Джинн Стерлинг встретила меня в коридоре наверху. Впервые за время нашего знакомства она выглядела потрясенной. Постоянное напряжение начинало сказываться на всех нас. Какие-то люди упорно преследуют президента Соединенных Штатов, и это им удается. При этом они отличаются исключительной жестокостью.

– Какова ваша реакция, Алекс? – хмуро бросила она.

– Моя реакция не облегчит нашей работы. Единственная характерная особенность преступлений Джека и Джилл в том, что они не придерживаются своих же собственных рамок. Только их стихотворные записки являются исключением. И здесь уж точно отсутствует какой бы то ни было сексуальный мотив. К тому же, насколько мне известно, генерал Эйден Корнуолл являлся консерватором, а отнюдь не либералом, как в остальных случаях. Одно это различие может разрушить все умозаключения относительно характеров Джека и Джилл.

Разговаривая с Джинн Стерлинг, я неожиданно подумал о том, что записки от Джека и Джилл можно рассматривать и под другим углом. А вдруг они несут в себе ту информацию, которой нам так не хватает? Специалисты лингвистической лаборатории ФБР ничего особенного в них не обнаружили, но мне на выводы федералов было наплевать. Кто-то из писавших эти стихи, возможно, Джилл, пытался этим что-то сказать… Может быть, в том, что они делают, имелась некая закономерность? Их деятельность была направлена на разрушение, а не на созидание, и вдруг какие-то стихи. Одно с другим не увязывалось. Я был почти что уверен, что эта поэзия должна была что-то означать.

– А какие мысли у вас, Джинн? Появилось что-нибудь новенькое?

Она отрицательно помотала головой, прикусив губу своими большими зубами:

– Ничего.

Этот тяжелый день выдался очень длинным и, казалось, что он никогда не кончится. В десять часов вечера я прибыл в офис ФБР на Пенсильвания-авеню. Пока я поднимался в лифте на двенадцатый этаж, моя голова напряженно работала. Городские огни за стеклом мерцали, как маленькие костры. Я думал о том, что поступки Джека и Джилл лишат сегодня сна очень многих людей, в том числе и меня.

Я явился сюда, чтобы прослушать запись утреннего телефонного звонка Джилл президенту. В сложившейся ситуации любые вещественные доказательства становились для меня доступными. Мне было разрешено проникнуть внутрь. В святая святых. Теперь я мог устраивать волнение даже в Белом Доме. И без того лучше всех разбираясь в серийных убийствах, сейчас я имел доступ к любой информации. Я знал решительно все. Для других подобное удовольствие было недосягаемо.

Никаких правил.

Охранник проводил меня в аудиоэлектронную лабораторию на двенадцатом этаже. Там меня уже поджидала настроенная аппаратура со вставленной в нее копией утреннего разговора Джилл. Магнитофон был уже включен.

– Хотя это всего лишь копия, доктор Кросс, но ее вполне достаточно для анализа – Длинноволосый технический сотрудник ФБР сообщил мне о том, что голос на пленке определенно изменен с помощью специальной электронной приставки. Эксперты считали, что восстановить реальный голос говорившего невозможно. Еще раз Джек и Джилл обвели всех вокруг пальца и тщательно замели следы.

– Я поговорил с одним из специалистов «Белл», который пришел к тому же заключению. Еще два эксперта придерживаются того же мнения, поэтому у меня есть все основания поверить вам.

Сектантского вида техник оставил меня один на один с записью, как мне того хотелось, и удалился. Некоторое время я просто неподвижно сидел в лаборатории и таращился в окно на здание Министерства юстиции, расположенное напротив.

Джилл находилась рядом со мной.

Она должна была поделиться каким-то секретом, какой-то глубоко запрятанной тайной.

Пленка была перемотана, и я нажал на кнопку. Голос, раздавшийся в пустой комнате, даже напугал меня. Джилл заговорила.

– Доброе утро, господин президент. Сегодня 10 декабря, ровно пять часов утра. Не вешайте, пожалуйста, трубку, с вами говорит Джилл. Да, та самая Джилл. Мне необходимо поговорить с вами по касающемуся лично вас вопросу. Мы можем это сделать?

– Ситуацию уже никак нельзя назвать «личной», – послышался из динамика голос президента Бернса. – Почему вы убиваете невинных людей? Почему вы хотите убить меня, Джилл?

– О, здесь имеется очень серьезная причина и, разумеется, вполне удовлетворительное объяснение всем нашим поступкам. Может быть, нам нравится запугивать так называемых «сильных мира сего». Может быть, мы, таким образом, передаем вам небольшое послание от всех «маленьких» людей, которых вы запугали своими командными решениями и всемогущими распоряжениями, спускаемыми сверху. В любом случае, ни одного из тех, кого мы убили, нельзя назвать невиновным, господин президент. Они все заслужили смерть по той или иной причине.

Затем Джилл рассмеялась. Электронный фильтр так исказил этот звук, что смех ее больше напоминал детский.

Я сразу вспомнил сына Эйдена Корнуолла. Чем же это девятилетний мальчик заслужил подобную смерть? В этот момент я всей душой ненавидел Джилл, кем бы она ни была, и какие бы у нее не имелись причины для таких поступков.

Президент ответил ей спокойным ровным голосом:

– Позвольте мне прояснить вам кое-что, Джилл: вам меня не запугать. Скорее, вам самим нужно опасаться. Вам и Джеку. Мы подошли совсем близко. Вам уже не спрятаться. На всей земле для вас не найдется места, где вы бы смогли укрыться. Все кончено.

– Мы, разумеется, будем иметь это в виду. Большое спасибо за предупреждение, это так мило с вашей стороны. А вы запомните вот что: вы уже труп, господин президент. Считайте, что ваша жизнь уже закончилась.

На этом запись обрывалась. Последние слова Джилл произнесла с презрением в голосе.

Джилл-утренний дискжокей. Джилл-поэтесса. Кто же ты такая, Джилл?

Ваша жизнь уже закончилась. Мне снова захотелось переговорить с президентом Бернсом, прямо сейчас, без отлагательств. Мне нужно было прослушать эту угрожающую сумасшедшую запись вместе с ним, еще раз. Может быть, президенту было известно кое-что еще. Возможно он что-то недоговаривал.

Я проиграл запись еще несколько раз. Не знаю, сколько времени я просидел в лаборатории, глядя из окна на постепенно гаснущие огни города. Где-то там, среди этих домов, находились и Джек с Джилл. Может быть, как раз сейчас они продумывают свой план убийства. Но, может быть, и нет. Вы уже труп, господин президент. Считайте, что ваша жизнь уже закончилась. Зачем им понадобилось предупреждать нас? Зачем предупреждать нас о своих планах и действиях?

Хотя часы показывали уже половину одиннадцатого, мне очень хотелось заехать еще в одно место. Я позвонил Джею Грейеру и сообщил, что направляюсь в Белый Дом. Затем я добавил, что хочу встретиться с президентом Бернсом, и попросил Джея устроить мне это свидание.

– Это может подождать до утра, Алекс.

– Нет, Джей, не может. У меня есть пара теорий, и я боюсь, что за ночь они прожгут мне мозги. Мне срочно надо получить некоторую информацию от президента. Если он сам перенесет встречу до утра, то, конечно, я настаивать не стану. Но я прошу вас поговорить с Доном Хамерманом или кто там еще несет за это ответственность. В конце концов, мы ведем расследование убийства и пытаемся предотвратить новое. В любом случае, я выезжаю.

Когда я прибыл в Белый Дом, Дон Хамерман уже ждал меня. Вместе с ним меня встретили главный советник Джон Фэйхи и Джеймс Дауд, генеральный прокурор и личный друг президента Бернса. Все они выглядели расстроенными и весьма напряженными. Видимо, дела в Белом Доме стали совсем плохи.

– О чем вообще идет речь, черт побери? – возмущенно начал Хамерман. Впрочем, меня не удивило такое неприветливое обращение. Я давно подозревал, что этот господин умеет кусаться. Но я видывал и похуже, поэтому ни капли не смутился.

– Если желаете, я могу подождать и до завтра, но моя интуиция подсказывает, что этого делать не следует, – тихо, но достаточно решительно произнес я.