— Зовут-то как вашего сынка?

— Ванюшкой, — почему-то немедленно ответил Андрей, забыв о принятом решении сказать старику правду.

— Иван, стало быть? Славное имя…

Старик внезапно осекся, тяжелая щетка вырвалась из его рук и громко стукнулась об пол деревянной своей частью. Старик нагнулся, чтобы поднять ее, а когда разогнулся, Андрей не узнал его лица. Морщинистое и прежде, теперь оно сморщилось еще больше, странно изменившись, и по этим морщинам, особенно частым у глаз, точно по желобкам из невидимого родничка, во все стороны покатились, теряясь где-то в густых зарослях седой бороды, торопливые слезы. Пряча их от Андрея, старик подал шинель с фуражкой и отвернулся.

Андрей вышел, решив про себя, что больше никогда не придет в эту парикмахерскую, а будет бриться дома или уходить куда-нибудь подальше, на другую улицу.

Сдержанный в отношениях к жене, в тот день Андрей был необычайно ласков с Анной Антиповной. Таким он бывал всякий раз, когда малость провинится перед ней. Сейчас вина его — и это он хорошо чувствовал — была большей, словно бы он изменил ей. Вот бы взять, да и сказать тому старому чудаку, что никакого Ванюшки у них с Анной Антиповной нет. Однако не сказал. Теперь терзайся, прячь глаза, хитри…

Брился Андрей через день, и через день пошел не куда-нибудь еще, а в ту самую парикмахерскую. В этот раз он твердо решил снять неприятный груз со своей души. Денек был теплый, и дверь в парикмахерской была раскрыта настежь. Старичок стоял на улице и улыбался всякому, кто оказывал малейшее намерение заглянуть в его заведение. Андрея он встретил как старого знакомого. Засветился весь и поздоровался прежде, чем Андрей подошел к нему. Вешая фуражку, дедушка сообщил как нечто очень важное теперь для них обоих:

— Вчера в ЦУМе видал хорошенькое пальтецо. Прямо на вашего Ванюшку. И не особенно дорого. Ежели вам неколи, я сам схожу и куплю. Работаю я через день. Завтра слободный. Делов у меня все равно никаких нету. Так что могу…

— Зачем же, дедушка? Не беспокойтесь, пожалуйста. Послезавтра я сам схожу туда.

— Нет уж, вы там ничего без меня не найдете. Пойдемте вместе. И не послезавтра, а завтра. Федосей Осипович не любит откладывать такие дела, — сказал он с очевидной целью сообщить Андрею свое имя и тем самым сделать на пути их знакомства еще один шаг. Андрею ничего не оставалось, как согласиться с Федосеем Осиповичем, а заодно таким же, непрямым способом, назвать и себя.

С этой минуты их было уже трое: Федосей Осипович, Андрей и Ванюшка. На следующий день, в шестом часу вечера, старик и новый его знакомый отправились в ЦУМ. На Крымской площади спустились в метро, а на Пушкинской улице вышли из него. Мимо Большого театра — к магазину. Расстояние тут совсем малое. Три-четыре минуты, ну, может, пять, учитывая московскую толкотню, — и вот он, ЦУМ. Федосей Осипович успел, однако ж, заметить, что на месте, где еще несколько дней назад орудовал своими щетками старый айсор-чистильщик, появился книжный киоск, на углу Кузнецкого моста и Петровки достраивается новое кафе, и еще и еще что-то там приметил Федосей Осипович. Пальто, которое они купили за пять сотенных, тоже было новшество. Месяц назад не было «ни такого фасону, ни такого материалу».

Распрощавшись со стариком и поблагодарив его, Андрей сел на такси и помчался прямо к своему приятелю, у которого был сын Санька. К счастью, пальтецо парнишке очень показалось.

Теперь Андрей уже и сам понимал, что странная эта игра зашла слишком далеко, чтобы можно было остановить ее. С помощью Федосея Осиповича он раздобыл все учебники для первого класса, старик позаботился о тетрадках и о карандашах, и о пенале, и о непроливной чернильнице, чтобы Ванюшка не мог испачкать форменного костюмчика, тоже приобретенного не без содействия Федосея Осиповича. Учебники, тетрадки, пенал, карандаши, портфель и форменку пришлось сбыть тому же Саньке.

