На помощь Потоцкому вышел польный гетман с войском[19]. Восставшие бились с беспримерным мужеством, но вынуждены были уступить пушкам.

Королевские войска взяли Богуслав и Немиров. Тысячи казаков и хлопов гибли на кольях и колесах, но и в предсмертных муках продолжали грозить шляхте новым восстанием.

Панские суды не знали, что делать. Оказалось, что почти все население принимало участие в бунте. Казни грозили опустошить страну.

Воевода Потоцкий приказал всем подозреваемым хлопам отрезать уши. Такому наказанию подверглось семьдесят тысяч человек.

Однако до конца восстание не было подавлено.

Семен Палий, отбив натиски жолнеров и шляхты, укрепил Белую Церковь и отказался ее сдать.

Паны обратились к царю Петру, находившемуся в то время с ними в союзе против наступающих шведов/ Но и грамоты царя, приказавшего «жить с поляками мирно», на упрямого Семена Палия действия не оказали.

«Никогда я с панами в приязни жить не буду и Белой Церкви им не отдам, разве меня отсюда за ноги выволокут», – отвечал отважный батько.

Но силы были неравны. Со всех сторон напирали на палиевцев королевские жолнеры.

Тогда решил Семен Палий прибегнуть к старому, испытанному средству. Позвал нескольких добрых, верных своих казаков и сказал:

– Сами ведаете, други, как тяжело нам приходится… Тают силы наши, а откуда помощь ждать? Одна надежда на единокровных наших братьев – запорожских и донских казаков да украинских селян… Добирайтесь до них, други, расскажите, каково живется нам в стороне польской, как мучают нас и ругаются над верой православной… Бейте челом казакам и всем добрым людям, пусть идут к нам, дабы вместе веру нашу и волю от панов оборонять…

– Одного опасаемся, батько, – ответили казаки, – не будет ли помехи нам от гетмана Мазепы?

– А вы ему на глаза не попадайтесь, блюдите тайность, – хитро прищурив глаза и подкручивая пышный ус, произнес Палий. – Дорога же к нам каждому казаку ведома. Рубежи стерегутся без строгости.

Среди людей, посланных на Левобережную Украину, находился и молодой казак Петро Колодуб, отличавшийся удалью и беспощадностью в боях с панской шляхтой.

Лютая ненависть к панам полыхала в душе Петра Колодуба с детских лет. Он родился в польской стороне, в селе, принадлежавшем надменному и спесивому пану Кричевскому. Великолепный, затейливой архитектуры панский палац, окруженный каменной оградой с бойницами, красовался на взгорье. Там жили беспечно и весело. Каждый вечер светился палац разноцветными огнями, слышалась оттуда дивная музыка.

А селяне ютились в убогих мазанках, от зари до зари изматывая силы на тяжелой панщине. Петру Колодубу шел пятый год, когда за какую-то малую провинность панский управитель избил в поле его мать. С того дня она занедужила и вскоре умерла. Отец, потрясенный горем, вздумал жаловаться на управителя пану. Обрядившись в чистую рубаху, он взял за руку осиротевшего Петра и отправился в палац.

Пан Кричевский дозволил хлопа к себе допустить. Он сидел за столом на веранде, выходившей в сад, и завтракал.

Отец, подойдя к веранде, опустился на колени, отвесил земной поклон:

– Челом бью, ясновельможный пане… Житья нет от управителя… Жинку в могилу свел, бисов сын…

Пан вытер салфеткой жирные губы, взглянул на хлопа недобрыми глазками, нахмурился:

– Наказана была твоя жинка по заслугам… Другим в пример! Обленились хлопы, изнежились…

– Грешно вам так говорить, пане, – попробовал робко возразить отец. – Пять дней в неделю на вашу милость стараемся, покоя не ведаем…

Пан не дослушал, перебил:

– Что? Покоя захотел, пся крев! Своевольные мысли в голове держишь! Ах ты, быдло…

Отец медленно поднялся, его трясло, словно в лихорадке:

– Прошу прощенья, что прогневал вас, пане, – глухим голосом произнес он. – А за неправду вашу и за слезы наши, пане, и вам гнева божьего не миновать…

– Как? Что? Ты еще грозишь мне, хлоп! – вскочив со стула, багровея и брызгая слюной, закричал пан. – Гей, люди! – хлопнул он в ладоши. – Взять хлопа, выдрать плетями, чтоб навеки забыл, как панам грозить…

Ражие панские гайдуки мгновенно окружили отца, потащили во двор.

