- Едем, Петр Иванович, - говорил, взбираясь на лошадь, Алаярбек Даниарбек, - едем... И до захода солнца мы успеем еще в Рабат-и-Турк... Это на самой границе.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Закрыв лица щитом бесстыдства,

Пошли вперед шагами подлости.

А б у  Н а ф а с

Тянуло погребом и верблюжатиной. Сырость ползла из углов каморки. Сальная свечка трещала и плевалась. Жалкую хижину Тюлегена продували все ветры пустыни.

Аллах наделил персидского коммерсанта Али противной привычкой: он ходил взад и вперед, махал коротенькими своими ручками и непрерывно плевался. Дойдет до двери - плюнет. Просеменит, неслышно ступая по кошме, в противоположный угол и непременно снова плюнет.

Это плевание раздражало Овеза Гельды и Бикешева. Зло поглядывали они на метавшегося взад-вперед перса и морщились каждый раз при его громогласных "эх, тьфу-тьфу!".

Но еще более желчными взглядами Овез Гельды и мангышлакский бий обменивались друг с другом. Не ждали они, что придется им повстречаться в Хазараспе. Старинные счеты имелись у Овеза Гельды и Бикешева, кровавые счеты. И им больше подходило встретиться где-нибудь в степи в саксауловом лесу и обменяться не приторными вежливостями, а выстрелами.

Господин Али бегал и плевался. Овез Гельды и Бикешев бесились. Они ждали. Холод забирался за воротник. С потолка звонко капала в глиняную миску вода. Потрескивало сало свечи. Ежеминутно раздавалось "эх, тьфу-тьфу!". Снаружи, близко и далеко, лаяли собаки.

- Ну?

В неожиданно прозвучавшем вопросе Овеза Гельды слышались нетерпение и ненависть.

Перс остановился и круто повернулся.

- А что, дражайший, по-вашему, делаем мы? Пляшем? - спросил он и снова сплюнул.

Пристально поглядев на Овеза Гельды, он добавил:

- Сейчас придут. - И спросил: - От ваших нет вестей? Они не упустят дружков?

Бурая, с серебряным отливом бахромка на подбородке Овеза Гельды встопорщилась, а в глазах его поползли хитрые огоньки.

- Ударил я шашкой - в Аравии зазвенело! - высокомерно проговорил он.

У перса вопросительно подпрыгнули кустики бровей.

- Молния! - важно пояснил Овез Гельды.

Али недоумевал.

- У нас, у туркмен, такая присказка: "Удар сабли туркмена как молния, даже в Аравии звоном отзовется".

- И ваша молния, позвольте поинтересоваться, их достанет? Армянин очень опасен. Армяне умны, хитры, а он, ко всему, еще большевик.

- Армянина уже нет.

- Как?

- Я послал девять молний, девять джигитов. Девять - счастливое число на охоте. Молнии поразили армянина, - сказал равнодушно Овез Гельды. Даже непутевый охотник знает, куда бежит кулан. А кулан бежит всегда к своей куланихе. Разве оставит армянин жену? Он поехал в Ургенч, но повернул в совхоз к жене. По дороге и ударили мои молнии.

- А тот, другой?

Овез Гельды с силой потянул воздух, будто принюхиваясь, и снова бахромка его бороды зашевелилась.

- Э, гончие идут по следу. Хороший нюх у воинов Овеза Гельды.

Тут персу послышалось, точно кто-то громко скрипнул зубами. Но нет, на лице Овеза Гельды читалась лишь мрачная решимость. Шрам на лбу его потемнел.

- Какой-то молокосос! - проговорил калтаман, небрежно отмахиваясь от надоедливой мысли. - Неужели ты думаешь, Овез Гельды сражается с молокососами? Овез Гельды давит их как вшей. Молокосос посмеялся над Овезом Гельды, над богатырем Овезом Гельды. Молокосос вообразил, что победит Овеза Гельды. Нет. Овез Гельды в воде не тонет, в огне не горит.

- И все же! - весело плюнул Али. - И все же молокосос гуляет. И все же молокосос живой. А у живого язык шевелится.

Овез Гельды помрачнел.

- На рассвете из Каракумов придет ветер. Из Черных песков. Черный ветер. Проклятие! Зажравшиеся колхозники-геоклены осмелились отобрать у моих воинов купленное зерно. В пустыне нечего жрать. Людям нечего жрать. Лошадям нечего жрать... Когда коням и людям нечего жрать, кони и люди тигры. Сегодня ночью мои голодные люди на голодных конях вихрем мести обрушатся на колхоз геокленов. Аллах обидел туркмен! Аллах делил землю среди потомков Адама и отдал нашему прапрадеду Огузу пустыню. А что возьмешь от пустыни? Песок и соль. Туркмен не просит ни у аллаха, ни у людей. Туркмен берет. А когда ему добровольно не отдают... О, тогда сабля решает. Кто не нападет, на того нападут. Конец колхозу, конец молокососу.

