Маргарита резко тряхнула головой и сказала:

— А знаешь ли, Нанси, он уже давно уехал, между тем от него нет ни малейшей весточки!

— Мужчины забывчивы, — ответила камеристка, — и на вашем месте, принцесса, я заплатила бы той же монетой.

— Бедная Нанси, — грустно сказала Маргарита, — вот и видно, что ты никогда не любила!

— Как знать, — слегка краснея, ответила Нанси.

— Что такое? — полушутливо сказала Маргарита, всматриваясь в лицо своей камеристки. — Ты любишь и ничего не говоришь мне? Так у вас завелись секреты?

— Ах, Господи, — еще более краснея, ответила Нанси, — но разве я сама знаю? Ведь любовь подходит незаметно… Сначала смеешься, шутишь, а потом настает момент, когда шутки замирают на устах…

— А ну-ка, скажи, милочка! Кажется, я угадала? Существует такой хорошенький паж, у которого темные волосы, черные глаза, красные губы и который становится пунцовым при встрече с тобой…

— Я знаю, ваше высочество, что Рауль любит меня, но могу ли я сказать то же самое и о себе?..

— Ну, если это так, — с капризным, решительным видом ответила камеристка, — если это так, то обещаю вашему высочеству, что Рауль не скоро разлюбит меня!

— Кокетка!

— Я знаю для того отличное средство, и если бы вы, ваше высочество, применили это средство к герцогу Гизу, то…

— Тише! Лучше скажи, какое это средство?

— Это средство любить, не говоря об этом и не выказывая этого. Чем хуже обращаются с милым дружком, тем сильнее любит он… Но — увы! — когда зло совершено, его уже не поправишь!

— Знаешь, что я тебе скажу, Нанси, — заметила принцесса, — для девушки семнадцати лет ты удивительно опытна!

— О нет, ваше высочество, опыта мне еще не хватает, но я чутьем угадываю!

— И ты чутьем угадала, что зло, о котором ты говоришь, непоправимо?

— Нет, простите, ваше высочество, я говорю это не .в том смысле. Впрочем, если вы разрешите мне прибегнуть к метафоре, то я сумею лучше развить свою мысль.

— Ладно! Выкладывай свою метафору!

— Представьте себе, ваше высочество, что я приношу вам к завтраку целое блюдо остендских устриц. Вы знаете, что это очаровательное лакомство, но только, вскрывая раковину, надо стараться не проткнуть маленькой сумочки, наполненной горьким, как желчь, соком.

— Постой, да куда ты клонишь?

— Разрешите продолжать, ваше высочество. Так вот, представьте себе, что, неудачно вскрыв первую раковину, вы берете в рот ее содержимое и тут же делаете гримасу отвращения. Может ли это послужить уважительной причиной для отказа попробовать вторую устрицу?

— Разумеется нет!

— Ну так вот, я сравниваю с этой первой устрицей мужчину, которому его милая слишком открыто выказала свою любовь. Такой устрицей был для вашего высочества тот самый человек, имя которого вы запрещаете мне упоминать. Но разве это мешает приступить к следующей раковине?

— Милая Нанси, — ответила принцесса, — вы дерзки!

— Боже мой, я в отчаянии, если рассердила ваше высочество, но мне показалось, что… этот беарнский дворянин…— при этих словах Маргарита заметно покраснела, — очень мил и остроумен!

— Ты с ума сошла, Нанси!

— И ваше высочество, наверное, не забыли, что в девять часов я должна привести его сюда, так как вашему высочеству угодно узнать кое-какие подробности относительно жизни при неракском дворе!

— Ну что же, — ответила Маргарита, — я раздумала; я нахожу его слишком смелым.

— Но, ваше высочество, разве вы предпочли бы, чтобы он оказался таким же неуклюжим, как и наваррский принц?

— Конечно нет, но…

— Да ведь я уже назначила ему место и час свиданья!

— Так и ступай туда за свой собственный счет!

— О нет! А Рауль-то как же?

— Ну, так не ходи совсем!

— Ах, ваше высочество, — соболезнующим тоном сказала Нанси, — подумать только! Так мистифицировать молодого человека, заставлять его ждать понапрасну…

— В сущности говоря, — сказала после недолгого молчания Маргарита, поколебленная доводами ловкой камеристки, — я действительно хотела бы разузнать подробности о жизни в Нераке… Ну что же, ступай, пожалуй, за ним!

«Мне кажется, что моя притча об устрицах несколько подвинула дела юного гасконца!» — думала Нанси, поспешно отправляясь на свидание с пришлем Генрихом.

Оставшись одна, Маргарита поправила прическу, пониже опустила абажур лампы и снова уселась в кресло у стола. Поэтому, когда Генрих вошел в комнату, она казалась глубоко погруженной в чтение.

— Ах, простите, месье, — сказала Маргарита, когда Генрих в нерешительности остановился в двух шагах от нее, — я так зачиталась, что даже не заметила, как вы вошли! Присядьте сюда, около меня. Простите, что я взяла на себя смелость пригласить вас сюда, но мне хотелось бы иметь от вас самые точные сведения о наваррском дворе. Кроме того, мне показалось, что вы обладаете очень тонким умом и будете интересным собеседником!

— О, мне кажется, что во Франции много умных людей! — ответил Генрих, низко кланяясь принцессе.

— Ошибаетесь! Я знаю только двоих: Пибрака и аббата Брантома, автора «Жизнеописания славных любовными делами дам».

— Он бывает у вашего высочества?

— Да, прежде я принимала его очень часто и находила большое удовольствие в его разговорах, но… он так стар и уродлив…

— А вы, принцесса, чувствуете большое отвращение к старости и уродству?

— Далеко нет, если только человек сам сознает это и держит себя в нужных границах… А этот урод… Знаете ли, однажды он пришел ко мне и прочел мне главу из своей книги, где говорится о существовавшем при дворе Франциска Первого обычае посылать пару шелковых чулок даме своего сердца.

— Как же, помню! Там говорится далее, что, когда дама носила семь — десять дней эти чулки, кавалер посылал за ними и сам носил их в свою очередь.

— Вот именно. Однажды Брантом дошел до такого экстаза, что упал к моим ногам, а на следующий день мне подают маленький ящик редкого дерева, и в этом ящике я нахожу… пару шелковых чулок!

— Однако аббат Брантом более чем смел! — с хорошо разыгранным негодованием сказал Генрих.

Говоря это, он впился в принцессу таким взглядом, который был не настолько почтителен, насколько можно было ждать от мелкого беарнского дворянина. Принцесса снова покраснела, но не мешала молодому человеку любоваться собой. А Генрих тут же ухватился за удобную тему.

— Конечно, — продолжал он, — Брантом вел себя настоящим нахалом, но его поступок можно объяснить охватившим его безумием, и согласитесь, если ваша божественная красота способна вскружить голову такому старому, опытному человеку, как он…

— Господин де Коарасс, вы ужасный льстец!

— Простите меня, принцесса, но я просто откровенный провинциал!

— Надеюсь, по крайней мере, что вы не пришлете мне завтра чулок по примеру Брантома!

— Счастье хоть изредка видеть ваше высочество является для меня венцом всех моих грез, принцесса! — нежно ответил Генрих.

Маргарита нашла, что сир де Коарасс слишком горячо приступает к делу, и сочла нужным переменить тему.

— Знаете ли вы, господин де Коарасс, — сказала она, — что король сразу полюбил вас?

— Его величество превознес меня свыше меры!

— Вы родственник Пибрака?

— Да, ваше высочество.

— Он очень умен.

— О, без сомнения! — ответил Генрих и тут же решил вновь вернуть разговор к первоначальной теме, от которой, видимо, увиливала Маргарита. — Кстати, разве мессир де Брантом не извинился перед вами?

— Нет, чтобы излечиться от своего безумия, он удалился в свое аббатство.

— Бедный человек!

— Как, да вы жалеете его? — спросила Маргарита.

— Да как же мне не жалеть его, принцесса, если я понимаю, как он должен был страдать! — ответил Генрих.

На этот раз намек отличался излишней прозрачностью.

— Вы отличаетесь настоящей гасконской смелостью! — заметила Маргарита.

— Бога ради, простите, принцесса, но я так смущен…. Генрих так тонко разыграл сконфуженного, что Маргарита была тронута смущением беарнца.