Я нашла Уильяма в небольшой комнате, которую он делил с младшими братьями. Он укладывал свои вещи в парусиновый мешок. Я сразу обратила внимание на его матросскую форму — совсем новую и еще ни разу не стиранную. Синяя куртка и широкие парусиновые штаны были слишком велики по размеру и совершенно на нем не смотрелись. Кисти рук утопали в длиннющих рукавах, расклешенные штанины свободно болтались вокруг тощих лодыжек, худая бледная шея торчала из отложного воротника, как стебелек сельдерея. Уильям выглядел так нелепо, что я поначалу подумала, уж не собирается ли он на маскарад, позаимствовав это облачение у кого-нибудь из постояльцев.

— Извини, Нэнси, — буркнул он, когда я вошла в комнату. — Сегодня мне не до игр. Мне надо собираться.

— Собираться? Куда? — спросила я, заранее догадываясь, каким будет ответ.

Он не для маскарада наряжался. Он уходил в плавание. Пути наши расходились, и я уже тогда почувствовала, что в следующий раз, когда мы встретимся, все между нами будет по-другому, не так, как сейчас.

Ему недавно исполнилось двенадцать. Он пел чистейшим дискантом и еще ни разу не брился. Вьющиеся черные волосы до плеч и большие темные глаза в обрамлении длинных ресниц служили предметом зависти многих девиц легкого поведения, околачивавшихся в трактире. Они подтрунивали над Уильямом, сравнивая с молоком белизну его кожи, а румяные щеки с розами, точь-в-точь, как это делают сочинители баллад. Им просто нравилось, что он так легко смущается и краснеет, прямо как девушка.

Он и сейчас слегка раскраснелся, но то был отнюдь не девичий румянец. Я отчетливо видела, что Уильям в одночасье повзрослел и превратился в мужчину. Это ощущалось во всем: в его осанке, выражении лица, горделивом развороте плеч, скрещенных на груди руках, упрямо вздернутом подбородке. Он смотрел на меня почти так же, как и мои братья — чуть свысока, как будто от меня как-то не так пахнет. Что ж, может, и не так, я ведь девочка.

— Отец подыскал мне судно, — сказал Уильям. — «Амелия» капитана Томаса. Меня зачислили юнгой. Через полчаса я должен быть на борту. Мы отплываем после обеда, на ночь бросим якорь в устье у Висельника, а с утренним приливом выйдем в море.

«Амелия»… Я встречала это название в отцовских регистрах, но запамятовала, какого рода грузы она перевозила.

— Куда направляетесь? — спросила я.

— На Ямайку.

— Прямиком?

Он кивнул. Я не случайно задала этот вопрос. Мы оба знали, что любое судно, отправлявшееся в Новый Свет через Африку, может быть только невольничьим…

Наверное, мне следовало пожелать ему удачи. Попутного ветра. Легкого плавания. Что-нибудь подарить на память. Но я не сделала этого. Я повернулась и, выскочив из комнаты, сбежала вниз по лестнице. Мысль о разлуке с ним причинила мне такую боль, что на глаза внезапно навернулись слезы. Я не хотела, чтобы Уильям видел, что я плачу, и мечтала только об одном: поскорее увидеть отца. Я нашла его в конторе, на верхнем этаже здания сахарного завода.

— Возраст у парня подходящий, — сказал он, пожав плечами. — Остальное не мое дело.

— Но судно принадлежит тебе!

— Такова воля его отца, и я не вправе вмешиваться в отношения отца и сына. Как называется корабль, моя дорогая?

— «Амелия».

Мой ответ его удивил. Оттопырив нижнюю губу и зажав ее по привычке между большим и указательным пальцами, отец погрузился в раздумья.

— Что случилось? С ней что-то не так?

— С «Амелией»? Нет-нет, с ней все в порядке. Все мои суда надежны. Экономить на безопасности себе в убыток.

— А капитан Томас? Он не злой человек?

— Человек как человек, — снова пожал плечами отец. — Раньше он служил в Королевском флоте, так что дисциплина у него в команде хоть куда. Не учитель танцев, конечно, но и тираном его никак не назовешь.

— Тогда в чем же дело?

— Просто я немного озадачен выбором мистера Дэвиса. Для его сына это первое плавание все-таки. Но, полагаю, выживет твой Уильям. — Он рассмеялся. — Море — суровая школа, пусть привыкает смолоду, раз уж решил посвятить этому жизнь.

