— Конечно же, нет! Бирн знает о растениях и садах больше меня, он всегда любезен и ровен.

— Ну и что? Он не может ничего рассказать о себе.

— Зато ты более чем компенсируешь его молчаливость. Временами ты ведешь себя крайне возмутительно.

— Спасибо за любезность! — Гнев его вспыхнул вновь, и Саймон подумал: однажды я ее ударю… сделаю что-нибудь ужасное.

Он продолжил:

— Я делаю ошибки, я напиваюсь и забываюсь. Но Том и Бирн попали сюда не без причины, драгоценная Рут. Поверь мне: в этом нельзя сомневаться, как и в существовании Листовика и Лягушки-брехушки.

— Я знаю, что здесь не так, — ответила негромко Рут. — Здесь все не в порядке, ничто не плодоносит, растут одни сорняки. Все слишком распалось. Вокруг хаос. Ничто не работает, ничто не на месте. Все разрушается… быть может, энтропия — более уместное слово. Саймон, если мы просто приведем сад в порядок, ты увидишь, что Листовик исчезнет. А когда разберемся в доме, придет конец и снам о Лягушке-брехушке.

— Снам, Рут? Неужели ты так действительно думаешь? Или ты считаешь мои слова табачным дымом, растворяющимся в воздухе? — Саймон пытался поверить ей, он хотел поверить в сны. И в основном это ему удавалось.

Он что-то пробормотал. Глупые слова, бессмысленные. Неспособные передать его мысли.

— Я отправляюсь в постель. Скажи Бирну, чтобы уезжал. Потом окажи любезность и Тому с Кейт, отошли их куда-нибудь. Зачем мы им… два потрескавшихся старых горшка?

— Отвечай за себя самого. Я не воспринимаю себя с такой степенью жалости.

— Ты тоже уезжай.

— Ты этого хочешь?

— Нет. Нет. О Боже, Рут, не уезжай… — Он потянулся к ней как утопающий. — Не покидай меня. Не уезжай.

За ее головой он увидел Лягушку-брехушку, сидевшую в уголке комнаты. Красные глаза на зализанной башке следили за ним. Одобрение выразилось в наклоне головы, удовлетворенно моргнули глаза.

— Забери меня отсюда, забери, забери, — сказал он, но слова его запутались в ее волосах, в сладкой, теплой и обильной плоти ее плеч.

— Вот что, старина, давай спать. — Она обняла его за плечо, охраняя и направляя. — Рейнолдс зайдет в понедельник. Осталось два дня и две ночи.

— Дня три будет, — сказал он. Рут не расслышала слов.

Слова как дыхание, подумал он. Они заражают воздух, вирусы — возбудители болезней, и иногда люди подхватывают их, поглощая собственной душой. Рут помогла ему подняться наверх — как больному. И он видел повсюду открытые книги, журналы и газеты, выкрикивавшие в воздух свои слова.

Физекерли Бирн медленно шел по дорожке к коттеджу. Он злился на себя за то, что смолчал и не спросил о старике, вернувшем ему бумажник.

Два дня он ничего не говорил. Каждую возможность перекрывали. Обычно это делала Кейт. Она наверняка знала, что делает. Девица вела себя оживленно и непринужденно болтала, и он не чувствовал необходимости открывать рот. В тот вечер Бирн заметил, что она вновь избегает его взглядов. Конечно же, она смотрела на Тома, находящегося в центре общего внимания: симпатичный молодой поклонник, с блестящей светлой шевелюрой, мягкими белыми руками. В очередной, новой белой тенниске, свободном полотняном пиджаке. Он подавал себя самым привлекательным образом, смешивая интеллект и почтительность, что ни на миг не обмануло Бирна.