Тут задвигался Бикешев. Из-под прокисшей шубы просипел тонкий его голосок:

- Расквакалась лягушка, наглотавшись болотной воды. Дал бы бог ослу рога, всех бы запорол. Мы все за одно дело стоим, за дело ислама. Против большевиков идем. А почему твои калтаманы - разбойники - наших казахов притесняют на колодцах? К воде подпускают, только когда сами напьются и своих баранов напоят? Почему наших биев оскорбляют? Что наши бии, хуже ваших белых папах? Не друзья вы, а воры с большой дороги.

- Свинья звезд не видит, - отрезал Овез Гельды.

От смертельного оскорбления бий странно зашипел:

- Чистое лицо казаха от бога. Только туркмены да бабы выщипывают себе волосы. Туркмены на подбородке, а бабы...

Весь вскипев, Овез Гельды подался вперед, но пакостная издевка Бикешева так ошеломила его, что он не сумел сразу ответить. Слова застряли у него в глотке. Казах воспользовался его растерянностью и пропищал:

- Молнии молниями, что же до меня - гляди в оба, смотри кругом... Пойми! Почуй!.. Смерть у человека за ухом. Лошадок я приказал держать заседланными. Кто надеется на аллаха, остается голодным.

Темные сливы глаз господина Али перебегали с Бикешева на Овеза Гельды, с Овеза Гельды на Бикешева. Несколько раз перс раскрывал рот, чтобы остановить спорщиков, но не успевал.

Внезапно Овез Гельды судорожно повернулся всем туловищем к двери и насторожился. И без того тревожный лай собак перешел в настоящую истерику, и это не понравилось сардару.

- Да продлит аллах... Дни... ваших... благодеяний, господин Али! проговорил он, делая долгие паузы между словами и продолжая напряженно прислушиваться. - Тому, кто опаздывает, и мед кажется ядом. Прошу, скажите наконец нам ваше слово, и мы скажем: "Мир с вами!" - и уедем в пески. Клянусь, здесь душно.

Бросив исподлобья взгляд на Овеза Гельды, Бикешев проворчал:

- Кони не кормлены, а ехать всю ночь.

Дверь бесшумно приоткрылась, и в хижину проскользнул Тюлеген Поэт.

- Не посетуйте, дорогие, - заговорил он. - Заставил ждать. Один момент - и чай готов! Отшельничество, уединение, умерщвление плоти - дело Тюлегена. Тюлеген дал, увы, обет безбрачия до победы правого дела... Нет у Тюлегена жены, некому в доме Тюлегена смотреть за хозяйством. И все эти большевики! Сколько мусульманам приходится терпеть от большевиков! Спросите, кто такой Тюлеген? Шашлычник, повар, кухарь, который целый день кричит: "Готов! Готов!" Которого каждый может обозвать, обругать! И это Тюлеген, сын его высокоблагородия царского полковника Шейх Али Велиева, кому жали руку сами белые цари Александр и Николай! Вах!.. И сын полковника, потомок крымских ханов - шашлычник! Ай-яй-яй! Сын полковника Шейх Али, зятя муфтия оренбургского и уфимского! Ай-яй-яй! Тюлеген нищенствует из-за большевиков. Тюлеген, сын полковника, сын помещика, владевшего десятками тысяч десятин леса в Вятской губернии, поместьями в Крыму и в Херсоне и винодельческим заводом на Кавказе - нищий. Нищий миллионер, ха-ха-ха!

По дрожи в голосе чувствовалось, что беспечность Тюлегена Поэта напускная, что он боится, что болтовней пытается унять безумный свой страх.

Первым заговорил Овез Гельды. Он успокоился. Собаки больше не лаяли.

- Эй ты, полковничий сын! Скажи наконец, что происходит? Свои миллионы да десятины оставь себе... Нам от них нет пользы. От твоих сказок только сотрясение воздуха.

- Где они? Что они медлят? О Абулфаиз! Тьфу! - рассердился господин Али.

Снова он принялся бегать по каморке и плеваться. И он бегал и плевался до тех пор, пока не остановился перед Бикешевым. Вперив в него взгляд, он вдруг спросил:


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: