— А что там говорить? Вы остановились здесь. Платите наличными, а не кредитной карточкой. Человек спокойный, не суете нос не в свои дела и…

Он умоляюще посмотрел на Болана.

— И каждое утро делаю ставки на стодолларовых кляч у местного букмекера, — закончил за него Болан.

Портье бросал по сторонам косые взгляды, ни на миг не переставая улыбаться.

— Есть вещи, о которых не стоит говорить вслух, мистер Ламбретта, — нервно сказал он. — Я бы предпочел, чтоб вы сохранили в тайне кое-какие ваши… э-э… связи.

Болан забрал двадцать долларов, шагнул назад и расстегнул пиджак, открывая взгляду портье маленький Р.32 в кобуре под мышкой. Порывшись в карманах, Мак вытащил туго набитый бумажник и неторопливо вложил в него двадцатидолларовую бумажку, а вместо нее уронил на стойку банкноту в пятьдесят долларов. Портье отвел глаза от револьвера и уставился на новую бумажку. Он нервно облизал губы и произнес:

— Прямо не знаю, что и сказать…

— А тут нечего знать, — добродушно сказал Болан. — Мне вряд ли стоит торчать здесь и сорить деньгами. Не проще ли вытащить вас из-за стойки и влепить пару добрых оплеух? Вам не приходила в голову такая мысль?

Судя по всему, подобная мысль, хоть и с опозданием, посетила и портье. Он нагнулся над стойкой и заговорщически зашептал:

— Этот человек хотел знать, кто вы и с кем вы общаетесь, мистер Ламбретта. Я думал, вам нечего скрывать. Я сказал, с какого времени вы проживаете у нас, и что выглядите, как спокойный и воспитанный джентльмен. Ах, да! Кажется, я еще сказал ему, что Д'Агоста приезжала за вами раза два. Может, мне не стоило говорить это? Надеюсь, я не выдал никакой тайны. Д'Агоста такая очаровательная молодая женщина… слишком молодая, чтобы быть вдовой. Очень жаль, поверьте мне…

— Вы ему сказали о лошадях?

— Да, мистер. О! Уверен, что это не повредит вам. Я уже делал ставки и для того джентльмена.

— Так… Кто он?

Нижняя губа портье задрожала.

— Мистер Мараско. Кажется, его зовут «Мед» Мараско. Странное имя для человека его комплекции, но…

— И вы говорили с ним о моей почте?

Лицо портье вытянулось.

— Я… э-э… Мараско — партнер Джулиана Диджордже, мистер Ламбретта. Вы, конечно же, знаете, что мистер Диджордже отец Андреа Д'Агоста. Таким образом, учитывая эти обстоятельства, я счел возможным…

— Значит, вы говорили с ним о моей почте!

— Да, мистер. Я сказал ему, что вы получили письма из Флориды и Нью-Джерси. Может, мне не стоило…

— Ну, ладно! Оставьте, — прервал Болан портье и вложил в его мокрую от пота руку пятидесятидолларовую купюру.

Он шел к выходу через весь холл, и на лице его играла довольная улыбка. Прикрытие сработало.

— Это проходимец, каких мало, — увещевал дочь Диджордже. — Поверь мне, бамбина.

Он терпеть не мог итальянских слов в повседневной речи, но это отеческое «бамбина» должно было подчеркнуть их родственные отношения. Андреа правильно понимала психологию подобного семейного обращения. Ни в одном другом месте конфликт поколений так не бросался в глаза, как в семействе Диджордже. Мать и дочь уже давно утратили общий язык. Мама проводила все свое время в путешествиях и посещениях дворцов итальянской Ривьеры, а между отцом и дочерью повелось так, что словечко «бамбина» стало сигналом к примирению еще с тех пор, когда трехлетняя Андреа получила свою первую трепку. Ласковое слово «бамбина» призывало закопать топор войны, успокоить задетое самолюбие или готовило плацдарм для сообщения плохих вестей, что и собирался сейчас сделать Диджордже.

— У него нет даже приличных связей, — продолжал раздосадованный отец. — Это одиночка, ничтожество, наемный убийца, готовый за гроши пристрелить мать родную, босяк, которого может купить кто угодно. Мне не хочется говорить тебе это, но ты должна быть более разборчива в людях, которых приглашаешь в дом, дорогая. Нахлебники, вроде этого, могут причинить твоему папочке лишь массу неприятностей. К тому же подобные типы обычно кончают с пулей в голове, оставляя после себя заплаканных вдов и сирот. Опускаясь на дно, он увлечет за собой и тебя. Я вовсе не собираюсь выбирать тебе друзей, но… в конце концов… послушай, бамбина, ты теперь в курсе всех дел и знаешь, каким осторожным должен быть твой папуля.