Том определял, чего сумеет добиться, но разве можно винить его? Молодежь всегда хищничает. Том отыскал для себя превосходную нишу: полный пансион и жилье, и Кейт, романтическую и сексуальную. Ему предстояло долгое жаркое лето, позволяющее воплотить в жизнь мечты, которые явно успели овладеть им. Мальчик был симпатичен Бирну; только очень молод и наивен и полон абсурдных амбиций в отношении своего романа.

Но Кейт справится с этим. Бирн решил, что наивности в ней не заметил, как раз наоборот. Как она сумела проглядеть его бумажник и сколь откровенно попросила его остаться по собственным причинам, как умело она справлялась с Саймоном. Получалась личность уверенная и владеющая собой.

В отличие от Рут. На деле он оставался в этом доме из-за нее, из-за нее же связался с этой трудной компанией. Что ему этот старик, что ему эта странная смерть… да не приснилось ли ему все это? Произошло ли все это на самом деле?

Он просто хотел помочь Рут. Нечто в нем реагировало на ее теплоту, на ее абсурдное стремление взвалить на себя беды мира. Это делало ее ранимой, но и открывало ее силу. Другая сломалась бы уже много лет назад. Ну а Рут лишь взвалила на себя новую работу, этих самаритян, и каждый день возилась в саду, в соломенной шляпе, такой забавной на этих милых волосах. Открывая дверь в коттедж, он все еще думал о Рут.

Кто-то побывал здесь. На столе под электрическим светом развернутая газета, броский заголовок:

Бирн смотрел на газету пустыми глазами, на миг потрясение вернуло его в привычное горе и забытье.

Он не узнал газетную статью, хотя тогда их было довольно. Бирн удивился тому, что печатные слова тронули его с прежней силой. Он скомкал газету в тугой комок, прежде чем выбросить в мусорное ведро.

Под ней оказалась другая страница, с его собственным снимком, вполне узнаваемым, невзирая на мундир: стриженые волосы, лицо без морщин, веселые глаза.

Эта вырезка была из «Gazette», одной из местных газетенок. Бирн не считал себя достойным внимания прессы, однако в Мидлхеме его заслужит и пропавшая кошка.

Бирн ощутил, что дрожит. Что на земле заставило его назваться здесь своим собственным именем? Он позволил себе слабость, Рут и дом соблазнили его, он перестал думать.

Но кто сделал эти вырезки, кто и почему поместил их на стол, чтобы он нашел их? Сообщат ли об этом в полицию? Военная полиция тоже разыскивает его. В Йоркшире хватало людей, непосредственно интересовавшихся судьбой Физекерли Бирна. Но кто здесь установил эту связь?

Мысль его немедленно вернулась к двум женщинам, укравшим бумажник и нож, к этой странной смерти. Старик, возвративший ему бумажник, видел все его документы.

Он этого не хотел. Он не хотел, чтобы ему подобным образом напоминали о прошлом… так грубо и бесцеремонно. И слишком уж точно. Он привык уже гнать мысли о Кристен и Дэвиде. У него не было желания вновь обращаться лицом к этой бездне.

Что можно приобрести, обратившись к ней снова, погрузившись в нее? Он бежал, бросил Йоркшир и армию, чтобы убраться подальше от этих мыслей.

Надо кончать изгородь, и если кто-то хочет, чтобы он отправился вон из поместья по каким бы то ни было причинам, Бирн просто уйдет отсюда, потому что не давал никаких обязательств оставаться.

Бирн поднялся по узкой лестнице в спальню, намереваясь завтра же утром оставить дом.

На постели что-то лежало. На мгновение ему показалось, что на подушке обрисовалась человеческая голова с растрепанными волосами. Увидев, что это было на самом деле, Бирн затаил дыхание. На подушке, пронзенная его собственным ножом, тем самым, который он закопал в лесу, лежала сипуха[12] с широко распростертыми крыльями; кровавое пятно расплылось как раз там, куда он клал голову.

Он застыл — разъяренный, в припадке брезгливости. Преднамеренное жестокое и наглое осквернение. Но смысл был понятен.