Федосей Осипович уже несколько раз приглашал Андрея к себе в гости. «Хорошо бы вместе с супругой и сынком», — добавлял он к своему приглашению, но Андрей под разными предлогами отказывался. То у Ванюшки грипп, то он, Андрей, занят, то школьное родительское собрание, то собрание на службе, то еще чего-нибудь. Между тем Андрею очень хотелось побывать у старика и поглядеть, как он живет-может. И все-таки Андрей отказывался. Он не отказался и не придумывал бы разные причины своих отказов, но понимал, что в таком случае ему и самому пришлось бы пригласить старика к себе в гости. А это означало конец всей истории, конец Ванюшки, в которого Андрей начинал уже верить, точнее, не верить, а для него стал уже необходим, потребен этот сладкий обман. Он мог бы, конечно, предупредить жену, рассказав ей всю историю, но, во-первых, она могла бы обидеться, в душе-то она давно считает, что не дала мужу того, чего он ждал от нее более всего на свете, то есть детей, и от этого сама потихоньку страдала. Андрей все видел, все понимал и теперь не хотел, чтобы она страдала еще больше; во-вторых же, и это самое главное, он не хотел вовлекать в эту мистификацию еще и жену.

Ванюшка между тем рос. Пошел он и в первый, и во второй, и в пятый, и в шестой, и в седьмой класс. Андрей Платанов — теперь он был уже майором, — приходя в парикмахерскую, делал для Федосея Осиповича подробнейшие отчеты о поведении Ванюшки, о его отметках, обо всех его детских радостях и печалях. По случаю принятия Ванюшки в пионеры у Андрея и Федосея Осиповича было даже маленькое тайное пиршество — они выпили по бокалу шампанского в гастрономе напротив парикмахерской. Охмелев, старик опять звал к себе в гости, просил привести завтра же Ванюшку к нему, чтобы он, Федосей Осипович, мог самолично убедиться, что с Ванюшкой все в порядке. Пришлось опять выкручиваться, а старик морщился, и по морщинам его, как тогда, в первый день их знакомства, катились и прятались в бороде слезы.

Ванюшка рос. Росла и Москва. Однажды Федосей Осипович с величайшей торжественностью объявил Андрею, что на Лубянке — раньше это слово он произносил с совсем иной интонацией — открыт «Детский мир», преогромнейший универсальный магазин исключительно для детей. На следующий день — он был воскресным — они отправились в этот самый «Мир» и прошлялись там до закрытия магазина. Для Ванюшки — фактически же для Саньки — были приобретены великолепные штуки: лыжи с необыкновенным креплением и большой набор под названием «Конструктор», а также готовальня. Вырос спортивный массив в Лужниках. В летнюю пору по набережной, звонко цокая об асфальт, скакали милицейские эскадроны — это на тот случай, ежели болельщические страсти окажутся несамоуправляемыми. Все чаще и с каким-то особым оттенком стало произноситься слово «Черемушки», появились и другие слова, вроде: «микрорайон», «воздушный лайнер», «фестиваль». На какое-то время все эти громкие слова были начисто заглушены тонюсеньким писком, долетевшим откуда-то с немыслимых высот. Миллионы людей, набожных и безбожников, в трогательном единении воздели очи к небесам, чтобы хоть на одну минуту увидеть маленький золотистый шарик, о котором Федосей Осипович сказал:

— Это не шар там, а мысля человеческая витает!

Весной и небольшие-то события кажутся важными до чрезвычайности. А тут — Гагарин. О его полете Андрей узнал в одиннадцать часов дня, а вечеров собирался пойти в парикмахерскую и послушать, что думает по поводу полета Федосей Осипович. Люди часто стараются проверить свои впечатления впечатлениями других и как бы заново пережить уже пережитое. К тому же Федосей Осипович умел встречать любое событие как-то по-своему, по-особому. Увидел старика у своего дома, на Фрунзенской набережной. Он неловко улыбнулся, стараясь и не находя возможности спрятать большую коробку, перевязанную крест-накрест голубой лентой. Андрей все понял и почувствовал, как по всему телу пробежала дрожь, а к глазам подступило что-то горячее. Ведь Федосей Осипович ждет. Ванюшку ждет с подарком. Разведал адрес, старый, и вот теперь караулит. Мальчишки все пришли из школы, а какой из них Ванюшка?