Что-то фальшивое почудилось мне в его смехе. И хотя он улыбался мне, ласково прикоснувшись к щеке, чтобы поправить выбившуюся прядь волос, я знала, что отец лжет. Не сказав больше ни слова, я выбежала из конторы и бросилась к причалу, чтобы предупредить Уильяма. «Амелия» перевозила чернокожих невольников. Я была уверена в этом.

Но я опоздала. В том месте у пирса, где она стояла, плескались холодные волны. «Амелия» уже вышла в море, воспользовавшись полуденным приливом.

Я бродила по причалу и горевала, не обращая внимания на оклики друзей и приветствия знакомых моряков. Я не могла представить себе свою жизнь без Уильяма. Опустела не только его комната в «Семи звездах»; казалось, без него опустел весь город. Его отправили в море на невольничьем корабле. Я чувствовала себя виноватой. Я должна была спасти его.

Роберт нашел меня на причале. Был полный прилив, я сидела на деревянном помосте, уставившись на мутную воду гавани.

— Идемте, мисс Нэнси. Я совсем с ног сбился, пока разыскивал вас. — Он окинул участливым взглядом мое грязное, заплаканное лицо. — Пойдемте домой, мисс Нэнси, вам надо привести себя в порядок. Ваш отец ожидает важных гостей и желает, чтобы вы предстали перед ними в лучшем виде.

«Важными гостями» оказалась миссис Уилкс. Для меня она навсегда останется просто миссис Уилкс. Я ни разу не назвала ее мамой или хотя бы миссис Кингтон. Я никогда не любила ее. У нее было лицо, похожее на прокисшее тесто, сморщенный ротик и глазки, как две потускневшие от времени трехпенсовые монеты. В тот вечер она сидела за столом напротив отца, и ни у кого из присутствующих не возникло ни тени сомнения в том, что очень скоро эта самоуверенная особа станет новой хозяйкой нашего дома.

После смерти моей матери отец более десяти лет не решался вновь связать себя брачными узами, а тут вдруг надумал жениться. Признаться, меня удивил его выбор, хотя уже тогда я понимала, что это брак по расчету и ни о каких нежных чувствах нет и речи. Миссис Уилкс была состоятельной женщиной, вдовой Бенджамина Уилкса, бывшего партнера моего отца. Когда тот скоропостижно скончался от апоплексического удара прямо посреди Корн-стрит, многие судачили, что это она свела его в могилу бесконечными придирками. Уж не знаю, доходили ли до отца подобные слухи, но в любом случае он был не из тех, кто учитывает досужие домыслы при заключении сделки. Объединение капиталов было исключительно выгодным делом и позволяло сосредоточить в одних руках полный контроль над компанией. Любовь, как я уже говорила, в расчет не принималась.

Перемены в доме начались еще до свадьбы. Мне повезло немного больше, чем собакам, сразу же выкинутым из комнат на конюшню, и чем Роберту, которого в конечном счете выдворили туда же. Будь он помоложе и посимпатичней, мог бы сопровождать миссис Уилкс в ее походах по магазинам, шествуя следом за ней с покупками в пышном парике и ливрее. Но от этой затеи ей пришлось отказаться. Высокий, могучего телосложения, со шрамами на лице и большими, цвета темного янтаря, глазами, Роберт плохо подходил на роль пажа-негритенка. К тому же он был мулатом, а не чистокровным негром, и кожа его показалась хозяйке недостаточно черной. (Дамы предпочитали, чтобы у их африканских слуг кожа была черной как смоль. ) Она обозвала его неуклюжим переростком с собачьими зенками и потребовала, чтобы отец кому-нибудь продал Роберта или отправил обратно на плантацию. Но тот отказался исполнить ее каприз — ведь Роберт был не рабом, а свободным человеком. Отсылать его на Ямайку отец тоже не захотел, но согласился скрепя сердце перевести в конюхи. Впрочем, решение хозяина Роберта ничуть не огорчило. Среди лошадей и собак он чувствовал себя куда лучше и уверенней, чем в человеческом обществе. А его прежние обязанности повара, дворецкого, двух горничных и лакея стали выполнять слуги миссис Уилкс, которых она привела с собой.