Взгляд его скользнул по ногам женщины. Та хотела было ответить, но Райвис предостерегающе вонзил ногти ей в плечо.

Издалека послышался крик. Потом еще и еще. По-видимому, нашли трупы, предположил Райвис. Медлить было некогда.

— Ты раньше вроде бы упоминал, что знаешь место, где я могу дождаться следующего корабля на юг. Отведи-ка меня туда.

Докер подбородком указал в направлении, откуда раздавались крики:

— Дело-то, похоже, срочное?

У Райвиса лопнуло терпение. Он рывком ухватил докера за веревочный пояс и притянул к себе:

— Веди меня туда — сейчас же, а то я вспорю тебе брюхо, а кишки скормлю чайкам.

Женщина охнула.

Докер невозмутимо кивнул:

— Вот оно что. В таком случае, господин, ступайте за мной.

Кэмрон закончил письмо и обессилено откинулся на спинку стула. Голова болела, мысли путались, и принятое решение уже не казалось таким уж ясным и очевидным. Он сжал кулак и ударил по лежавшему на столе письму. Ему придется причинить отцу боль — без этого не обойтись.

Берик Торнский был великим и благородным человеком. Любой бы подтвердил это. И все же порой Кэмрону казалось, что отец его чересчур велик, чересчур благороден. Трудно спорить с живой легендой. Кэмрон перевел дух, разжал кулак. Так не пойдет. Он должен верить, что поступает правильно.

Можно было уйти прямо сейчас — без предупреждения, как контрабандист, который гребет изо всех сил, борясь с волнами. Но такой путь он отверг сразу же. Одно дело разногласия, другое — обман. Кэмрон улыбнулся — нежно, но не без горечи. Возможно, он сам не понимает, как много у них с отцом общего.

От этой мысли ему стало совсем тошно. Кэмрон поднялся и прошел через комнату к окну. Он откинул ставни и высунулся наружу — просто чтобы немного отвлечься и развеяться. Почти с болезненным напряжением всматривался он в огни Бей'Зелла, мерцающие вдали, к западу от поместья. Перо по-прежнему было зажато в руке, но Кэмрон даже не заметил, как острый кончик впился в ногу.

Все готово — осталось лишь подписаться. Кэмрон точно видел перед собой отца, читающего это письмо. Пергамент Берик поднес поближе к близоруким глазам — настолько близко, насколько позволяет его непомерная гордыня. А как напряжены сухожилия на запястьях! Это чтобы не уронить письмо. Только Кэмрон знал, каких усилий стоит старику скрыть дрожь в руках.

И, подумав о стойкости старика, о его железной воле, которая теперь была направлена лишь на борьбу с дряхлеющим телом, Кэмрон решил, что сам отнесет письмо. Это его долг перед отцом.

Он вернулся к дубовому столу и потянулся к чернильнице. И только тут Кэмрон заметил, что на кончике пера сверкает капелька его собственной крови. Он передернул плечами и обмакнул перо в серебряную чернильницу, смешав красную влагу с черной. Решительной рукой он вывел свою подпись — Кэмрон Торнский. Очень официально, впрочем, и письмо ведь официальное — он ставит отца в известность, что покидает замок, и уведомляет о своих дальнейших намерениях.

Горькие слова сказаны раньше. Даже теперь, через несколько часов, при воспоминании об этой сцене краска заливала щеки Кэмрона. Он любил отца, но что сказано, то сказано, ультиматумы выдвинуты, и пути назад нет.

Кэмрон отломил от бруска воска для печатей небольшой кусочек, положил в ложку и немного подержал над пламенем свечи. Подцвеченный особой смесью растительных красок воск был безупречно ал. Как бегущая по кровеносным сосудам алая жидкость. Кроме Кэмрона и его отца, лишь один человек запечатывал письма таким воском.

Воск быстро задымился и превратился в расплавленный аметист, и тогда Кэмрон уронил несколько капель на письмо. Затем он придавил их печатью, которую держал в специальном ящичке, и — пока воск затвердевал и приобретал нужный оттенок — процарапал на нем ногтем букву К. Получилось грубо и неряшливо, Кэмрон недовольно нахмурился. Вот уже много лет он не доставал из ящика эту печать. Но когда-то, еще мальчишкой, которому не дозволялось пользоваться фамильными гербом и цветами, он неизменно ставил на своих корреспонденциях заглавное К. Так настаивал отец — чтобы быть уверенным, что первым читает сыновние письма.

