Калхасу мало что говорило имя поэтессы с Лесбоса, однако он скрыл свое неведение, опасаясь приступа прекрасноречия у собеседника.

— Денег она не считает, поэтому никто здесь не пытается растолковать ей, насколько далека она от Сафо. К тому же колонисты преклоняются перед всем, что относится к эллинскому, а София выписала из Афин целое море свитков и заставляет своих воспитанниц зазубривать их наизусть. Большинство здешних эллинов отдает своих дочерей под крылышко Софии, думая, что таким образом девушки получат прекрасное воспитание. Со стороны все это выглядит забавно. Вот я и хочу тебя познакомить с ней.

— Только из-за того, что это выглядит забавно? — улыбнулся Калхас.

— Да… Иногда я нахожу там любопытные рукописи, — опять смутился историк. — К тому же там много девушек. Не знаю, понимаешь ли ты меня. Это не притон для моряков или солдат, эти девушки не из тех, которые лезут к тебе под хитон. Ну, ты понимаешь… Однако их много, они молоды, они стараются говорить умные вещи, обижаются безо всякой причины друг на друга, сами того не сознавая, заигрывают с мужчинами — есть в созерцании этого какое-то странное удовольствие. У меня от их разговоров бывает на сердце то весело, то грустно… — Иероним неожиданно запнулся: — Мы уже пришли.

Дом находился в глубине сада, огражденного высокой — выше человеческого роста — стеной. Привратник явился на стук в ворота очень быстро, словно ждал гостей. Это был варвар, невысокого роста с совершенно лысой головой и заросшими жестким, черным волосом руками. Греческая одежда и крайне надменное выражение лица превращали его в удивительный гибрид дикости и эллинского самомнения.

— Будь здрав, Сопатр, — с напускным почтением произнес Иероним. — Дома ли твоя хозяйка?

Сопатр, смерив Калхаса подозрительным взором, шагнул в сторону и сделал рукой приглашающий жест.

— Философ! — вполголоса сказал Иероним, когда они шли по песчаной дорожке. — По крайней мере София считает его таковым. Только крайнее расположение к человеку заставит Сопатра вымолвить слово.

Вокруг стояли яблони вперемешку с шестами, увитыми виноградной лозой. Кое-где висели забытые гроздья винограда — потемневшие и грузные. Калхас дотянулся до одной из них, оторвал ягоду и она тут же лопнула в его руках. От пальцев пахло перебродившим соком.

Дорожка вывела их прямо к дому.

— Госпожа в беседке! — заявил им другой слуга, и они вновь углубились в сад.

— Яблони и виноград. Удивительное сочетание! — тонко улыбнулся Иероним.

Калхас пожал плечами и не пытаясь разобраться в иронии историка. Вскоре заросли расступились, открыв их взорам беседку.

Беседка была сложена из массивных брусков темного гранита. Столбы, поддерживавшие свод, оплетали плющ, виноград и еще какое-то растение с листьями, отливавшими восковым багрянцем. Вслед за Иеронимом Калхас поднялся по ступенькам и оказался в теплом душном полумраке.

— Кого это ты к нам привел? — раздался резкий женский голос.

Глаза Калхаса привыкли к полумраку быстро, и он увидел, что слова принадлежали дородной женщине, возлежавшей посреди беседки на ложе, усыпанном высушенными лепестками роз. Женщина села, свесив ноги и часть лепестков просыпалась на пол. Полы ее одежд на мгновение обнажили жирные ляжки — Калхас с трудом удержался от брезгливой гримасы.

Помимо толстухи в беседке находилось еще несколько девушек. Пастух видел, что они приподнялись на локтях и с любопытством рассматривают вошедших.

— Здравствуй, София, — мягко произнес историк. — Я привел к тебе нового друга стратега. Его зовут Калхас, он грек из Аркадии и… очень интересный человек. Но позволь полюбопытствовать, от какого занятия я вас оторвал?

— Мы занимались созерцанием, — ответила София. — Божественный Платон учит, что любое рассуждение невозможно без знания Блага и Прекрасного. А как их узнать? Только созерцая очами ума. Я приказала им забыть обо всем и сосредоточиться на Благе…

— Значит мы все-таки помешали вам, — с вкрадчивым сожалением проговорил историк.

— Ничего страшного. Не думаю, что сегодня они сумели бы вознестись в божественное. Мой повар сделал к обеду такую острую приправу, что вместо созерцания я прислушивалась к бормотанию в животе и боялась изжоги. Думаю, то же самое скажут и девочки. Правда?

К удивлению Калхаса хозяйка говорила это совершенно серьезно, словно и действительно повар прервал созерцание истины. В ответ на ее слова девушки не без облегчения стали подниматься с лож.

— Сидите, — приказала им София. — Хоть мужчина и незнакомый, смущаться его не надо. Я верю, что Иероним привел к нам доброго мужа.

Историк в знак одобрения этих слов выпятил нижнюю губу, а Калхас внимательнее взглянул на девушек. Судя по всему критерием для их отбора была не красота. Пастух увидел и дурнушек, и настоящих красавиц. Одеты они были примерно одинаково: в подпоясанные под самой грудью короткие хитоны, оставляющие открытыми икры. На девушках не было украшений и лишь тонкий аромат притираний говорил о состоянии семейств, отправивших их сюда.

Между тем София потребовала, чтобы Иероним рассказал о своем спутнике.

— Может быть, он сам сделает это? — предложил историк.

Калхас хмыкнул.

— Я не представляю, что мне надо рассказывать.

София всплеснула руками:

— Ну, хотя бы откуда ты родом?

— Из Маронеи, которая в Аркадии.

— Аркадянин? Замечательно! Ты, наверное, из тех кто приплыл в Тарс месяц назад?.. Вот как интересно! Расскажи, что сейчас творится в Греции! Как ведут себя спартанцы? Что Полисперхонт? Куда ушел Кассандр? — София принялась сыпать названиями городов, именами полководцев и политиков.

— Нет, нет, нет! — с трудом остановил ее Калхас. — Об этом нужно говорить не со мной. Считай, что я не интересовался тем, кто с кем воюет до тех пор, пока не отправился в Азию. Да и сейчас… особенно не интересуюсь. Пусть об этом думает стратег или, вот, Иероним. Я им доверяю.

София была разочарована.

— А чем же ты тогда занимаешься?

— Стратег приблизил меня… чтобы я иногда давал ему советы! — нашелся Калхас.

— Ничего не понимаю! — возмутилась хозяйка. — Вначале он говорит, что войны и политика его не занимают, теперь — что дает советы самому Эвмену! Как это понять, Иероним?