— Из каких источников ты получил эти сведения? — удивительно спокойным голосом спросила Андреа.

— Знать такие вещи — часть моей работы.

— Да, я понимаю, папа, — терпеливо ответила девушка, — но на этот раз твои осведомители ошибаются. Фрэнк… да что там! Я не знаю, как он зарабатывает на жизнь, и мне, в общем-то, наплевать на это. Он мне нравится, а больше меня ничего не интересует.

Ее глаза потемнели, и она нанесла папочке удар ниже пояса:

— Кроме того, где была бы сейчас я, наведи мама о тебе справки лет тридцать тому назад?

— Ай-яй-яй! — простонал Диджордже.

Он ударился локтем о стену и, скривившись, потряс рукой.

— Ты не хочешь прислушаться к голосу разума, бамбина, — сказал, наконец, он. — Ты создаешь дополнительные трудности своему папочке. Да, у меня есть проблемы. Но они не имеют ничего общего с тем, что я сделал для твоей матери и для тебя. И что же? Я предпринял кое-какие меры, о которых мне не хочется говорить. Любой на моем месте поступил бы так же. Но времена изменились, мир изменился, в нем больше нет места для грошовых наемных убийц. Ты, наверное, считаешь, что твой папа никогда не думал в первую очередь о счастье жены и своего ребенка, а? Ты думала об этом?

— Ты бы перерезал горло и маме, и мне, только пожелай того твои братья по крови! Ты знаешь, что я говорю правду. Даже теперь Коза Ностра превыше всего, разве не так, папа? Она важнее, чем семья, родина или сам Господь Бог. Главное — верность «нашему делу», правда, папочка?

Андреа попала в точку. Лицо отца побледнело, едва лишь она произнесла два слова — «Коза Ностра». Он натянуто рассмеялся:

— Эй, откуда ты набралась таких глупостей? Кто забил тебе голову подобными сказками? Кто наговорил чепухи моей бамбине?

Андреа холодно посмотрела на отца.

— Это не чепуха, а правда. Родом она из Нью-Йорка, из двадцатых-тридцатых годов. Сейчас это известно всем, папа. Не удивлюсь, если узнаю, что об этом пишут даже в школьных учебниках. Так что же ты мне скажешь? Или тебе тоже хочется попасть в Историю? Мафия и «Коза Ностра» — одно и то же, об этом знает весь мир — и ты принадлежишь ей до мозга костей. Я знаю, кто ты и что ты. Поэтому избавь меня от своего «бамбина» и скажи прямо, что дочь проходимца не имеет права выйти замуж за такого же проходимца. Какова мать, такова и дочь, папа. Яблоко от яблони недалеко падает. И тут ты бессилен что-либо сделать, так что смирись с этим.

Джулиан Диджордже не рассердился и даже не обиделся. Ему было страшно и горько.

— Хорошо. Если ты хотела причинить отцу боль, то ты своего добилась, — негромко произнес он. — Впрочем, я на тебя не сержусь. Это хорошо, что мы выяснили отношения. По крайней мере, теперь я знаю, откуда ждать удар. Ты совершенно права, бамбина. Дидж не стоил и ломаного гроша до тех пор, пока мафия не сделала из него человека. Ты права. Я не получил такого блестящего образования, как ты, и за завтраком, в отличие от тебя, я не жрал ложками черную икру.

Он раскинул руки и обвел взглядом роскошную обстановку, словно видел ее впервые в жизни.

— Домишко вроде этого… когда я был пацаном, такой дом казался мне сказочным замком. Всем, что ты имеешь, — запомни это — ты обязана «нашему делу» — «Коза Ностра». Она кормит тебя и одевает. И если быть честным до конца, всем этим точно так же обязан ей и я, твой отец. Имей ты хоть на два центра здравого смысла, то выразила бы ей за это признательность вместо того, чтобы нести всякую чушь. Запомни еще вот что: ты слишком умна, чтобы говорить глупости своему отцу. То, что ты сказала насчет перерезанных глоток — сущая правда. В жизни все может произойти, даже с дочкой капо. Вот так! А ты думала, что я буду все отрицать? Нет! Дидж ничего не отрицает. Так что на твоем месте, мисс Неблагодарная, я бы хорошенько подумал, прежде чем говорить о папиных друзьях, которым это может не понравиться. Договорились? Дидж может многое, да! Он самый главный босс к западу от Феникса, но я не Бог, бамбина. Когда сверху приходит приказ, он обретает силу закона. Контракт есть контракт, и не важно, чья ты дочь или жена.