— Как только я смогу назвать ему имя спонсора, — сказал он, — мы отметим это событие втроем. А пока что я ищу, и это не просто. И знаете почему? Потому что я слишком молодо выгляжу. Я внушаю доверие как изобретатель, но, увы, не выгляжу как человек дела. А вот ваш муж, напротив…

И по-дружески накрыв своей ладонью мою, он начал расхваливать Бернара. Каждое его слово звучало неискренне. Он использовал мою бедную мать, а теперь собирался точно так же использовать и Бернара, и меня. Я видела его доброе обманчивое лицо, слышала ласкающие звуки его голоса, чувствовала дружественные пожатия руки. Должна ли я уступить ему, чтобы защититься? А если он так быстро хотел добиться своего, то не значило ли это…

Конечно, нужно было только сопоставить факты. Должно быть, он вновь общался с Домиником, и кто знает, может быть, даже здесь, в Париже, ведь Доминик много путешествует по своим делам. Я представляла их вдвоем, хоть в той же «Флоре». И их разговор конечно же заходил обо мне.

«Она будет твоей, когда захочешь, — усмехался Доминик. — С этим у нее запросто. А через нее выйдешь и на мужа. Он много зарабатывает».

— Крис, — прошептал Стефан, — вы снова где-то витаете… Вам скучно со мной?

— Вовсе нет.

— О чем вы думаете? Сейчас я это узнаю.

Он засмеялся тем смехом шаловливого мальчика, который в свое время покорил мою мать, и отпил из моего стакана. Затем заговорил тоном сосредоточенного медиума:

— Ага, что это еще такое? Вы смущены. Да-да, смущены. Потому что я говорю с вами. Сказать? Ладно, скажу. Потому что я так нежно говорю с вами.

— Замолчите. — Я резко высвободила руку.

Он вновь завладел ею и, приподняв мой рукав, прикоснулся губами к слегка выпирающему шраму.

— Мы сотворим великие дела, Крис… Если ты поможешь мне.

Затем, изменив интонацию, подозвал официанта и расплатился. Должна признаться, что была потрясена. Вот это наглость! Ведь прошло так мало времени после того, как он… Кровь мамы едва успела просохнуть. И он позволяет себе… Мои мысли путались. Нужно было кончать с этим, и как можно быстрее.

— Все в порядке, Крис? Я вас шокировал? Не обращайте внимания. Я никогда не умел держать язык за зубами.

Он помог мне надеть пальто, так как собирался дождь. Был, должно быть, конец марта или начало апреля, но тогда время не ощущалось мной.

— Я иду домой, — бросила я ему. — И спасибо за обед.

Он расцеловал меня в обе щеки, причем так естественно, будто расставались близкие друзья.

— Бай-бай. Созвонимся.

Возможно, то была наивная бессознательность. Разновидность той полной безответственности, которая иногда встречается у избалованных подростков. Или же чудовищная амбиция, необузданная жажда власти. Мне было страшно. И не было возможности довериться Бернару. Если до этого я порой сомневалась, то теперь смерть Стефана показалась мне необходимой. Но где найти оружие?

Я перешла на другой берег Сены и вошла в Нотр-Дам, где села у самого входа, не находя в себе решимости пройти вглубь. Здесь уже повсюду сновали туристы, стояли коленопреклоненные тени перед хорами, шелестели шаги, и окрашенный свет падал с круглых витражей. Мне хотелось молиться, но я не могла вспомнить ни одной молитвы, кроме «Отче наш», засевшей в памяти запыленным обетом. Но несмотря на это, мне было хорошо здесь, как дома. Я прониклась мыслью, что в другой жизни нет ни хорошего, ни плохого, ни вознаграждения, ни наказания, лишь только огромное блаженство, окутывающее души подобием живого света, который мне удалось когда-то на мгновение увидеть. Я вспомнила перечитанные книги, все те свидетельства «спасенных от смерти», успевших увидеть небеса милосердия, где не было никаких судей. Итак, пока мой взгляд блуждал в полумраке собора, мысли мои сосредоточились на необходимости ускорить смерть Стефана. Я могла попросить помощи, даже защиты, раз уж у меня не было иных намерений, кроме восстановления справедливости и обретения свободы. Мое присутствие в этом месте было столь же естественно, как присутствие солдата во время осуществления жертвенной миссии. И эта уверенность сидела во мне так прочно, что я начала размышлять, где бы мне достать оружие. Быть может, я ждала какой-нибудь подсказки на свой вопрос. Но напрасно. Я поняла, что должна буду пройти одна до конца. Придется самой искать способ выполнения задуманного.

