День за днем Стенька шел на север, то запевая песню, то молча шагая по берегу Дона, изредка перекликаясь об улове с немногословными рыбаками да крестясь на встречные церкви.

Позади остались казачьи, от века не паханные земли, пошли московские села и города. Тут была уже иная, своя, не казацкая жизнь.

Здесь была родина дедов. Отсюда они, обездоленные нуждой, бежали от боярского рабства вниз по Дону, на полдень, отвоевывая просторы у ханов и орд, чтобы найти в них пристанище и спасение от боярского сыска.

По донским степям высоко взрастала трава, покрывая вместе коня и всадника. Тучные, черные земли Дона могли рожать невиданные богатства хлебов. Беглецы из голодных уездов жадно переминали в горстях рыхлые комья, но суровый закон первых донских поселенцев не позволял прикасаться к сохе.

«Где пашня, там и боярщина. Вольному казаку не пахать, не сеять», – установили они. И новые пришельцы сменяли серпы на сабли.

Бесстрашная удаль стала заветным свойством этих людей. Они узнали обычаи битв и умели задать страху тем, кто с недобром приходил в пределы отчизны. За то царь, кроме оружья, посылал им хлеб, соль и платье. Но долго еще в сердцах беглецов таилась нежность к земле покинутых пашен, к золоту спелых ржаных нив, к тихой жизни оставленных деревень. О них говорили сказки и пели песни, называя ласковыми именами далекие полуночные реки, загадывая прадедовские загадки про лен, коноплю и просо...

И вот первую встречную соху, первую борону на яровой борозде Степан осмотрел, как сказочную небылицу, словно увидел въявь ступу бабы-яги.

– Дай попытаю, – с любопытством попросил он крестьянина.

И унавоженная взрыхленная пашня дохнула на него каким-то особым умиротворением и теплом.

Люди жили здесь не казацкой воинственной мечтой о завоеваниях и добыче. Хлеб да скот, труд и мир были их повседневной заботой.

Однажды, прыгнув через канаву, Степан неловко подвернул ногу и шел, ковыляя, с трудом. Его нагнал мужик на телеге и, подсадив, позвал к себе ночевать.

У хозяина была жена и трое малых ребят. Квас с редькой и луком да хлеб – вот и все, что подали к ужину. Для гостя хозяйка достала пяток яиц.

– А робятам что ж яйца? – спросил Степан.

– Ты гость, а им не в обычай, – сказала хозяйка.

Стенька смутился. Он понял, что яйца не от своих кур в доме.

– Земля родит худо, что ль, в ваших краях? – спросил он хозяина.

– Грех на землю пенять! Земля у нас добрая, – возразил тот.

– Чего же живете бедно?

– Не дворяне! Отколь напастись? Помещичья глотка широка: туды все влезет... Гляди, – заключил хозяин и, подсучив порты, показал Степану черные икры обеих ног. – Две недели палками били, чтоб недоимку собрать – три рубли... Так и били, покуда корову не продал.

– Чего же раньше ее не продал?

– На грех поветрие было – робята в сыпухе: лежат в жару, исхудали. Ить хворым-то надобно молочка. Ну, думаю, пусть меня поколотят покуда. Христос-то терпел и нам тоже велел... А как стали робята мои поправляться, съездил я, продал корову, теперь хоть и пашню паши... Отпашусь – в бурлаки пойду к вам на низовья, купецки товары лямкой тянуть. Кони дешевы у вас. За бурлацтво порядные получу – коней четверку куплю; трех в Тамбове продам, одного для себя оправдаю. Хлеб уберу, тогда лошадь опять на корову сменяю: зимой-то нам конь ни к чему – харчи есть задаром...

– Худое житье! – сказал Стенька.

– Не радостна жизнь, а жить надо... робят растить... Корову я продал, за прошлый год недоимку отдал помещику, да и то не сполна, еще за мной два рубли. Хлеб соберу, рубль отдам, а с другим рублем и опять не управлюсь... К весне меня сызнова на правеж, под палки... Вот так и живем! – Мужик рассмеялся. – Он, приказчик боярский, хитер. Ведает, что зимой правь не правь, колоти хоть месяц – все станем терпеть, а весной нам негоже от пашни отбыть, ден десять – больше под палкой не выстоишь: земля-то зовет, ждать не хочет.

– Рукой подать! Что не бежишь от боярина на Дон? – спросил Степан.

– На До-он? – протянул мужик. – На Дон богатым дорога. Мне что за корысть из дворянской неволи в казачью? Как раз угодишь к атаманам в холопья...

– Сбесился ты! – возмутился Степан. – Где виданы на казачьем Дону холопья? Сколь люда бежит в казаки!

– Бегут, кто из дальних уездов и правды не знает. А мы тут и тех встречали, кто с Дона утек, от старшинской неправды...

– Что врешь?! – оскорбился Степан за честь Дона.

Мужик засмеялся.

– Молодой ты, не разумеешь. Привык, все кричат у вас: «Воля, воля казачья!» Ан воли-то нету давно, одно слово осталось... Не ведашь, малый, стало, молчи, – заключил крестьянин.

По городам и селам ближе к Москве не впускали прохожих людей на ночлег, ссылаясь на царский указ являть всех десятским и сотским.

– У нас хоть весь Дон обойди, и никто не спросит, отколе казак. А тут каждой собаке в нос грамоту суй! – проворчал однажды Степан, развертывая свою подорожную с печатью Войска Донского.

– Ты в Москву приди, там побреши – и с плетьми на торгу познакомят, – пригрозил сотский в ответ на его слова...

Степан подходил к Москве. Здесь чаще смотрели его подорожную и еще осторожней давали ночлег.

Степан знал о Москве лишь то, что здесь живут царь и бояре, здесь велики торга, отсюда шлют на Дон хлебное жалованье, свинец, и порох, и сукна. Он ожидал, что в Москве всюду только дворцы да палаты и возле каждых палат стоят пушки да блестят стрелецкие бердыши.

Войдя в Москву, Стенька был удивлен простотой и бедностью низких домишек, тянувшихся нескончаемо длинной кривой улицей. Не веря своим глазам, Степан спросил у грудастой, дородной торговки квасом, далеко ли до Москвы.

– Кваску хлебни, опохмелься. По уши в воде пить просишь, – сказала торговка.

– Слыхать на Дону, Москва городок богат, – насмешливо возразил Степан, – а гляжу – деревня деревней!

– Невежа и есть невежа, не русский ты человек! – возмутилась москвичка. – Да где же ты Кремль и царские палаты опричь Москвы видел? А церкви нарядны какие! А где колымаги таки золоченые, как у московских бояр?! Да ты посмотри, что конного люда скачет – и ратники, и боярские слуги, и всяки послы да гонцы!.. А сады, каковы кудрявы!.. Ночью – тишь, соловьи по садам поют. Радость! А утром как ахнут по всем колокольням трезвон, как заскочут кони, застучат колеса – так слова не слышно. Вот что Москва-то!..