- Нехорошо, Петя, - мягко сказал Буз. - Хочешь в две руки заработать? Сколько тебе лицо-то платит? Чай, как в самых солидных домах?

- Есть, конечно, деньжишки, - признался я. - Бог даст, пятьсот отхвачу.

- Полтысячи рублей! - раздул главный удивление. - Ай да Петя!...

- Что ж, стало быть, отпуска не будет?

- Нет, Петя. Сам знаешь: денег нет, издатели жмутся, - он вздохнул впервые без притворства. - Бумага растет, черт... краска растет... Ну, а если надумаешь к нам снова после этого... дела - в тот же день примем. Это я тебе говорю. Дружбу не кончаем. И вот что...

Подошло к самому важному.

- Станешь ты, Петя, миллионером, или наймешься матросом в Индию, сам для себя ты всегда будешь газетчиком. Так газетчиком до гроба и останешься...

- Увы, - сказал я. - От себя не скроешься, это верно. Вы ведь на матерьяльчик из первых рук намекаете, Иван Гаврилович?

- На матерьяльчик, - сказал Буз. - Тема в случае чего в нашей дыре для первой полосы подойдет. И перо у тебя быстрое, интересное. Закрути, Петя, чтобы получилось не хуже Власа Дорошевича, с социальной подкладкой. Глядишь - в столицу выйдешь... на двадцать шестую полосу, ха-ха! - сострил Буз.

- Уж вы скажете, - отверг я с наигранной скромностью; мне нравилось, когда меня хвалили: приятно щекотало какую-то жилочку.

Потом Буз начеркал записку бухгалтеру Оресту Никодимовичу, чтобы мне дали расчет.

- Вычитаю за дрожки, в которых посылали нынче тебя искать... за чернилы... срыв полосы десятого числа... Остальное Никодимыч сосчитает. Ладно... Ну, до встречи, Петя! Ни пуха!

- Идите к черту! - твердо сказал я, зная, что Бузу это понравится: он любил показать, что в редакции есть демократия.

- Ну... мы надеемся, - снова сказал Буз между рукопожатиями, - Петр Владимирович... Адьё! И позовите ко мне линотиписта.

Я вышел.

Линотипист-печатник Порывайло стоял в коридоре, показывая всем готовую строку набора и говорил:

- Гарт - тово... туды его! Раковину дает.

- Семен Семеныч, к самому, - сказал я.

Он закивал, торопясь.

- Гарт, говорю, дрянь, - сказал он мне.

- Да-да, - согласился я, - раковину дает.

Порывайло еще раз кивнул и с образцом "туды его" пошел к кабинету.

Я тоже пошел было, но отовсюду выскакивало столько знакомого народа, что в конце концов меня остановили. Это была "ремингтоновская барышня" Зиночка, завитая мелким бесом, в блузке цвета перванш, как манная каша, размешанная с джемом.

- Здравствуйте, Петр Владимирович, - сказала она, раскинув на меня глазищи.

Мне было приятно ее видеть, я даже отметил про себя эту встречу, как счастливую примету: повезет.

- О чем это вы так долго говорили с Иваном Гавриловичем?

- Так... - сказал я. - Проза. Просил прибавить к жалованью.

- Неправда, - сказала Зиночка со всей силой двадцатипятилетнего кокетства. - Я заглядывала: вы сидели такой важный... Вас повысят, да?

Я поглядел в голубые глаза, где навсегда приютилось ожидание маленького, тихого счастья у розового абажура.

- Меня сделают генералом, а вас я возьму в генеральши, -сказал я, строя пальцами буку.

- Хи! - сказала Зиночка. - Вы шутите, ах вы какой!... Я все равно у Буза выспрошу.

Она качнула плечом я ля фам трэ зэндепандант и вежливо ушла, такая же мило-глупенькая, как прочие, но симпатичненькая, что встречается реже. Когда получу три тысячи, прикинул я, возьму ее в жены... в содержанки... нет, просто пофлиртую. Перчатки, чулки, извозчик, обед с вином на двоих... Тридцатка в месяц максимум... Да, просто пофлиртую.

На прощание я обошел родной "Голос", начав со старого хранителя кредитных сокровищ Никодимыча. Бухгалтер, корректорская, отдел репортеров с продавленным дежурным диваном в пупках, наборная - всё вплоть до подвального узилища, где с ревом и громом ("Пшшш - гррррым!") рвалась с катков плоскопечатная машина "Бауэрбахъ"... К концу пути я утонул в сентиментальных чувствах, как муха в сиропе.

Когда я вышел, Васька Беспрозванный вдруг снова появился непонятно откуда - точь-в-точь Мефистофель в "Фаусте", обернувшийся из пуделя.

- Петр Владимирович! - прокурлыкал он ласково, словно совращал курсистку.

- Эх, Василий! - сказал я, кладя ему руку на плечо, сутулое от тягот борзописания. - Вот так... Трам-пам! Прощай, мой табор!

- Петр Владимирович, я сойду с ума от любопытства, - простонал Беспрозванный, - Я же чую... чую...

- Не сойдете. Пишите про вокзал.

- Петр Владимирович! Не издевайтесь над коллегой.

Вдруг я увидел: на мутных часах под крышей стрелки подбирались к нужной цифре. Пора собираться к Хряпову.

- Виноват! - сказал я. - До встречи. Адьё!

- Всё равно узнаю! - гадко крикнул вслед Васька.

Я махнул рукой.

4.

Я вошел, когда часы в хряповском кабинете простонали пять раз.

- Вы пунктуальны.

- Точность - вежливость королей и заговорщиков.

Он заставил себя не поморщиться.

- Вещи у вас с собой?

- В прихожей - чемодан.

- Отлично. Степан, отнеси вещи господина Мацедонского в комнату. В какую - знаешь! И не беспокой нас, нужен будешь - позову... (мне) Могу я считать, что вы согласны?

- И я и мой чемодан в вашем распоряжении.

- Хе! - сказал Хряпов почему-то совсем как Зиночка. - Шутите... Позвольте, уважаемый Петр Владимирович, прежде всего представить вам...

На диване сидел пухлый человек, основными приметами которого были щедрый греческий нос, усы, глубокие и темные эгейские глаза и полосатые носки.

- Михаил Ксантиевич Фундуклиди, - объявил Хряпов. - Мой доверенный сыщик.

"Личный детектив",-поправил я про себя домотканный слог хозяина, ощущая превосходство человека, читающего современные заграничные романы.

Грек вскочил (диван радостно вздохнул) и после наших обоюдных кивков деловито сказал:

- Надеюсь, за вами не следили?

- Видите ли, господа, - сказал я, - Савватий Елисеевич... господин Федюкиди...

- Фундуклиди.

- Виноват-с... Видите ли, я долгое время работал в отделе происшествий и уголовной хроники. Вы, я полагаю, слабо знакомы с газетным делом. Любая газета, не имеющая в наше время отлично осведомленного уголовного отдела, похожа на пресный пирог: она засохнет, не вызвав аппетита. Читателю нужны изюмины, которые можно со вкусом разжевывать, пуская слюни ужаса. Поэтому уголовные газетчики, гоняясь за своим хлебом насущным, сами стали, можно сказать, заправскими бандитами и отличаются от настоящих лишь тем, что грабят не ценности и деньги, а события. Они могут лазить по водосточным трубам, спрыгивать с поездов и открывать хитроумные замки... Я по пути сюда два раза менял извозчика и пришел с черного хода.

- Петр Владимирович - человек опытный и храбрый, отлично стреляет, вставил Хряпов.

- Да, да, - отрывисто крякнул детектив.

Губа у Фундуклиди изогнулась от обиды, он громко задышал, как балаклавский контрабандист в участке. Потом он подошел к столу и выхватил из коробки черную сигару. Он закурил; глаза его сверкали.

- Что ж, господа, присядем к столу? - предложил Хряпов.

Мы приняли предложение и уселись, наполненные важностью, как будто три государя собрались решать судьбу мира.

После паузы Хряпов сказал:

- Для начала, господа, предлагаю утвердить наши отношения, подписав контракты. Я их уже подготовил, - он достал из широкого кармана халата сложенные листки, держа их двумя пальцами, каждый из которых венчал перстень с благородным камнем... Развернул, просмотрел и передал нам.