– Тату! Тату! – в страхе закричал Петро, пытаясь пробиться к отцу.

Чья-то тяжелая, жесткая рука схватила мальчика за шиворот, отбросила в сторону. Петро больно ударился затылком о дерево, потерял сознание, но вскоре очнулся и увидел страшное… Отца привязали к столбу, сорвали рубаху. Плети со свистом взвивались, падали на обнаженную спину, рвали окровавленное тело. Нет, никогда потом не мог забыть этого Петро Колодуб!..

Но помнилось ему и другое…

Он был уже ладным парубком, когда однажды ночью залетел в деревню отряд палиевцев. Обрадованные неожиданной поддержкой, как один, поднялись селяне и хлопы. С топорами и кольями бежал народ вслед за палиевцами к проклятому панскому палацу. И тут еще раз довелось Петру увидеть пана Кричевского…

Вытащили ясновельможного из теплой постели в одном бельишке, вытолкнули на крыльцо дрожащего, с обвислыми синими щеками и выпученными от страха глазами.

– Что с ним робить будем, братики? – обратясь к народу, спросил рябой, усатый палиевец. – Ваш пан – ваш и суд!

– На сук проклятого! Смерть злодеям! – закричали в толпе.

– Смерть злодеям! – вместе со всеми кричал и Петро, впервые познавший в тот миг сладость отмщения.

Напрасно пан Кричёвский шлепал губами, умоляя о пощаде… Спустя несколько минут он и его управитель, не менее пана ненавистный народу, качались уже на деревьях, озаренные ярким пламенем горящего палаца.

А повеселевший народ разводил по домам панских коней и быков, тащил из амбаров тяжелые чувалы пшеницы.

– Слава господу, дожили до праздничка, поживем без панов, – говорили селяне.

Но короток был срок беспанщины. Прошло несколько недель, и пополз по окрестным деревням тревожный слух, будто теснят палиевцев королевские жолнеры. Огнем и мечом утишала шляхта взбаламученное море.

Спасаясь от расправы, хоронился народ по лесам, а кто и дальше подался: в Запорожскую Сечь, на Дон, иль, того лучше, к самому батьке Палию.

Старый Колодуб, однако, насиженного места покидать не пожелал.

– Мои годы ушли, куда бежать-то? Тут родился, тут и помирать буду, – сказал он сыну. – А тебе, Петро, свою жизнь губить рано. Уходи отсюда, сынку, авось сыщешь свою долю в иных местах…

– Я казаком хочу быть, тату, к Палию охочусь, – тряхнув, золотистым вихром, ответил Петро.

– Добро! Добро! – кивнул головой отец. – Иди, сынку, да спуску не давай проклятым панам… Благословляю тебя на святое дело!

Больше не довелось свидеться с отцом Петру Колодубу. Служил он уже в палиевских войсках, когда стороной дошла до него весть о расправе, учиненной над односельчанами озверевшей шляхтой. Мучительной смертью на колу, вместе со многими другими селянами, погиб старый Колодуб. Но заветные его слова, сказанные сыну, не сгинули. Не давал Петро панам спуску. Сколько завитых и напомаженных кичливых панских голов сняла с плеч острая казацкая сабля! Сам батько Палий не раз дивился силе и отваге молодого казака.

И вот, перебравшись через рубежи, идет Петро Колодуб по левобережной украинской земле… Стоят теплые, ласковые августовские дни. Белые хаты селян тонут в густых садах, тронутых первой позолотой. Блестят кресты на деревянных церквушках, тихо перезванивают колокола. На полях заканчиваются последние работы. Сытые быки тащат арбы, доверху груженные свежим зерном.

Все здесь как будто дышит миром и покоем… Спасибо старому, мудрому Хмелю! Это он, соединив народ украинский с народом русским, навсегда избавил эту землю от панской злой неволи. Нет здесь вельможного польского панства, не видно бритых и хитрых иезуитов, не издевается никто над верой православной, не звенят кайданы на посполитых.

Но чем дальше шел Петро, тем все более убеждался, что простому народу и тут живется не так-то сладко… Мир и тишина были призрачны. Богатые панские, имения и палацы достались казацкой старши́не. Петро почти в каждом селении слышал бесконечные жалобы селян на притеснения со стороны новоявленного казацкого панства. Число недовольных быстро росло всюду. Не удивительно, что было много охотников покинуть отцовщину и попытать счастья под рукой батьки Палия, имя которого было на устах и у старых и у малых…