– Вынести из зала мертвых и вывести искалеченных! – в рупор продолжал командовать Редингот.
Сообразительная Марта, оказывается, даром на земле не стояла: она уже давно вызвала скорую. Люди в белых халатах спешили на помощь пострадавшим и тем, кто еще продолжал страдать. Вскоре зал от них был очищен.
Едва лишь за последним санитаром закрылась дверь, Редингот обратился к залу:
– Разрешите представиться: Редингот. Я объявляю себя Председателем Оргкомитета Умственных Игрищ, поскольку больше никто из присутствующих этого не заслуживает. Оставляю за собой право сформировать новый Оргкомитет по причине полной дискредитированности старого в моих карих глазах.
Карими своими глазами он разыскал Марту и, подозвав ее, представил присутствовавшим:
– Это Марта. Она секретарь нашего собрания. