Китаврасов. Немного старомодная, но...

Старик. Прошу прощения.

Китаврасов. Вы не поняли меня. Разумеется, называйте. Вы ж знали меня вот таким.

Старик. Благодарствуйте. Впрочем, бред, глупости!

Китаврасов. Вы правы: моя поездкаи впрямь похожанабред.

Старик. Когдамне исполнилось четырнадцать, я прибыл домой, навакации. У отцабыло небольшое имение, родовое, дом, похожий наэтот.

Китаврасов. Место вашего рождения.

Старик. Только там, в России.

Китаврасов. Вот почему вы к нему так привязаны.

Старик. В Смоленской губернии. И как раз началась война.

Китаврасов (пробуя слованавкус). Губерния. Имение. Вакации.

Старик. Германская. Или, как ее сейчас окрестили -- первая мировая.

Китаврасов. Постойте-постойте. Как же! Полковник Каховский! Командир Каширского, кажется, полка! Я недавно копался в материалах по самсоновскому окружению...

Старик. Мой двоюродный дядя.

Китаврасов. Погиб в августе, со знаменем в руках, выводя свой полк.

Старик. Не знал таких подробностей.

Китаврасов. Конечно! А мне когдаЗлатасказала, что Каховская...

Старик. Златадавно Шухман!

Китаврасов. Ревнуете?

Старик. Не знаю. Не думаю. Но дядю не помню совершенно: виделся в детстве один, что ли, раз. А вот кого помню: к старшей сестре перед фронтом завернул попрощаться жених. Новенькая форма, серебряные погоны. Отравлен газом в шестнадцатом.

Китаврасов. Золотые?

Старик. Серебряные. Он был военным врачом. И я, как увидел его, сразу понял, что тоже буду военным врачом. Я решил, что не стану носить оружие, апод пулями, наполе брани...

Китаврасов. Красиво.

Старик. Сами представляете, что заидеи посещают четырнадцатилетнюю голову.

Китаврасов. Очень даже представляю.

Старик. В девятнадцатом у меня действительно появилась возможность эмигрировать: старший брат, Саша, композитор, звал с собою в Париж. Но я объяснил ему, что врач в любом случае остается вне политики.

Китаврасов. Оказалось, не в любом?

Старик. Дальше жизнь пошлакак в угаре, и к тридцати семи все сбылось: белый китель, две шпалы в петлицах.

Китаврасов. Погоны сноваввели в сорок втором.

Старик. Готовая диссертация и даже орден нагруди. Знак Почета. Орденок, правда, простой, незначительный.

Китаврасов. В те временаи такой считался заредкость.

Старик. И еще у меня былав Ленинграде невеста. Романтическая история: поездки туда-назад, белые ночи, адмиралтейская игла. Целомудренные свидания без поцелуев. Трепетные пожатия пальцев...

Китаврасов. Когдабы с вами снова...

Старик. Смешно? Но если б вы ее знали! Господи, что я говорю!

Китаврасов. Говорите, говорите!

Старик. Арестовали меня в день свадьбы, при выходе из ЗАГСа.

Китаврасов. Эффектно.

Старик. Полгодадержали в Лефортово.

Китаврасов. Я чувствовал, что и вы там бывали.

Старик. По обвинению в сборе секретных сведений в пользу Японии. В антисоветском военном заговоре. И брат заграницей.

Китаврасов. Ясно: латинский шпион.

Старик. Да-да. Присудили к высшей мере социальной защиты. Тогдаэто так называлось.

Китаврасов. Я знаю. У меня ведь отец...

Старик. Тут по счастью сгинул Ежов, многих стали выпускать, по званиям, начиная с помкомвзводов и вверх. Но я слишком, видать, выслужился: покаочередь дошладо двух шпал, выпускать прекратили. Это как с книгою вашего... отца.

Китаврасов. Две шпалы -- что-то вроде майора?

Старик. Расстрел, правда, заменили десятью годами.

Китаврасов. Господи!

Старик. И все эти годы женаверно ждала. Если б мы успели прожить вместе неделю, несколько дней, наши отношения приобрели бы хоть оттенок реальности. А тут чистый идеализм. Который с существенностью, увы, не сопрягается никак. Уж лучше б... Лишившись всего насвете, я и эту потерю перенес бы... заодно.

Китаврасов (сонно). Какой глубокий у вас голос.

Старик. И сделался бы свободен. Я ведь вас понимаю, ваше раскаянье.

Китаврасов (почти во сне). Оно формальное.

Старик. Когдау человекахоть что-то остается в запасе, он ведет себя... и только когдаосознаёт, что потерял все, становится... человеком. А мне и до сегодня не удалось потерять все. Вам, знаете, Андрей Емельянович, вы уж послушайте старого зэка, вам с вашей женою повезло, что онавас вовремя оставила. А маму вашу... маму твою, Андрюшенька... маму твою я очень любил. Вот поверь. А случайности... мало ли какие случайности подсовывает существенность. Но я должен сказать тебе, Андрюша... Ты слышишь меня? Андрюша! Ты спишь? (Пауза.) Андрей Емельянович, вы спите?

Китаврасов (во сне). Когдабы с вами сновасудьбаменя свела...

Старик. Как? Что ты сказал? Какая свадьба? Спишь... Наверное, и хорошо, что спишь. Пусть хоть у тебя будет потеряно все. Не надо тебе знать. А Златка... Златкаправильно бесится, у нее нюх, у Златки. Онамне своей матери, покойницы, царствие ей небесное, не может простить. И себя.

Старик говорит все тише, все несвязнее, неразборчивей.

Как ты говорил: не-воз-мож-но?

Китаврасов (во сне). Когдабы с вами снова...

Старик. Кавалерия Котовского. Каховского... И Леночкавот... умерла.

Старик бормочет под нос мелодию вальсаШопена, постепенно замолкает.[2] Нервный стук в окно.

Китаврасов (вскакивая). А? Кто?! Пораехать?

Старик. Рано, Андрей Емельянович. Ночь надворе. Спите.

Сновастук.

Это ко мне. Из больницы. Хромыху, видать, совсем плохо. (Идет к окну, всматривается.) Сейчас, сейчас! (Зажигает свечу, накидывает пальто, впускает Шарлотту Карловну.)

ШарлоттаКарловна. Простите... побеспокоила.

Старик. Тише! Хромых?

ШарлоттаКарловна. Ну.

Старик. Не помогает?

ШарлоттаКарловна. Всё делали. Третий час накапельнице.

Старик. Печально. Острый панкреатит.

ШарлоттаКарловна. Ну. И доктор сказали. А чего это вы со свечой?

Старик. Оборвало провода.

ШарлоттаКарловна. Надо монтеру сказать дежурному, пусть подбежит.

Старик. Пустое, Лотта. Скоро рассвет. Не помогает, значит?

ШарлоттаКарловна. Ну.

Старик. Придется, стало быть, Хромыху нашему с поджелудочной все-таки расставаться. Ничего. Без нее даже спокойнее. Шучу, Лотта, шучу.

ШарлоттаКарловна. Понимаю, Николай Антонович, что шутите.

Старик. Он, бедняга, думает: я могу чем-то помочь?

ШарлоттаКарловна. Я с вами, славаБогу, уже тридцать лет работаю.

Старик. Совершить чудо? Он уже под наркозом? Кто оперирует.

ШарлоттаКарловна. В том-то и дело, Николай Антонович, что некому.

Старик. Как то есть некому?

ШарлоттаКарловна. А то разве я посмелабы беспокоить? доктор Лошаков в Красноярск уехали, наповышение квалификации.

Старик. Да-да, в Красноярск.

ШарлоттаКарловна. У Зимейки отпуск. А дежурный, мальчишка, побледнели весь, руки у них трясутся. Я, говорят, не смогу! Я зарежу его! Праване имею! Я поджелудочной этой, говорят, в жисть не отыщу!

Старик. Не отыщет.

ШарлоттаКарловна. А Хромых плачет. Не кричит, не стонет. Скулит как щенок.

Старик. Вы бы ему морфий ввели.

ШарлоттаКарловна. Мы вводили, аон все равно. А Настя говорит: беги, говорит, к Николаю Антоновичу, они помогут.

Старик. Николай-чудотворец.

ШарлоттаКарловна. Больше, говорит, не к кому. А то помрет Хромых прямо здесь, в отделении. Я и побежала.

В дверном проеме стоят Златаи Златин муж.

Златин муж. Сколько ему? Тоже под восемьдесят?

Злата. Думай, что говоришь.

Старик. И чего ж вы с Настей хотите, уважаемая ШарлоттаКарловна? Чтобы оперировал я?

ШарлоттаКарловна. Ну.

Старик. А вам известно, что я четыре годаскальпеля не держал? А вы видели мои руки? Дрожат? Я вас спрашиваю: дрожат?

ШарлоттаКарловна. Что же нам делать?

Злата. Наблюдать заагонией.

Старик. Замолчи! Утрадожидаться. Санитарный самолет вызывать.

Златин муж. В такую пургу?