— Твое имя? — я бы не узнала свой голос, если бы на границе сознания не билось осознание, что глупый, несвоевременный вопрос задала я.

— Паша.

Имя как приговор. Как диагноз. Сжегший последние слабые попытки к сопротивлению у все еще наивно ратующего за рациональность сознания. Имя отравило и вытравило. Меня из меня. Поселив одно только… желание в моем отчего бьющемся дрожью теле. А он это понял. Осознал сразу. И это добавило огня в его сумасшедшем взгляде, полностью выжигая любые попытки сохранить остатки моего самоконтроля.

Он сделал ко мне шаг, а меня вжало спиной в равнодушный пластик обивки салона. Еще шаг, и дрожь вновь сотрясала руки. Еще один и дикая, животная, иступленная ненависть от собственной беспомощности и подобного хамства разом укротила смерч безумия, рушившего все хлипкие, почти бесполезные заграждения инстинкта самосохранения, хрипло подсказывающего, что он само воплощение опасности.

— Слишком нагло. — Рыкнула я, опуская подбородок и глядя на него исподлобья. Быстро загоняя свое безумие вновь на задворки сознания и вынуждая его подчиниться. Их обоих. И причину и следствие.

Остановился. Довольно прищурился, чуть склонив голову. На губах плутоватая улыбка. Напряжение горячего, физически ощутимого воздуха между нами спало.

— Видимо, мне придется играть с тобой на равных? — вызывающая усмешка в почти ровном тоне. — Я согласен. С тобой определенно согласен. — Один его шаг и наклон, наши лица разделяют не более двадцати сантиметров. Его рваный вдох сквозь стиснутые зубы, — сука, что же ты со мной творишь?..

И, вроде, оскорбление. И вроде бы полагается сопротивляться. Не могла. Вообще не могла пошевелиться. Он сам рванул вперед, сократив между нашими губами расстояние. Впился. Сухие губы. Жесткие. Властные. Без шанса увернуться. Потому что кровь в жилах торжествующе вскипела и лишила меня возможности мыслить, отодвигая мир с его законами за пределы сознания.

Его горячий язык раздвинул мои слабые, онемевшие губы. Сожгло и выжгло. Вновь. Но этот дикий поцелуй действовал на меня как дурман — я сама не поняла, как обхватила его шею руками и подалась вперед к его груди. Как попыталась перехватить инициативу, подмять под себя, требовательно куснув его язык. Он резко, но недалеко отстранился, то ли рвано выдохнув, то ли судорожно вдохнув сквозь стиснутые зубы, пробуждая в моей крови помимо идиотского, неправильно желания этого тела еще и дрожь и желание раскрыться, предоставить под его руки свое изнывающее, внезапно жутко изголодавшее тело. А ему не нужны были намеки. Один рывок и я на полу, растекаюсь, распыляюсь под его натиском. Под его телом, нависающим сверху, под его руками, стискивающими мою пылающую кожу плеч. Под его жесткими, все еще отчего-то сухими губами, терзающими меня и все мое существо.

Отдалась бы? Отдалась. Подумала бы об этом, посомневалась. Но ровно до того момента, пока один жесткий удар рукой, свободной от моих волос, не заставил раздвинуться колени, жадно принимая его торс и обхватывая его, сцепив голени на его ягодицах. Не поняла, когда был сорван шейный платок. Когда его чертовы, горячие губы скользили по нежной коже шеи вверх к линии нижней челюсти, а зубы чуть прикусывали такую тонкую и нежную кожу. Не хотелось об этом думать, потому что все, что я могла себе позволить для размышления — его бедра, прижимающиеся к моему паху. Его бедра. С эрекцией. И когда я ее ощутила, меня будто бы изгнали из собственного тела, оставив только жажду необходимости его прикосновений и желания всего его. Всего его тела. Полностью. В себе. Под кожей. На ней. И в ней.

— Сука… — отстранился, неровно вдохнув и опьяняя распаленную под ним меня. — Что за нахуй тут происходит?..

