- В детском приюте Исфеддина мое дитя не проживет и недели. Знаю я. Конечно, вы хотите отвезти девочку в приют.

- Мы решили, - и дама прикусила губу.

- У девочки теперь есть отец и мать.

- Да-да! - крикнула Гульсун. - А ты не лезь, мадам... Посмотри на себя. Персиянку корчишь из себя. Захотела ворона павой ходить, да разучилась и по-вороньему прыгать.

- Молчи, жена, она не посмеет взять ребенка.

Дервиш говорил спокойно, медленно, очень медленно, но вдруг на его лице сквозь бронзу загара проступила бледность. В ворота с топотом въехали четыре вооруженных всадника.

И не надо было быть догадливым, чтобы понять, кто были эти всадники и зачем они появились. За стремя одного из них, одетого в форму офицера персидской жандармерии, держался рукой почтенный родитель красавицы Гульсун, владелец и хозяин постоялого двора старый Басир. Он был весь в пыли. Лицо его лоснилось от пота. Видно, всю дорогу он бежал. Последним въехал во двор на чудесном коне, судя по одежде, араб. Он кутался в шелковый бурнус, лоб ему перетягивал узкий черный в клетку шнурок - агал.

В какое-то мгновение Сулейман заслонил и оттеснил дервиша за столб в тень, а сам выступил вперед и, уперев руки в бока, мрачно глядел на всадников.

- Кто здесь женщина по имени Гульсун? - выкрикнул офицер, подняв высоко в руке лист бумаги.

- Я! - выступила вперед молодая женщина. - Эй ты, мешок с дерьмом! Ты вовремя приехал. Караул! Ты сидишь точно шах и смотришь спокойно, как отнимают у матери ребенка! Караул!

- Чего кричишь ты, мужичка! Будь почтительна с господами.

Жандарм мгновенно оценил обстановку и, спешившись, с вежливейшими поклонами зашагал к автомобилю.

- Не все делаются важными господами, как вот этот бандит с большой дороги. Он думает, что ему все руку должны целовать. Один царь, другой раб. Держи его! - взвизгнула Гульсун, потому что тем временем векиль решительно помог жене с ребенком подняться в машину. Заревел мотор.

Но Гульсун на то и была простой степнячкой, чтобы не разбираться в том, что вежливо и что невежливо. Она с визгом вскочила на подножку и вырвала бесцеремонно ребенка из рук дамы. Шофер резко повернулся на сиденье и ударил Гульсун. Выругался жандарм. Все кричали. По двору бежали люди...

Прижимая к груди девочку, Гульсун соскочила с подножки. Автомобиль загудел и, разгоняя людей, выехал со двора караван-сарая. Красный, потный жандарм поглядел на араба, взиравшего с любопытством на происходящее, и крикнул:

- Кто муж этой крикливой потаскухи?

- Я... я муж сигэ Гульсун.

В наступившем внезапном молчании старческий голос проскрипел так странно, что цветноглазый дервиш вздрогнул. Скрытый деревянным столбом от взглядов людей, толпившихся во дворе, он лихорадочно изучал всадников, все еще стоявших у ворот, и особенно араба.

Когда жандарм задал вопрос: "Кто муж Гульсун?", дервиш невольно сделал шаг вперед, но Сулейман помешал ему.

- Я муж, - говорил, шамкая беззубым ртом, маленький хилый старичок, с низко надвинутой на лоб бязевой чалмой. - Она моя сигэ, она по договору, написанному у казия, моя сигэ. Если скверную бабу в кувшине воском запечатать, и там она свои скверные делишки будет творить. И пусть она идет домой сейчас же и разожжет очаг...

Гульсун показала ему язык.

- Убирайся, слизняк! Срок нашего брака уже прошел. Ты получил развод. Теперь я для тебя - что спина твоей матери... Не подходи.

В трясущейся руке старца запрыгала суковатая палка, нацеленная в голову Гульсун. Но лучше бы он и не пытался ударить молодую женщину. Произошло такое, что и видавшие виды фарраши рты разинули.

Визжа и плюясь, молодая женщина вцепилась одной рукой в бороду мужа, а другой принялась колотить его по чему попало.

- Вот тебе! Получай!

Старик с трудом вырвался из рук рассерженной красавицы. Он прижался к коню одного из фаррашей и, хлюпая носом, пытался повязать голову распустившейся совсем чалмой. И тут все увидели, что вместо ушей у него белые ужасные шрамы.

