«Тетя Володя», конечно, звучит непривычно. Но у меня был «дядя Маня» (Измаил Александрович), и это тоже слышалось «с насилием».
В сочетании Игорь Святославович я вижу ненамного больше неожиданности, нежели в «Петр Алексеевич» (Великий) или «Александр Сергеевич» (Пушкин).
С именем Георгий то же свойственно и великорусскому именословию. Одного моего племянника причудник-дедушка пожелал окрестить Егором. Это ему не удалось: имени «Егор» в святцах нет. Тогда, окрестив Георгием, решили звать Егором. Так и звали до школы. В школе он распался на Егорку, Юрика, Жоржика…
Я все советовал старшим использовать еще и древнерусскую форму: ГЮРГИ или ДЮК. Помните, в былине про ДЮКА СТЕПАНОВИЧА? Это же тоже Егорушка.
Вот теперь — топонимическая история. Ваша Коломыя в Топонимическом словаре Никонова разъяснена, как «более оправдано по названию речки Мыя (Мыява), впадающей в этом месте в Прут». Выступая в качестве арбитра Вашего несогласия, я должен склониться в Вашу пользу, потому что В. Никонов (крупный топонимист) не дает объяснения, как и почему русский предлог КОЛО оказался включенным в состав украинского топонима. Впрочем — стоп! Русско-украинский академический словарь 1955 года для русского «около» дает и «бiля мене». Так что — извиняюсь перед Никоновым.
Остальные гипотезы — типичные «народные этимологии».
1978. III.20
Комарово
Многоуважаемый тов. Т.
Вы укоряете меня в том, что я не ответил на два Ваших письма, и, сравнивая меня с Толстым, Чеховым и Горьким, находите, что они были любезнее меня и отвечали даже детям…
Я извиняюсь за неаккуратность в ответах, но, по правде сказать, даже на это письмо, написанное Вами 6 марта с г., Вы очень легко могли бы не получить от меня ответа, если бы случайно оно не пришло ко мне в то время, когда я пребываю в Доме творчества в Комарове: его мне привезла сюда моя невестка, вместе с десятью или двадцатью другими письмами, пришедшими в Ленинград без меня (т. е. в мое отсутствие).
Работы у меня и тут достаточно, но в Ленинграде у меня на столе высится ящик, в котором расставлены в порядке получения не отвеченные еще мною письма, прибывшие после 1/IX, после возвращения с дачи. Их примерно 500. Это — вещь обыкновенная, ибо за 6 месяцев я получаю в среднем 540–550 писем от читателей. Это — по три письма (в среднем) в сутки.
Когда мне было всего 60 или 70 лет, я справлялся с таким потоком корреспонденции. Теперь, когда мне уже 78, у меня уже не хватает сил и времени поддерживать свою корреспонденцию «в ажурном состоянии».
Я не рискнул бы сравнивать свое положение с положением Толстого или Чехова. Я не хотел бы, подобно Л. Н. Толстому, быть окруженным целым штатом секретарей типа Гусева (были и другие); но как-никак — в переписке они ему подсобляли. Чехов? Справьтесь — какое число чеховских ответов на читательские письма известно и хранится в чеховских архивах. Несколько тысяч… Ну вот… А у меня начиная с 1954 года до настоящего времени получено приблизительно около 25 000 писем, причем примерно на 18 000 я ответил. Около 10 тысяч и таких посланий и копий моих ответов я уже сдал в начале 70-х годов в архивы. Лет 15 назад в «Лит. газете» я напечатал фельетон о своей переписке, озаглавленный «Я к вам пишу…», и там уже подсчитал, что на ответы читателям (и детям в том числе) у меня уходит столько времени и «печатных листов», что, «работая в этот счет», я мог бы написать десятки «полнометражных» книг.
Когда я указываю, что получаю куда больше писем, нежели их получал А. П. Чехов, я отнюдь не хочу сказать, что, следовательно, я пишу во столько же раз лучше, чем он. Просто время сейчас другое. Сейчас, например, возник обычай всесветного взаимного поздравления друг друга с главными нашими праздниками. Во времена моего детства и юности письменно поздравляли друг друга очень немногие, обычно лишь занося или засылая друг другу «визитные карточки». Я был сыном интеллигентов, но из огромного круга хорошо мне знакомых людей ДОРЕВОЛЮЦИОННОГО МИРА я могу назвать, пожалуй, только одного известного мне человека, который обратился с письмом к редакторам тогдашнего журнала «Вестник Европы», сопроводив им стихотворения, которые он предлагал вниманию редакции. Это было в 1916 году, и этот человек был я сам. Из сотен мне известных лиц того мира больше никто не писал никому из литераторов. А сегодня у меня такое впечатление, что пишет буквально «каждый второй».
Раз в месяц я выступаю по Лен. радио с передачами о природе (последняя была вчера, 19/1II). Каждая из них приносит за собой шквал писем. Раза 3–4 в году я появляюсь на телеэкране. После каждого «появления» — новая буря писем.
Вот потому-то я не только не ответил на два Ваши письма, но сейчас не могу сказать с уверенностью, а получил ли я их или нет.
Я не успеваю даже расставлять письма в алфавите корреспондентов; чтобы узнать, получены ли Ваши, я, вернувшись в город (это будет в конце апреля), должен буду перебрать упомянутые полтысячи конвертов и разыскать (или не найти) среди них Ваши… Подумайте сами, легко ли это.
Примите также в расчет, что, «по средним многолетним данным», 2 % писем исходят от психически больных, некоторое число принадлежит людям, для которых письма литераторам, ученым, артистам, художникам — своего рода «хобби». Добавьте к этому письма просто пустые, чтобы не сказать «глупые». Вот передо мною открытка. Ее автор прочитал, с одной стороны, мои воспоминания («Записки старого петербуржца») и узнал из них, что я родился 9 февраля 1900 года. С другой стороны, ему попался мой научно-фантастический рассказ «Блохолов», написанный от первого лица. Герой рассказа пишет о себе, что в 1913 году ему было 20 лет. Автор письма возмущается на такое противоречие: «Значит, вы родились в 1893 году!» — и требует, чтобы я разъяснил ему причины такой неточности.
Кроме того, не найдя в справочной книге членов Союза писателей за 1976 год двух запомнившихся ему писателей-ленинградцев, он сердито требует, чтобы я объяснил ему, почему их там нет, и, если они скончались, разъяснил бы — когда и от какой болезни. А я их вообще не знавал…
Слава богу, на своей открытке данный вопрошатель забыл поставить обратный адрес. Но ведь большинство — не забывают.
Поэтому не гневайтесь, а, наоборот, скорее, посочувствуйте мне. Приеду в Питер, пороюсь в письмах и, если найду Ваши, отвечу.
1977. XI. 6
Ленинград
Уважаемый А. С.
Я не знаю Вашего рода занятий, образования и национальности, но предполагаю, что Вы не филолог.
Очень приятно видеть, что вопросами языка сейчас стали интересоваться и инженеры, и биологи, и физики, и химики. Нельзя одобрить только, что они, не получив специальной подготовки, считают, что по этим вопросам всякий и каждый знает все и может спорить «на равных» со специалистом-языковедом.
Читая мою заметку в «Лен. правде», Вы даже не поняли ее содержания. Я НИГДЕ НЕ «ПРИРАВНИВАЛ» диалектов к литературному языку… Наоборот, я указал (столбец 2-й) на резкое различие между диалектами (профессиональными в том числе) и литературным русским (общерусским) языком.
Вы на это не обратили Вашего самонадеянного внимания.
Вы рискуете «усумниться в моей грамотности», если я, писатель, сообщаю, что в романе на производственную тему я «не побоюсь применить И В АВТОРСКОЙ РЕЧИ профдиалектную форму (в рассказе о крестьянстве — просто диалектную)».
Не случалось ли Вам в речах, раздававшихся с самых высоких в нашей стране трибун, слышать выражения «выдано на-гора», которое при этом употреблялось отнюдь не в косвенной, а в прямой речи самых высококвалифицированных ораторов. Как, по-Вашему, эти товарищи, употреблявшие в «собственной речи» типичный шахтерский профдиалектизм, неграмотны? Прочитайте внимательно еще раз звучавшие за последние месяц-два речи, а затем напишите в соответствующие учреждения, что Вы считаете произносивших их людей неграмотными.