Дело происходило раннею весною, в ясную лунную ночь. Знакомые очертания крепости и гор совершенно отчетливо вырисовывались на темном звездном небе, сам же город был ярко освещен, и поэтому все было видно, что происходило в нем. Вокруг дворца было еще светлее, там видны были мельчайшие подробности, за закрытыми воротами Беатриса могла различить тысячу лиц, с ненавистью и злобою взиравших на ее дворец.

Дикий рев этой разъяренной толпы, напрасно напиравшей на ворота, долетал до ее ушей. Она видела, как изредка отделялись отдельные группы и направлялись в отдаленные районы города, где сейчас же вслед за тем раздавались крики и видно было зарево пожара. Беатрисе отчетливо было видно, как беззащитные жертвы со стоном валились от рук озверевших убийц, топтавших уже мертвые тела ногами. Но то, что она видела, была лишь, вероятно, сотая доля ужасов, происходивших во всем городе; в своей ярости веронцы не щадили ни пола, ни возраста французов. Они вытаскивали на улицы спящих детей и там безжалостно разбивали их о камни, они своим громким смехом заглушали предсмертные мольбы и стоны несчастных женщин. Довольно было того, что кто-нибудь обвинялся в хорошем отношении к французам, чтобы его немедленно же приговорили к смерти и тут же приводили приговор в исполнение.

Все это Беатриса видела или угадывала, но ни слова не говорила об этом собравшимся вокруг нее женщинам.

— Они никогда не сломают ворота, — говорила она. — У нас есть надежная защита в лице графа де Жоаеза, мы можем спокойно довериться ему, постараемся же быть твердыми, теперь уже скоро конец всему.

Она говорила эти слова и в то же время сознавала, что ужасная ночь только началась, что каждая минута может быть гибельной.

Большие ворота выдерживали все время безумный натиск толпы, и она поняла наконец, что здесь все усилия ее тщетны. Многие притащили лестницы и влезали на ворота, откуда начинали стрелять в людей, стоявших во дворе дворца Беатрисы. Но в ответ им раздался дружный залп, и все смельчаки попадали мертвыми обратно в толпу, из которой они вышли. Старик Дженси находился во дворе, а с ним пятьдесят его отборных людей, которые могли отразить какую угодно атаку. Но, тем не менее, то здесь, то там раздавались среди них стоны, доказывавшие, что шальные пули неприятеля все же имели некоторый успех. Но ворота оставались закрытыми, и в продолжение целого часа положение не изменилось ни на йоту. Но вот кто-то в толпе крикнул, что надо поджечь дворец, сначала крик этот был встречен насмешками, потом его поддержали другие, и наконец вся толпа стала требовать одного: «поджечь их, поджечь!». Сейчас же откуда-то появились связки соломы и около двадцати факелов, и затем раздался восторженный крик толпы, приветствовавшей первое появление огня. Но ворота Бернезского дворца были выстроены пятьдесят лет тому назад, они были окованы кругом железом, костры, пылавшие вокруг них, не причинили ни малейшего вреда и сейчас же потухли.

Снова стали зажигать костры, притащили опять соломы, запылали костры и опять та же неудача, ворота стояли целы и невредимы, в толпе на минуту воцарилось мертвое молчание, и вдруг раздался чей-то крик:

— К реке, надо забраться туда со стороны реки!

И вся толпа ринулась по указанию кричавшего прямо к реке, лениво катившей свои сонные волны. Сейчас же в дело были пущены все имеющиеся налицо суденышки: кто поехал в лодках, кто в челноках, кто на плотах, и все это направлялось прямо к сада дворца. И как это только никому не пришло раньше в голову? — удивлялись все, спрашивая друг друга Ведь пробраться в сад очень легко, а во дворце го могли только встретить пятьсот человек, без оружия, разодетые в шелк и в бархат. Все невольно ощупывали свои кинжалы и мечтали уже о том, как они перережут горло этим французам.

Но старый Дженси и с этой стороны приготовил им ловушку. Как только люди его впервые высадились в саду, он сейчас же приказал им вырыть огромный ров вдоль берега, не щадя кустов роз и сирени. И действительно, люди его принялись с таким жаром за работу, что рыхлая мягкая земля так и летела комьями под их лопатами. Когда ров был вырыт, Гастон тихонько вошел во дворец и приказал лакеям вынести своим людям вина для подкрепления их сил, а сам пошел отыскивать Джиованни Галла. Солдаты напились вволю и, не сознавая даже хорошенько, чего от них требуют, были готовы беспрекословно исполнить каждое приказание графа или старого Дженси.

