Не отвечая, Павлик почти на ощупь набрал номер служебного телефона деда.

Трубка отозвалась родным знакомым голосом:

— Алло!

— Де-еда-а… — У Павлика голос срывался от волнения.

— Нельзя сейчас! — строго сказала трубка. — Совещание. — Раздались короткие гудки.

Павлик почувствовал, как кровь у него прилила к щекам от обиды и возмущения. Сколько раз дед выслушивал всякую чепуху, которую болтали ему по телефону «изверги». А тут, когда Павлик позвонил, чтобы сказать очень важное, дед не стал слушать!

Почему-то Павлику вспомнилось, как Тайка года полтора назад, прося включить телевизор, говорила: «Пух! Пух!» Думала, дурочка, что по телевизору ей сразу Винни-Пуха покажут. Теперь-то уж так не думает…

— Ты от меня не убегай, — сказал Даня. — А то и я потеряюсь!

Павлик схватил Даню за руку и разревелся.

Не зря говорят: пришла беда — отворяй ворота.

Вот сейчас беды как из мешка посыпались: ветрянка эта надоедная, карантин, папа в командировку уехал, мама ушла, свет погас, дед трубку положил, а главное, самое главное — Тайка пропала!

Шкодливая, глупая, вредная до невозможности, но маленькая и… такая своя, такая сестричка! А он её часто ругал, иногда и шлёпал. Плохой он старший брат, вот уж таких старших братьев вносить в «Красную книгу» не надо — пусть вымрут…

— Может, и не совсем убилась. Может, лежит задавленная. Как я торшером, — утешал брата Даня.

От таких слов Павлику ещё хуже стало. Волоча за руку неповоротливого Даньку, он облазал всю тёмную квартиру. Где тут свечку найдёшь? Да и всё равно спички запрятаны. Охрип от криков:

— Та-айка! Где ты-ы?!

Павлик вылез в переднюю и вдруг заметил в двери на лестницу яркую щель. Он эту дверь открывал и видел, что на лестнице свет есть. Значит, только у них в квартире погасло. Открывать-то открывал… А закрыл?

Внезапно Павлику пришла в голову мысль: не убежала ли Тайка из квартиры? Хотя быть такого не может! Конечно, она шкода и очень озорная. Но уж не настолько же!..

Павлик поколебался и, волоча за собой Даню, вышел на лестничную площадку. Надо позвать людей, пусть помогут искать Тайку, дадут фонарь или свечку. Самим не найти.

На лестнице никого не было. Звонить в квартиры не хотелось. Встретить бы кого-нибудь, лучше — знакомого! Павлик с Даней за руку начал спускаться по лестнице.

Спускались, спускались и оказались в открытом подъезде.

Уже стемнело. Но во дворе горели фонари. Один фонарь посреди двора, возле скамеек. Глянул туда Павлик и… Нет, такого просто не может быть!

Под фонарём Тайка в накинутом на плечи пальтишке обнималась с огромной, чёрной, лохматой незнакомой собакой!

Была у Тайки привычка — со всех ног кидаться ко всякой встречной живности: кошке, собаке, голубю, воробью, вороне, галке. Птицы от неё улетали, кошки большею частью удирали, а собаки — нет. Собаки давали себя гладить. Случалось, лизали Тайкины щёки. Мама сердилась, упрашивала Тайку не трогать чужих собак, папа головой качал. Никакие запреты не помогали…

Павлик ещё присмотрелся. Да, так оно и было! Бессовестная, и н к у б а ц и о н н а я, а значит, заразная Тайка торчала под фонарём в обнимку с чёрной громадиной! Возле неё стоял высокий дядька, тоже незнакомый, держал собаку за поводок.

Косматая громадина прижимала голову к Тайкиному животу и, вывалив из пасти язык, заглядывала ей в глаза.

Разные чувства захлестнули Павлика. Было тут и облегчение, большое, как солнце, и такое же сияющее: цела Тайка, нигде не убилась! И возмущение, сильное, до дрожи: да как же ты, изверг несчастный, посмела улизнуть?! И сильный испуг за дурочку: уж очень большая и очень незнакомая собачина! И ощущение вины: не усмотрел за сестрёнкой, а он же старший! Но из всех чувств пересилило негодование: я тут мучаюсь, а ты…

Павлик бросил Данину руку, ринулся к фонарю, схватил Тайку прямо за волосы и давай её тузить!

— Вот тебе! Вот тебе!

Тайка тоненько завизжала. Раздался свирепый рык. Будто чёрный смерч взметнулся перед Павликом: это собака взвилась на дыбы и в ту же секунду отпрянула: изо всех сил хозяин отдёрнул её за поводок и крикнул:

— Не сметь!

Как оно было дальше, Павлик запомнил плоховато.

Он плакал, а Тайка, улыбаясь сквозь слёзы, его утешала:

— Пав! Пав! Не плачь, ты меня не сильно наколотил, мне уже не больно!

Какие-то люди вели их по двору, по лестнице в квартиру. Даня им что-то толковал и тут же задавал вопросы. Павлику влетело в уши:

— Ето что — чре-во-ве-ща-тель?

Потом все трое они сидели на диване. Возле дивана валялся торшер с разбитой лампочкой. Осколки стекла блестели в свете люстры. Видно, кто-то заменил пробки.

И мама была уже дома.

Ей бы отругать Павлика за то, что не усмотрел сестрёнку да ещё и побил её. А мама, наоборот, Тайку отшлёпала, Павлика же прижимала к себе, гладила по голове и шептала:

— Бедный ты мой! Ну, ничего, всё уже позади…

Павлика удивила и даже смутила мамина несправедливость. Но была эта несправедливость такая добрая, уютная, что он, заливаясь слезами, сам прижался к маме, бормотал бессвязно: — Я так её искал! Прости меня… я не нарочно… Хорошо, собачища её не слопала…

А на душе у него всё легчало и легчало. Было ясно, что каким-то таинственным образом мама догадалась, до чего Павлик перепугался и как всё — прямо до отчаяния — перепуталось у него в голове.

Сама виновница всех событий сидела надутая — от маминых шлепков, а главное, оттого, что её разлучили с этой чёрной, огромной и незнакомой собакой.

— Она такая хорошая! — твердила Тайка. — Такая красивая!

— Перестань ныть! — сказала мама. — А ты где такую нелепую песню подхватил? — спросила она у Дани.

Даня распевал:

— Если хочешь быть здоров, убегай от докторов! Ов! Ов! Ов!

Павлик в эту минуту о врачах совсем не думал. Однако вскоре пришлось подумать, потому что заболел ветрянкой именно он. На другой же день после происшествия.

Весь в пятнах зелёнки, Павлик лежал с высокой температурой в полудрёме, мучился: и тело, и лицо у него чесались.

Как-то под вечер ему стало лучше. Он широко открыл глаза и увидел на стуле возле кровати деда.

— Ты уж меня прости, милый, — смущённо сказал дед. — За то, что я трубку повесил так не вовремя. Я же не знал… Мне потом Даня всё объяснил.

Даня стоял возле деда, прислонившись к его плечу. Тайку к Павлику не подпускали, а Даню — пожалуйста.

— Алли-га-тор — ето сорт крокодила, — заявил Даня торжественно. — Мне деда сказал.

— Я на тебя, деда, давно не сержусь, — сказал Павлик. — И непременно запишу тебя в «Красную книгу».

Дедушка очень удивился:

— Ну-у? Неужели я такой редкий экземпляр?

— Редкий не редкий, а надо же тебя оберегать, — сказал Павлик. — Не хочу я, чтобы ты исчез с нашей планеты.

— А почему ягуар пятнистый? — спросил Даня. — Как наш Павлик сейчас. Почему, а?

Дедушка не успел ответить.

— Георгин я, что ли? — вдруг воскликнул он, хватаясь рукой за лысину.

Фитюлька, нарушив запрет входить в комнату, где лежал Павлик, подкралась сзади, встала на цыпочки и полила из чайника любимого дедушку.