Жили они впятером в одном доме. Спали впятером в одной комнате, как в больнице в общей палате. Рядом была маленькая комната с душем, служившая также кладовой. В комнате, куда нужно было подниматься по лестнице, они устроили нечто вроде столовой и клуба. В середине – большой стол, купленный вскладчину, восемь стульев (порой заходил кто-то из приятелей сыграть в «семь с половиной»), и овальный столик с вазой без цветов, чернильным прибором с двумя чернильницами, которым никто не пользовался, и три картины на побеленных стенах.

Таким образом, у них было нечто вроде семьи. В Африке самое главное – это не нажить «невроза», пагубного недуга, который похуже тропической лихорадки. Они держались друг друга, довольствуясь малым, и кому-то из них временами приходилось ободрять других, и потом они тратили меньше, чем если бы жили в гостинице или пансионате. Из экономии они брали пищу только на троих, в забегаловке, что рядом с улицей Висельников, и слуга-негр по прозвищу Подхалим носил хозяину Ребело три набора судков, чтобы он не обвешивал их на обедах.

Мысль о путешествии пришла в голову Барросу. Действительно, это было неплохо придумано. Было это в воскресенье. По обыкновению после обеда перед прогулкой в такси они впятером сидели в кафе «Бижу», потягивая пиво и играя в кости. В этот день стояла ужасная жара: казалось, что от земли исходит пламя. Яркий свет резал глаза, в теле ощущалась слабость, и пальмы на площади Сальвадора Коррейа стояли не шелохнувшись, с поникшей кроной, уныло склонившись в сторону моря.

И они чувствовали себя так же, как эти пальмы. Да, и они в душе стремились к дорогам, ведущим из бухты туда, к тому миру, что за океаном…

– Четыре очка с первого захода! Годится? – сказал кто-то из них, неважно кто.

– Тебе сегодня здорово везет, – заметил другой.

Баррос сидел в бездействии, ожидая, когда ему передадут стаканчик для игральных костей, и безучастно блуждал взглядом по витринам кондитерской. Он не был лакомкой, но ему нравилось разглядывать пирожные и шоколадные конфеты, причудливые формы пирожных и шоколадные обертки. Именно в этот момент он заметил коробку швейцарских карамелек. И в эту жару, в эту страшную жару, когда даже камни, казалось, могли воспламениться, ему вспомнились горы и прохлада. Он глубоко вздохнул и сказал четырем приятелям:

– Было бы здорово оказаться сейчас в Швейцарии…

– В Швейцарии?

– Да, в Швейцарии. Там, должно быть, прохладно. Coy за залился смехом:

– У тебя губа не дура!

– Это страна, куда я больше всего хотел бы поехать. Трое других тоже рассмеялись, и, наверное, никто из них не смог бы сказать, смеется он над каламбуром Соузы или над идеей Барроса.

А тот небрежно бросил кости, удовольствовавшись двумя очками, и тут-то и высказал предположение:

– А мы бы могли совершить поездку в Швейцарию.

– Ого, хватил! В Швейцарию…

– Почему в Швейцарию?!

– Ну… Это красивая страна. Должно быть, красивая… Мне бы хотелось пожить в одной из деревень в тех долинах. А в горах наверху лежит снег.

– Я никогда не видел снега, – сказал Перейра.

– А я уже видел один раз; это похоже на белые лепестки, как у ромашки или розы, – пояснил Силверио, потирая руки, сложенные на коленях.

– Ты сегодня прямо поэт, – пошутил Соуза.

– Нет, честное слово, именно так: лепестки, крохотные лепестки, падающие на тебя.

Они помолчали несколько секунд. Фрейтас все еще тряс стаканчик с игральными костями, но, казалось, делал это машинально. Потом и он притих.

– Но как?

– Что «как»?

– Как мы смогли бы поехать туда?

– Ну…

Почти каждую фразу Баррос начинал этим «ну», произносимым приветливым тоном, которое было вроде катапульты для других слов, выстреливаемых очередями. Но сейчас это был вопрос, обращенный к самому себе, а может, пауза, чтобы привести в порядок мысли, взбудораженные воображением.