Время от времени Гастон снова выходил к ним в сад, чтобы подбодрить их ласковыми словами, при этом он о чем-то очень серьезно толковал каждый раз со старым сержантом. На душе Гастона было тяжело, исчезновение Джиованни Галла сильно беспокоило его, он упрекал себя за то, что оставил его утром во дворце вместо того, чтоб взять его тогда с собой.

— Бедный юноша знал все и за это поплатился, вероятно, своей жизнью, — говорил он Дженси. — Два часа тому назад его вынесли замертво из комнаты. Я послал к нему врача, но тот подает очень мало надежды. Нет, Дженси, все же хорошо, что мы вовремя явились сюда с вами.

— Я не сомневаюсь в этом, граф, я уже несколько дней тому назад предчувствовал все это. Но мы сделаем все, что сможем, а генерал Бонапарт пришлет нам подкрепление. Он еще никогда не отказывал никому в помощи. Но только дело в том, когда до него дойдет известие о том, что здесь творится. Если он узнает это только от Валланда, так нам нечего ждать: этот негодяй продаст родную мать ради своей выгоды. Бедные женщины, им плохо придется, если спасение их зависит только от него. Я жду только случая сказать это ему прямо в лицо.

— Если это будет зависеть от меня, Дженси, то я постараюсь вам доставить этот случай поскорее. Но, в сущности говоря, надо ведь принять в соображение и то, что ему нелегко здесь приходилось и, кроме того, он — плохой политик. Я не верю, чтобы француз мог сознательно сделать такую низость, как он.

— Трудно сказать, граф, будем надеяться, конечно, что все обойдется и так, но лучше было бы, чтобы кто-нибудь другой отправился к Бонапарту, чтобы известить его обо всем.

Оба они нерешительно посмотрели на другой берег реки, так как чувствовали, что один из них должен переправиться через нее, чтобы добраться до лагеря Бонапарта, и каждый из них желал, чтобы пошел другой, так как каждый хорошо знал, что в саду его ожидает большая опасность, чем на том берегу. В ту минуту, как они еще обсуждали этот вопрос, раздался гул колоколов, а затем первый крик разъяренной толпы. Солдаты вскочили, как один человек, готовые броситься во двор, откуда раздавались крики, но старый Дженси поднял вверх руку и крикнул на них:

— Вон, ложитесь скорее в траншеи и молчите, пока вас не спросят.

Затем он отсчитал пятьдесят человек и повел их во двор.

Гастон же пошел во дворец, чтобы выручить Беатрису в трудную для нее минуту. Дженси сначала мужественно защищал ворота, как мы видели, затем быстро бросился в сад, где уже солдаты его приготовили ружья, видя, как по воде к ним приближается целая флотилия рассвирепевших граждан, твердо уверенных в том, что с этой стороны им нечего опасаться, так как во дворе остались только беззащитные гости Беатрисы и несколько преданных ей слуг. Ужасно было видеть, как разъяренная толпа, не ожидая, пока лодки пристанут к берегу, прыгали из них в воду, многие попадали под лодки и тонули, другие сшибали друг друга с ног. Никто из них и на минуту не допускал мысли, что их ждет засада, и поэтому, когда вдруг в темноте раздалась французская команда открыть огонь и послышался первый залп, переполох произошел невообразимый, все бросились, как безумные, обратно в воду, давя друг друга в паническом страхе. А за ними вслед неслись выстрелы за выстрелами, гулким эхом отдаваясь над водой.

У большинства из них в руках были только кинжалы, так как они рассчитывали, что им придется только резать беззащитных французов. Некоторые были вооружены пистолетами и ружьями, но большинство было даже совсем без оружия, и поэтому все они бросились скорее к лодкам и обрушились на тех, кто первые закричали «к реке». И все бежали с поля сражения, покинув своих раненых и мертвых, павших от выстрелов верной сотни Дженси. Всю ночь продолжалось попеременное нападение то на железные ворота, то на скрытые траншеи, в которых засели солдаты. Во дворце настроение духа менялось по мере того, как приходили утешительные или грустные вести. Когда стало рассветать, на мраморной лестнице дворца видно было множество растянувшихся фигур, богатые и нарядные платья были выпачканы, светские люди сбросили свои маски и оказались простыми смертными с испуганными бледными лицами, тревожно спрашивающими друг друга: «Придут ли к нам на выручку?» Более мужественные в нескольких словах описывали все положение дел. В горах было не менее пяти тысяч вооруженных итальянских солдат, Бонапарту придется встретиться с ними по дороге в Верону; весьма возможно, что он не слишком будет огорчен тем, что несколько сот его соотечественников погибнет в Вероне, ведь это только даст ему случай обелить себя в глазах Европы. Он скажет всем: