Мне очень нравится Соня, сестра моей жены. Она непосредственна, как ребенок, и потому совершенно невыносима. Если меня в течение десяти минут трижды спрашивают «правда, эта обивка просто замечательна?» и при этом каждый раз требуют, чтобы я с энтузиазмом отвечал, что лучшего цвета не видел никогда в жизни, у меня начинается нервный приступ, я начинаю неадекватно реагировать на ситуацию и со стороны выгляжу, скорее всего, человеком желчным и неприятным в общении.

— Ты мог бы вести себя более вежливо, — сухо сказала Рина на обратном пути. — Почему тебе всегда трудно что-то похвалить? Соня так старалась, целый месяц бегала по мебельным салонам…

— Некий Гай Шпринцак, — ответил я невпопад, — вообще не бегал по салонам, но его мягкая мебель не хуже сониной.

Вернулись мы в одиннадцатом часу, автоответчик оказался пуст, машины Романа на стоянке не было. Пришлось лечь спать. Рина, недовольная моим вечерним поведением, посоветовала мне опять лечь в салоне, но я отказался наотрез — я видеть больше не мог никакой мягкой мебели, а уж тем более спать на ней…

Во сне мне, естественно, явилось озарение, но я не смог заставить себя проснуться, а утром единственное, что вспомнилось, это спектакль «Отелло», поставленный почему-то на вилле убиенного Гольдфарба. Живой хозяин, вымазанный сажей, бегал по своим диванам и вопил «Дай мне платок!», а Дездемона (ее роль во сне исполнял Роман собственной персоной) колотила в большом количестве венецианскую посуду.

Чепуха и бред. Утром у меня болела голова, Рина ушла на работу, не разбудив меня и не попрощавшись, и мне пришлось приложить героические усилия для того, чтобы заставить себя сесть к компьютеру и заняться анализом материалов о связях «Хизбаллы» с иранскими спецслужбами. Днем я отправился в университет, чтобы просидеть два часа на нуднейшем семинаре, тема которого была настолько далека от моих интересов (от убийства Гольдфарба, если говорить прямо), что я задремал сразу после того, как докладчик произнес «Прежде чем перейти к…»

— Все оформлено, — сказал Роман вечером. — Судья продлил срок содержания Шпринцака под стражей на две недели. Этого вполне достаточно, чтобы подготовить обвинительное заключение.

— Значит, он-таки убил? — спросил я с долей разочарования. Все закончилось слишком быстро.

— Да, улик вполне достаточно. Депутат Шилон на опознании сразу указал на Шпринцака. Следы около виллы были именно от ботинок племянника — совпали все характерные детали. Пуля, которой был убит Гольдфарб, была выпущена из пистолета Шпринцака, баллистическая экспертиза дала однозначное заключение. Алиби у него нет — игроки, с которыми Гай проводил время, утверждают, что он покинул компанию раньше восьми часов. Ему действительно звонили, но Шай Нахмани, которого призывал в свидетели Гай, утверждает, что еще не стал идиотом настолько, чтобы добровольно предлагать Шпринцаку деньги.

— Тогда кто же звонил? — перебил я Романа.

— Пока неизвестно, но это не меняет сути дела. У Шпринцака было достаточно времени, чтобы приехать в Герцлию и убить дядю. Он пока все отрицает, по совету адвоката, но, думаю, при его характере это протянется недолго. Он — не твердый орешек. Расколется.

Мы сидели в моей гостиной и смотрели телевизор. Звук был выключен, чтобы не мешать разговору, на экране кукла, изображавшая Биби Нетаньягу, колотила по голове куклу Арика Шарона. Генералу это нравилось — он с удовольствием подставлял под удары собственную макушку. Совсем как Гай Шпринцак.

— Убийцы, — сказал Роман, — чаще всего не достигают цели. К сожалению, Шпринцак не знал о том, что Гольдфарб изменил завещание. Иначе он не стал бы убивать — не было бы мотива.

— Ну-ка, ну-ка, — потребовал я. — Давай подробнее.

— Полгода назад Гольдфарб составил завещание, в котором отказывал племяннику даже в ломаном шекеле. Там есть специальный пункт, по которому Гай не мог бы оспорить волю дяди, если бы пожелал опротестовать завещание. В общем, племяннику не обломилось бы ни при каких обстоятельствах. Но он-то этого не знал. Он не виделся с дядей больше года, после того, как Гольдфарб дал ему от ворот поворот…

— Почему ты уверен, что Гай ничего не знал?

— Видел бы ты выражение его лица, когда я зачитал соответствующий параграф завещания! Он будто проглотил лягушку. «А я еще считал его порядочным человеком», сказал он. Хорошая реплика, да?

В салон вышла Рина и сказала:

— Если будете пить кофе, Песах, бери растворимый. Это единственный сорт, который у тебя не выкипает. Я иду спать, у меня был тяжелый день.

Тяжелый день был и у комиссара, но он спать не собирался. Напротив, он был настолько доволен завершением предварительного следствия, что терпел и мой кофе, и меня самого, и охотно отвечал на вопросы, задавая их преимущественно сам себе. Кажется, он репетировал свою предстоящую беседу с журналистами.

— Если улики против Шпринцака столь очевидны, — заметил я, выслушав Романа, — то почему он все же настаивает на своей невиновности?

— Дилетант, — отмахнулся Роман. — Они все такие. Когда теряются, у них начисто отшибает способность мыслить логически. Любой профессионал, увидев, какие против него улики, не стал бы отпираться и начал помогать следствию, рассчитывая на снисхождение. А дилетант, да к тому же еще и трус, способен не признавать красное красным, а белое белым. Ему говорят «вот твоя правая рука», и он способен утверждать, что рука не его. Знаю я таких. По-моему, Шпринцак и адвоката своего довел — тот собрался строить защиту на том, что Гай не отвечал за свои поступки, но для этого подзащитный должен хотя бы на этом этапе сотрудничать как с защитой, так и с обвинением. Он должен хотя бы адвоката своего не ставить в трудное положение!

— А если, — спросил я, — Шпринцак говорит правду? И тебе, и адвокату?

— Ты даже растворимый кофе умудрился испортить, — с досадой сказал Роман и поставил на стол чашку, из которой сделал всего один глоток. — Тебе еще раз повторить? Выстрел был сделан из пистолета Шпринцака, следы принадлежат Шпринцаку и никому другому, алиби у него нет, а мотив есть…

— Да, да, — поспешно сказал я. — Но психологически этот человек не способен…

— Песах, ты точно знаешь, на что способен человек, если ему нужны деньги?

— Мне всегда нужны деньги, — заявил я, — но я даже не сумел дать пощечину директору банка, отказавшему мне в ссуде.

— Просто у тебя нет богатого дяди с наследством.

Дяди у меня действительно не было. Я допил свой кофе — он был вполне приличным, особенно если добавить побольше сахара.

— По-моему, — заявил я просто для того, чтобы оставить за собой последнее слово, — по-моему, ты чего-то в этом деле не понял. Ты сделал глоток и заявил, что кофе плохой. Так и здесь. Сделав шаг, ты решил, что добрался до истины.

— Это ты, Песах, чего-то в этом деле не понял. Для того, чтобы понять, что кофе никуда не годится, глотка вполне достаточно. У тебя ведь по сути нет возражений. И у прокурора нет. И даже адвокат, — я это вижу! — считает, что Шпринцак виновен. Кофе я, конечно, допью — из вежливости. Но на дознание больше тебя приглашать не буду. Ты излишне эмоционален, как все историки… Дело достаточно простое, а у тебя перед глазами исторические аналогии.

— Все дела выглядят простыми, когда в них поставлена точка. И просты они только для того, кто эту точку поставил.

— Песах, это уже не история, а философия. На ночь глядя, и после твоего кофе, я не воспринимаю сложных умозаключений. Если ты считаешь, что Шпринцак не был на вилле, не оставил следов на дорожке и не стрелял из пистолета, скажи, кто это все сделал!

— Убийца, — пробормотал я.

— Естественно, — согласился Роман. — Убийца по имени Гай Шпринцак.

Два дня спустя я прочитал в газетах, что Шпринцак, подозреваемый в убийстве известного хирурга Гольдфарба, направлен на психиатрическую экспертизу. Похоже, что адвокат Бреннер разыгрывал стандартную карту, которая могла бы помочь подсудимому избежать пожизненного заключения. Я вспомнил взгляд Гая, брошенный им на меня, и подумал, что эксперты, скорее всего, признают этого человека полностью вменяемым. Но не способным на хладнокровное убийство — я все еще был убежден в этом. Или это было предубеждение — пожалев человека хотя бы на миг, начинаешь верить ему больше, чем он того стоит?..