Наше дыхание смешалось. Его движения были резкими, когда он сбрасывал с плеч, наконец, расстегнутую мною рубашку. Мои пальцы впились в его подбородок, поворачивая голову в сторону, и я, не осознавая, что делаю и зачем, провела языком по красивой линии нижней челюсти к уху. Его судорожный выдох сквозь стиснутые зубы, и мне стало даже неудобно на нем сидеть. Его пальцы до боли сжали мою кожу на спине, с первого раза не справившись с застежками кружевного лифа. Я глухо вскрикнула, но не от болезненности, а от жара, прокатившегося по венам в ответ на это жесткое движение. И потерялась, когда он все-таки справился с бюстгальтером, рвано кинув его в сторону и прильнув обжигающими губами к груди.

Мне впервые стало больно от того, что возбуждение тяжело клубящееся внизу живота нарастало и не находило выхода. Я даже не знала, что подобное бывает. А он нет, не планировал избавляться от брюк и переходить непосредственно к тому, зачем я сюда явилась. Яго язык скользил по моей ключице, руки с силой сжимали грудь, а горячее участившее дыхание пускало мурашки. И он видел, он прекрасно видел, что мне до боли его хотелось. Блядская улыбка при кратком взгляде на мое лицо это подтвердило.

Негодующе толкнула его на постель. Лег не сразу, но лег. Пальцы сжали мои бедра, подсказывая сделать имитирующее первое движение по его паху, пока сквозь столько ненужной чертовой ткани, которая из-за меня была мокрой. Я прикусила губу, заглушая стон от просто бешенного, взревевшего в крови требования немедленно, прямо сейчас ощутить его в себе.

Понял, прекратил издеваться, отчасти и из-за того, что у самого сдавала выдержка. Это было особенно заметно по подрагивающим пальцам, надрывающим фольгу презерватива, пока я, изнывая рядом пила его жадные, требовательные, и распаляющие поцелуи. Пара потраченных мгновений на идиотскую одежду, отшвырнутую им куда то в сторону, и он полулег на кровати, опираясь лопатками о спинку кровати обитой белой кожей.

Меня хорошо так потряхивало, когда я, притянутая им к себе на бедра медленно и не без его помощи, наконец, получала то, зачем сюда явилась.

— Подожди. — Он сдержал меня от первого движения, пробежавшись пальцами от моих ног вверх, к груди, сжав ее пальцами и сорвав с моих губ стон свидетельствующей о полном разгроме моих устоев и смятения от силы, яркости и просто неопределенности чувств. — Сейчас.

Начала, как будто впервые, неуверенно, теряться в нем в его глазах, в его руках. Голова порывалась откинуться назад, а веки прикрыться. Но он удерживал. Удерживал остервенелым желанием как ни странно не угасшим после того, как я наконец была на нем, а только нарастающим, от каждого движения от каждого моего судорожного быстрого вздоха.

В моей голове царила анархия которой упивалось жадное животное внутри, стонающее от его тела, от его рук и от его взгляда. И заставляющее меня делать то же самое. Мышцы ног забивались. Но усталость и тяжесть я не чувствовала, все это было отодвинуто на край сознания стремительно несущимся ко мне эхо грядущего горячего наслаждения. И он это видел. Попытался скинуть меня с себя, чтобы перехватить инициативу. С глухим рыком уперлась ладонями в его плечи прижимая их к спинке кровати и вызывая у него тихий смех.

Вены жгло, и ноги уже болели, а тяжесть собственного измотанного тела безжалостно гасила почти докатившую до распаленного сознания первую волну, когда я поняла, что все — катастрофа, я больше не могу. Не могу, блядь, и все.

Он резко и безапелляционно скинул меня на постель и тут же навалился сверху. Заткнул кривящиеся было от возмущения губы жестким поцелуем, сразу послав к черту все мои грядущие попытки сопротивляться. Потому что так ощущения оказались ярче. В груди все вспыхивало и дрожало, я безотчетно обвила ногами его торс, максимально прижимаясь к его паху и откидывая голову, что-то бессвязно шепча и чувствуя что вот…

Ударившая волна одновременно стерла и мир вокруг и меня в нем. Расщепила, отняла волю и мысли оставив только сладкое ощущение падения, наслаждения такой силы, что оно становилось невыносимым, неописуемым, непередаваемым. Несравнимым.