И действительно. Чуть отрезвило. Вернуло на высоту десяти тысяч километров над землей. На ту высоту, с которой сейчас рассекал пространство и время наш маленький самолет. Позволило краткий и такой правильный миг, чтобы отстранить от себя чужое, почти ненавистное тело, под которым я так покорно лежала и желала большего. Но окончательно прийти в себя он мне не дал. Откинул голову, прикрыл затуманенные желанием глаза, и пальцы впились в мою белоснежную рубашку над воротом черного жилета. Один не очень сильный рывок и пуговицы-бусины застучали по темному ламинату, открывая жадному зверю зрелище белого кружева лифа. Горячие, такие парадоксально необходимые губы прошлись по тонкой грани между распаленной кожей и нагревшейся от жара тела ткани белья. Я выгнулась под ним, вцепляясь руками в голову и плечи. В жажде большего. Если бы не требовательно, почти истерично бьющаяся уязвленная самооценка, отодвинутая на грань сознания я бы абсолютно точно отдалась ему. На высоте мира, под его распалёнными руками и губами. Но. Было одно большое но — я лежу я на полу в стаффе и таю под натиском мужика, которого впервые вижу. Что за?..

Оттолкнула. Прижался сильнее. Его горячий язык раздвинул мои горящие губы, едва не ввергнув меня и все меня окружающее снова в пучину кипящего порока. Укусила его за губу. Сильно.

Зашипел и отстранился. Навис надо мной, дыша тяжело и в унисон

— Слезь с меня. — Тихим, таким глухим голосом сквозь стиснутые утихающим желанием зубы. Твердо. Почти со злостью. — Прекрати. Сейчас же.

Долгое мгновение глаза в глаза. В моих явно сумасшествие, оттенок злобы на себя за утрату контроля, и его, еще настойчивые, с таким искушающим призывом, что мои дрожащие колени снова готовы были сжать его бедра, чтобы удержать. Но я себя переборола. И он, заметив это, неохотно отступил.

— Киса, а ты умеешь останавливать. — Со смесью сарказма, удовлетворения и противоборствующей смеси снова нахрапом кинуться на меня и сдаться окончательно.

Мне даже благородно позволили подняться и удалиться в туалет, здесь же в стаффе. Я пристально смотрела в свое лицо в отражении, пока разум бился на два фронта пытаясь одновременно осознать, что это за нахер сейчас там происходил, и что мне делать с развороченной блузкой. С блузкой я еще справилась, сумев зафиксировать жилетом запах, и прикрыв получившееся декольте платком. А вот со всем остальным нет.

Выйдя из стаффа, я сделала лицо непроницаемым, не реагируя на соболезнующий взгляд уже вернувшейся Татьяны, пакующей скатерти, и заинтересованный взгляд Лизы, к которой стремилась не поворачиваться передом, ибо она точно что-нибудь себе придумает, заприметив мой потрепанный вид.

До конца рейса я так и ни разу не вышла из стаффа. После того, как клиенты покинули самолет, нам надлежало заняться уборкой. Сердобольная Татьяна, придумавшая себе невесть какие ужасы относительно того, что происходило здесь, пока дверь была заперта, отправила меня в административное здание для сдачи рейса и получения увольнительной, сказав, что отмажет меня от послерейсового брифинга. А сама начала оформление на сдачу посуды и вещей, наказав Лизе начать уборку салона.

Мне дважды повторять не надо было, я торопливо побежала на сдачу рейса отчего-то весьма не желая видеться с Диего, который должен был выйти на сдачу джета через пару минут.

На сканере опростоволосилась, когда сотрудник попросил меня поднять руки, а я, забывшись подчинилась, спалив контору с прикрытой платком блузкой. Когда нарядчица подписывала мне увольнительную на две недели, от Женьки прилетела смска с вопросом, когда я уже соизволю притащить свою задницу. Забежала в туалет, сменив растерзанную блузку на свободный топ и пошла на выход.

Женька ждал меня на парковке для сотрудников аэропорта, оперевшись бедрами о капот своего новенького мерина и роясь в телефоне. Безупречный, как всегда. Каштановые волосы зачесаны назад, открывая высокий лоб, взгляд глубоких карих глаз скрывают его любимые солнцезащитные очки от Карера, идеальная борода говорила о том, что он явно совсем недавно снова посетил излюбленный барбершоп. Темно-синий блейзер, белая футболка и модные джинсы. Я радостно улыбнулась, волоча за собой чемодан, и направляясь к довольно скалящемуся Женьке.

— Кроссовки новые? — присвистнула я, ставя чемодан и падая в его крепкие объятия.