- Ох, - хрипел он. - Не буду, не буду... Иди сейчас же, Гульсун, домой... Проклятие! Разве, женясь временно на Гульсун, я не уплатил Басиру за материнское молоко два тумана, еще туман на случай развода?! Разве я не дал еще за нее зеркало, и лампу русскую со стеклом, и расшитые туфли?.. Ай-ай! Эй, Басир, прикажи своей дочери-потаскухе идти домой... А сладости, а ситцевые шаровары, которые я ей подарил... Я из-за скверной девки разорился... Иди домой, сучка...

Гульсун не успела и рта открыть, как жандармский офицер с рычанием "Взять его!" ударом нагайки сбил старикашку с ног. Мгновенно фарраши свалились со своих лошадей и, набросившись на него, скрутили ему руки за спиной. А он все кричал: "А мешочек хны, а расшитый платок!.." Но вопли оборвались криком. Ему воткнули кляп из тряпки в рот. Пока тащили обмякшее, неподвижное его тело к лошади, офицер сложил ладони рупором:

- Именем шаха! - прокричал он. - Разойдитесь и займитесь своими делами.

Но жандармский крик не устрашил Гульсун. Она все так же визгливо вопила:

- Что такое! Детей похищают! Кругом бандиты! Людей хватают, караул! Где мы живем?

- Замолчи, женщина, - важно заявил офицер. Он уже сидел, подбоченившись, на своей лошади. - Тихо! Есть повеление взять безухого дервиша. Арестован государственный преступник. Пойман шпион злокозненного государства! Р-разойдись!

И уже совсем другим голосом он подобострастно обратился к человеку в бурнусе:

- Дело сделано. Прикажете, ваша милость, господин Джаббар, ехать? А ты, потаскуха, молчи и помни: в благословенном государстве нашем порядок и спокойствие. Если ты, женщина, поставишь на голову золотой таз и пройдешь пешком через всю Персию от Маку до Бендер Чахбара, то и тогда к тебе никто не посмеет прикоснуться... Ха-ха!

Всадники ускакали, подняв облако соляной пыли. Уехал и араб, так и не оказавший ни слова.

В караван-сарае наступила неожиданная тишина. Басир сидел на коновязи и, словно рыба, разевал и закрывал рот. Его била дрожь, сердце выпрыгивало из груди. Он давно уже что-то хотел сказать, но громовой голос жандармского офицера и, вернее даже, трепет перед начальством никак не позволили ему вставить и словечко. А тут еще сердце куда-то раз за разом падало, и ему сделалось совсем плохо. Отчаянным усилием воли он принудил себя встать и поплелся к воротам. Взмахами руки он, видимо, пытался привлечь внимание быстро удалявшихся всадников. Но Сулейман подскочил к нему, локтем зажал голову под мышкой и потащил в помещение.

- Надо уходить, - сказал дервиш, когда Сулейман вернулся.

- Он лежит в каморке. Ручаюсь своей бородой, он закается теперь бегать за жандармами.

В голосе Сулеймана звучали жесткие нотки.

- Когда этот проклятый Басир вел жандармов сюда, чтобы схватить вас, они встретили муллу, и тот им рассказал, что Гульсун сделалась сигэ дервиша. А жандармы и искали дервиша. А тут подвернулся старикашка... муж Гульсун... Они и приняли старикашку за вас. Но они приедут на пост и сразу же, при первом допросе, поймут, что ошиблись. Не та дичь.

- Дичь?

- Старикашка попал, потому что безухий. Искали-то безухого. Дичь настоящая вы, а не старик.

В свою очередь дервиш спросил:

- Сулейман, а ты знаешь, кто был тот... араб?

Сулейман недоумевающе пожал плечами:

- Тут много арабов из Сеистана... Тут, в Хорасане, много живет арабов. Они кочуют по краю пустыни Дешт-и-Лут. Много их. Бегают как жуки...

- Он не араб... Он... самый страшный, самый свирепый... Если бы только он знал, что я тут стою за столбом...

Шарканье ног у порога не дало дервишу договорить.

В каморку ввалился теймуриец. Он с нескрываемым интересом посмотрел на дервиша.

- Ага, вон ты кто!

- Спрашиваю тебя: ты поведешь меня через Немексор? - резко спросил дервиш.

- Значит... вон кого ищут уже два дня.

- Ну!

- Конечно, поведу. Такого нельзя не повести... А дурак безухий аробщик попался по глупости. Двадцать лет с тех пор прошло, как отрубили ему уши за воровство, а умнее не стал. Идем!