Кэмрон взъерошил волосы и на секунду закрыл глаза, пытаясь обрести хоть какое-то душевное равновесие.

Ничего не вышло. Да, они с отцом зашли слишком далеко, слишком сильно разошлись их взгляды. Берик отказывался выступить против гэризонского короля. Он хотел выждать, понаблюдать, посмотреть. Кэмрон готов был с уважением отнестись к мнению отца по любому вопросу, но тут старик ошибался. За такими людьми, как Изгард Гэризонский, не наблюдают. Таких сметают с лица земли, разделываются с ними раз и навсегда — или же они разделываются с вами.

Вдали Кэмрону послышался какой-то звук. А, разбился горшок. Один из слуг уронил поднос. Но этот шум заставил его очнуться и начать действовать. Засунув письмо под тунику из бычьей кожи, Кэмрон поспешил к покоям отца.

Замок Бэсс стоял на побережье к юго-востоку от Бей'Зелла. Точно краб, примостился он среди скал и приливно-отливных озер: темный, укрытый от посторонних глаз, хорошо защищенный. Он не походил на изящные поместья, вроде дома в Ранзи. Тут не было ни садов с фонтанами, ни причудливых фасадов, ни тенистых внутренних двориков и палисадников. Только каменные стены в десять шагов толщиной и фундамент, заложенный так глубоко под землей, что казалось, доходит до самого ада. Гэризонская крепость, расположившаяся в сердце Рейза, — и таких было немало по побережью.

Гэризон дважды завоевывал Рейз. Первый раз пять столетий назад в годы хаоса, последовавшие за падением Истанианской империи. Потом, через три столетия, во время эпидемии чумы. А пятьдесят лет назад Гэризон попытался сделать это снова.

И Берик Торнский — отец Кэмрона и человек, которого он собирался покинуть, предоставив старику, чьи косточки стали похожи на детские, а кожа — тонкой и сухой, словно муслин, одному доживать свой век, — именно этот человек на горе Крид разбил гэризонские полчища. Тогда Берику было девятнадцать лет. Девятнадцатилетний юнец командовал двадцатитысячной армией. А гэризонцы не ожидали никакого сопротивления. Берику пришлось в одиночку противостоять врагам. История знает немного битв, столь же кровавых, как бой на горе Крид. Сорок тысяч человек полегли там всего за два дня и ночь. Победа нелегко досталась Берику. Из его войска меньше ста пятидесяти человек живыми спустились с той горы.

Кэмрон сжал губы. Эта победа целых пятьдесят лет непосильным грузом давила на отцовские плечи. Всего несколько часов назад, в пылу ссоры, когда Кэмрон укорял его за нежелание противостоять гэризонскому владыке, Берик воскликнул:

— Что толку в победе, если ради нее должны сложить головы лучшие сыны отечества?!

В том-то и дело — в совести отца. Каждый день его жизни был наполнен раскаянием и сожалением. Каждую ночь ему снились сорок тысяч трупов на северном склоне горы Крид.

Девятнадцати лет от роду Берик Торнский стал полководцем. В двадцать — дипломатом, политиком, миротворцем.

Кэмрон покачал головой. Теперь, когда Изгард взошел на престол, мир — глупая политика.

Вдалеке послышались шаги. Кэмрон напрягся, но тут же расслабился снова. Ночной караул заступает на посты. Немного позже положенного, но все в замке знали, что всегда пунктуальный Хьюрин теперь бьется в тенетах страсти. Капитан стражи пытается уложить в постель пышнотелую красавицу Катилину Бенкуисскую, славившуюся своей неприступностью.

Опять шаги внизу — тихие, точно идут на цыпочках. Крошечный пульсик на щеке Кэмрона тревожно забился. Стражники не отличались легкостью походки. Хьюрин требовал, чтобы его люди носили тяжелые кожаные сапоги.

Кэмрон остановился на минуту, прислушался. Ничего. И все же чутье не могло обмануть его: что-то не в порядке. Он кинулся по лестнице вниз.

Кэмрон сначала увидел кровь и лишь потом тело. Сперва он принял ярко-красное полотнище, закрывающее собой три нижние ступени, за обычный плащ. Но затем в груде шелка он заметил и бледную руку, плечо и только что освежеванный торс. Солдатик, молоденький племянник Хьюрина, прошлой зимой вступивший в число стражников, был разрезан от горла до паха рукой опытного мясника. Убийца нанес несколько ударов, содрал с ребер и грудной клетки кожу и тонкую ткань под ней и аккуратно сдвинул их в сторону — чтобы обнажить сердце.