Я осознала себя не сразу. Сжавшуюся, лежа на боку и чувствующую слабые подрагивания мышц, все еще окутанных немеющими поцелуями удовольствия. Собственное тело, как чужое, тяжелое, неконтролируемое. С пересохших губ срывалось неровное и неравномерное дыхание, сердце иступлено билось в груди, а веки, налившиеся свинцовой тяжестью, никак не могли подняться. Дикость какая. И сопротивляться этому не хотелось.

Легкое, почти невесомое прикосновение его пальцев к моему плечу. Пустивших мурашки по коже.

— Ты?.. — мой голос сиплый, слабый, неузнаваемый.

— Одновременно. — Глухо и так же слабо в ответ, но с тенью удовлетворения и наслаждения.

— Врешь? — прохладная волна возмущения попыталась смыть слабеющее, но все еще парализующее чувство умиротворения.

— Сам удивлен.

Почему-то стало смешно. Губы растянулись в улыбке, но вместо смеха вышел какой-то сорванный вдох, и это все на что меня хватило.

— Воды? — негромко спросил он.

Я не в силах ответить, едва заметно кивнула. Его горячие губы коснулись моего плеча, зубы чуть прихватили кожу. Я судорожно дернулась, и услышала его довольное фырканье. Кровать едва слышно скрипнула, свидетельствуя, что он поднялся, но не дождалась момента, когда он вернется, отчего-то весьма быстро провалившись в темные с редкими изумрудными всполохами воды сна.

В главе использован текс песни MANĪAC — Фрау. Все права у исполнителя, ни на что не претендую.

Ответственно заявляю, что Коваль мудила.

После той ночи миновала неделя. И я бы забыла этот секс. Хотя бы попыталась, если бы Паша не начал водить дружбу с моим Женькой, который чуть ли не ежедневно тусовался у него в офисе. Сначала по рабочим вопросам, потом, как я поняла, просто от нехер делать, потому что «Пашок клевый мужик! Маш, что с твоим лицом?». Он вместе с Тимоном, Пумбой и зеленоглазым мудилой частенько зависал по вечерам в барах. И явно не из-за партнерского контракта.

Женька приезжал домой пьяным в дрова, называл трех гадов своими друзьями и валился спать. Днем я бегала на занятия по повышению квалификации, которые должны были затянуться на месяц, вечером изредка встречалась с подругами, когда Женька зависал с тремя гадами, а к ночи приезжал пьяный в умат и такой наивно счастливый Женька, которого вырубало, стоило ему только до постели добрести. Меня лишали сексуальной жизни. Нагло и цинично.

Когда Женька в очередной раз заявился домой и уснул на унитазе, я разозлено подхватила куртку и, вызванивая Диего, покинула квартиру. Мой страстный мачо меня поразил до глубины души. Я уже запустила двигатель и готовилась выехать с парковки, когда мне с соболезнованием объявили, что меня бросили.

Я ошарашенно смотрела перед собой не в силах поверить стремительному испанскому говору о его внеземной любви, и досадном факте, что я достойна лучшего мужчины. Но мы можем остаться друзьями. Он сказал это серьезно. Мои брови удивленно поползли вверх.

— Ми амор, мать твою, что происходит? — резко обрубила я его страстные возлияния, какая я распрекрасная и как он меня не достоин.

Вообще с Диего мы говорили на английском. Иногда на смеси русского и английского. Но сейчас мой обуянный шоком мозг не мог выдать английский эквивалент интересующего меня вопроса, а Диего чувствовал за собой вину и поэтому покорно перешел на русский, хоть говорить на нем не любил, иногда ворча, что китайский, наверное, проще. Как-то притащил мне листок со спряжением глаголов и словами исключениями и попросил меня объяснить. В тот вечер он разбил вазу под мое смеховое сопровождение, хотя я честно пыталась сдержаться, когда Диего, потерпел фиаско четвертый раз подряд с предложенным мной примером…

Диего начал заливать снова про свою любовь. Но как к другу. Ко мне. Я, медленно но верно охеревая, слушала его и никак не могла принять мысль, что меня бросают. Меня. Бросают. Не я. А меня.