И тогда, будто проснувшись, я вдруг подумала: «Ведь это же неправда. Это только дурной сон. То, что ты планируешь, — убийство». «Но, — возражала я себе, — он убил мою мать! А теперь хочет разлучить меня с мужем». — «Откуда ты знаешь?» — «Знаю, и все».

Я не желала больше спорить. Это была западня для проверки собственной решимости. Мой господин Свыше, хитро используя мой же голос, старался заставить меня отказаться от всех так называемых «разумных» возражений.

Успокоенная, я вышла из собора. Как после молитвы стало ясно, что если добро и зло не что иное, как игра дня и ночи, то если я поддамся на соблазны Стефана, то в чем же буду виновата? Запреты, преграждающие путь униженным и простодушным, конечно, не являются бесполезными. Они не дают бесчинствам и насилию повергать нашу жизнь в печаль. Но меня, знавшую секрет, банальная мораль не касалась.

Не так ли? Я позволю себе задать этот вопрос читателям, людям ученым, еще раз повторив: «Не так ли?» Я уверена, что они разделяют мою точку зрения. Поэтому я не колеблясь продолжу дальнейший анализ. Все должны знать, до какой степени избранный мною путь был отмечен крестом.

Вернувшись домой, я застала в кабинете лишь Принца, зевнувшего при виде меня, широко раскрывая пасть. На видном месте ждала записка: «Я у доктора Мильвуа вместе с мамой. За завтраком у нее возникли боли в груди, и я весьма обеспокоен. Надеюсь, ничего серьезного. Целую. Бернар».

Должна признаться, что здоровье свекрови не особенно меня волновало. Воспользовавшись их отсутствием, я занялась уборкой мансарды, давно служившей кладовкой для всякого хлама. Я хотела сложить в этой заброшенной комнатушке архив моей матери и досье из Антиба, выброшенное Стефаном. Итак, я собрала в угол все то, что обычно находится на чердаках, — старую мебель, остатки посуды и отслужившую одежду. Как-то само собой это занятие увлекло меня, я начала рыться, извлекать на свет давно забытые, невесть кому принадлежавшие вещи, хранившие собственную историю. Я подняла старую корзину, намереваясь поставить ее на сундук, но любопытства ради решила сначала в этот сундук заглянуть. Там обнаружились расшитые галуны, мундир и портупея капитана Вошеля, героя Сопротивления, человека, ежедневно следившего за нашим принятием пищи с высоты своего портрета.

Реликвии! Руками лучше не трогать. Я уже собиралась закрыть крышку, когда заметила под портупеей кобуру, и мной овладело странное предчувствие. Дрожащими руками я взяла ее. Револьвер был на месте. Или, вернее, пистолет. Одним словом, оружие, которого мне так не хватало. Я осторожно, кончиками пальцев удерживала его. У меня не было никакого опыта в обращении с огнестрельным оружием. Но я могла поклясться, что какой-то запор блокировал механизм. Поэтому и рассматривала я его без опаски. Он был тяжелым, немного замасленным. Предохранитель делал оружие безопасным. Я не знала, был ли пистолет заряжен, и не знала, как это проверить. Не отдавая себе отчета, я потянула за какую-то выпуклость, которая скорее всего приводила в движение зарядное устройство, и оно заскользило. В полумраке был с трудом различим бронзовый отсвет пуль. Я быстро вернула магазин в прежнее состояние. Невероятно. Пистолет был заряжен. До самой своей смерти капитан не расставался с оружием.

Везение! Я так молилась, чтобы получить этот дар, и он был мне дарован. Заходя в мансарду, я даже не предполагала, что обрету такую милость. А ведь как все логически связывалось. Антиб! Стефан, желающий удобно устроиться в кабинете моей матери… Стефан, ухаживающий за мной… И я в соборе Нотр-Дам, молящая о помощи… И вот! Чудотворный дар в виде пистолета. Я сказала «везение». Неблагодарная. Нужно было признать, что меня защитили и направили. Там, Наверху, думали обо мне. И сердце мое переполнила благодарность.