Это был приехавший сюда сегодня утром по войсковым делам один из писарей гетмана Мазепы – Филипп Орлик.
XIII
Больше всего не любил Иван Степанович Мазепа людей среднего ума и средних способностей.
– Умный для дружбы, дурак для службы, а иных куда – ума не приложишь, – говорил гетман.
Так и поступал. Видит, что глуп казак и «тонкой политики» понять не сможет, – брал такого в сердюки или писаря охотно. Такой подвоха учинить не сможет, тянуться будет, а строго спросишь – не обидится. Если отличался казак умом, Иван Степанович быстро прикидывал, что полезного можно извлечь для себя из чужого ума. Обнадеживал человека, коли нужен был, ласкал, располагал к дружбе. Если же высказывал иной чванство вместо ума, мелкую зависть, был говорлив и суетлив не в меру, – гетман такого никак не жаловал.
Семен Палий был гетману и приятен, и досаден.
Мазепа ценил ум и храбрость фастовского полковника, который имел к тому же и большую воинскую силу, а ко всякой силе гетман всегда относился с большим почтением.
И хотя поднятая Палием гиль грозила многими неприятностями, Мазепа все же решил привлечь его на свою сторону.
«Лучше бы было принять Палия со всеми людьми под царскую руку, – сидя за дубовым резным столом, писал гетман в Москву. – Если Палий, приобретши такую знаменитость, перейдет к неприятелю, то в Малороссии поднимется волнение, многие люди потянутся отсюда к нему, потому что Палий человек военный и в воинских делах имеет счастье…»
Дверь гетманских покоев тихо скрипнула.
Вошел писарь Орлик, поклонился, остановился почтительно у порога.
– Пошел вон. Видишь, я занят, – сурово сказал гетман, продолжая писать.
– Ничего, я подожду, ясновельможный пане гетман.
– Что? – удивился неожиданной писарской дерзо» сти Иван Степанович.
– Важные известия имею, прошу прощенья.
– В канцелярию…
– Никак не можно, пане гетман, – перебил Орлик. – Дело важное, до вашей особы касается…
– Подожди, – поднял палец Мазепа и встал. Привычным движением он закрыл дверь, подошел к Орлику, положил на его плечо свою тяжелую руку.
– Сказывай без лжи и утайки, что ведаешь. Лукавства в оных делах не прощу…
Но писарь лукавить и не собирался. Он не торопясь, обстоятельно доложил о том, что видел и слышал в Запорожье.
– Имею верные сведения, ясновельможный пане гетман, – докладывал Орлик, – что Палий тайно посылает на нашу сторону своих лазутчиков. Сии лазутчики мутят народ более всех… В Сечи видел я также Луньку Хохлача, бежавшего из маетности вашей милости… Недовольство особой вашей ясновельможности столь велико, что казаки и гультяи открыто выражают желание передать гетманство Палию, коего почитают своим защитником… Ежели Палий будет принят под руку его царского величества, то при его воинском счастье, хитрости и общем расположении народа может получить уряд вашей милости…
Мазепа, слушал молча. «Да, это правда, – думал он. – Правда… Надо принимать иные меры, пока не поздно. Писарь прав. Оплошку я чуть не сделал явную… Дело не о ремешке идет, а о целой коже…»
– Дело сие держи, Филипп, в тайне, – тихо произнес он, когда писарь кончил. – Впредь так служить будешь – быть тебе генеральным…
– Богом клянусь, пане гетман, крови за вас не пожалею, – с чувством ответил Орлик.
– Кровь ныне дешева, бога многие не боятся, – усмехнулся Мазепа, пристально вглядываясь в писаря. – Я из Москвы, из Посольского приказа извещение получил, будто в Польше прошлый год некий вор, злодей и безбожник костел ограбил и двух жинок заколол. А нынче-де тот вор, кличку переменив, к нам в казаки ушел… Так мне строго приказано сыск учинить и, буде того вора обнаружим, немедля в кандалы взять…
– А приметы того вора вашей милости ведомы? – изменясь в лице, дрогнувшим голосом спросил Орлик.
– Ведомы явственно, – раздельно и значительно произнес гетман.
Его огненные глаза жгли писаря. Тот молчал, все ниже и ниже склоняя голову.
– Иди, Филипп, – сказал наконец Мазепа, – иди и ведай, что сыска чинить не буду, но службы требую верной…
Орлик опустился на колени, схватил полу гетманского кунтуша, поцеловал.
– Весь твой до гроба, – прошептал он, – с тобой хоть в ад…
И вышел, слегка покачиваясь, словно его вдруг хмельком зашибло.
А гетман опять сел к столу, внимательно перечитал написанное ранее, медленно порвал на мелкие клочки. Вздохнул и принялся за новое письмо, злобно грязня украинский народ, которым управлял:
«Наш народ глуп и непостоянен. Пусть великий государь не слишком дает веры малороссийскому народу, который сегодня дружит с нами, а завтра может сговориться с поляками, – писал Мазепа. – Палия тоже не следует в подданство принимать. Он ныне начал вельми высоко забирать и от часу все больше к себе гультяев прибирает… Ничего доброго царскому величеству Палий не мыслит и тайно сносится с врагами нашими…»
В тот же вечер с доносом на казацкого батьку выехал в Москву писарь Орлик.
XIV
Когда прохожий поп Грица Карасевич ввел в блуд двух местечковых жинок, казаки и селяне по своему старому обычаю решили с попом расправиться сами. Приговорили повесить.
Но поп был не глуп и, как объявили ему приговор, стал казаков совестить:
– Эх, браты, браты! Вижу я, что ослабла ныне сила казацкая, коли за жинок злоехидных такого человека губите. Я ж за вас, собачьих сынов, кровь свою вместе с батьком Палием проливал. Меня сам батько Палий по правую руку сажал, как я трех ляхов срубил. Я ж, дурни вы чубатые, только видом поп, а душой казак и батьку Палию кум…
– Черту ты кум, а не батьку, – пробовали спорить казаки. – Батько – сокол, а ты – ворона…
– Кто ворона? Я? Ах вы, гусиные гузки! Ах вы, свиные хрящики! Ах вы, бабьи подолы! – Тут поп такой отборной руганью пустил, что многие заколебались:
– Кто знает, может, и кум… Говорит по-казацки…
Посовещались старики, решили горилкой правду искать. Известно, что настоящий, добрый казак горилку пьет без отказа, пока до дна не доберется.
Принесли здоровенный глиняный жбан.
У попа глаза заблестели.
– Чую, – говорит, – казацкий квасок, дайте хлебну разок…
– Пей, – отвечают, – с богом…
Схватил поп жбан – только в глотке забулькало. Единым духом весь жбан высадил.
– Ей-богу, кум батьки! – восторженно крикнул какой-то молодой казак.
– Кум не кум, а казацкой породы, – рассудили старики и приказали веревку убрать.
А у попа глаза осовели, посмотрел он на стариков, рукой махнул.
– Ну, – говорит, – свиные рыла… берите грех на свои поганые души… Вешайте!..
– Нет, – отвечают, – добрых людей мы вешать не можем. Иди с богом…
– Нет, – спорит поп, – вешайте. Охота мне с того света глянуть, як мой кум Палий за меня с вас изыщет…
А сам за веревку – и петлю вяжет.
Старики отнимают:
– Что ты, что ты! Бога побойся!
Поп в драку. Кулаки здоровые – насилу успокоили. Признали кумом батька.
Стал с тех пор поп Грица жить в почете, – велика была слава казацкого батька Семена Палия.
Но скоро слух о Грице дошел до гетмана.
Как посмотрел на его проделки пан Мазепа, никто не ведал, но только однажды поп Грица исчез и больше в тех местах не показывался.
– Мабуть, вин к куму поихав, – гадали казаки, вспоминая веселого попа.