Остальные не сводили с него глаз. Они тянули пиво маленькими глотками, удерживая его во рту, чтобы продлить удовольствие.

– Ну, так что?! – спросил Фрейтас, раздраженный молчанием. На лицах друзей он прочел, что ему следует помолчать.

Баррос медлил, он чувствовал, что предложение, которое в целом было продумано, можно высказать, но он опасался касаться деталей. Он знал, что даже один просчет может все испортить. Перейра ухватился бы за эту ошибку и камня на камне не оставил от этого плана – ведь его страсть портить другим удовольствие была всем хорошо известна. Посмотрев на Перейру, он увидел усмешку в его синих с желтыми крапинками глазах.

– Наверное, мы могли бы пойти пешком…

– Перестань острить, – вмешался Силверио. Баррос пожал плечами и громко сказал:

– Если мы захотим… Ну, если бы мы захотели, мы смогли бы поехать… Все пятеро… Если Перейра захочет… Думаю, мы сможем взять отпуск в одно время.

– Отпуск – это самое простое, – возразил тот. – Деньги… Деньги, вот что важно. Без денег и пива не будет, не то что Швейцарии.

– Вопрос в том, захотим ли мы… Я-то решил. Никогда раньше не думал об этом, но сейчас уверен, что я поеду…

– Если чего не случится…

– Ну… Конечно, меня может свалить лихорадка, и мне придется отправиться в более длительное путешествие. Но не будем говорить о лихорадке. Я повторяю, если все обойдется без болезней.

– Ну и как ты это себе представляешь? – настаивал Перейра, грызя заусеницу.

– Нужно экономить.

– И ты способен что-то скопить?

– Если захочу…

И, повернувшись к остальным, Баррос изложил то, о чем он думал:

– Мы находим жилье на всех, нечто вроде студенческой республики… Как делают студенты в Коимбре. Мы сумеем накопить в месяц более пятисот анголаров [1].

– Как это?!

– Я же говорю как, – раздраженно ответил Баррос. – Аренда дома обходится в триста анголаров. Каждый платит за себя.

– Жилье обойдется в шестьдесят анголаров, – подтвердил Соуза.

– Точно, шестьдесят. Это немного, – сказал Силверио. Баррос попросил у официанта лист бумаги и принялся за подсчеты. Остальные пустились фантазировать, когда убедились, что смогут найти жилье за шестьдесят анголаров. Фрейтас уже строил планы заехать в Париж. Ведь это было бы по пути, наверняка по пути. Карты у него не было, но Париж, как ни крути, лежал на пути в Швейцарию. Он вспоминал о «Мулен Руж», о длинных и красивых ножках в черных чулках, выглядывающих из-под белых плиссированных юбок, словно цветы на тонких стебельках. Именно поэтому Альбина, его любовница, натягивала черные шелковые чулки, чтобы предстать перед ним после ухода последних клиентов. Соуза считал, что лучше заехать в Голландию посмотреть мельницы и каналы, потому что женщины – женщины есть повсюду, даже там, черт побери! Но ему нравились голубые глаза. Силверио отдавал предпочтение Италии из-за Венеции:

– Должно быть, здорово, если мы скажем, что хотим поехать на площадь Россио [2], ну да, Россио, это там, в Венеции, сесть на пароход и поплыть… А с девушкой, должно быть, еще лучше.

Перейра продолжал улыбаться, в то время как Баррос что-то говорил, приводя какие-то цифры и потирая от возбуждения руки, словно его бил озноб при мысли о такой возможности. Через некоторое время, когда Фрейтас уже спорил с Силверио из-за Парижа и Венеции и когда явился официант, встревоженный шумом, решив, что спорят о футболе, Баррос поднялся с листком бумаги в руке и, опрокинув кружку, разлил остатки пива.

– Все так, как я говорил… Точно так я и думал. Через три-четыре года мы сможем туда поехать.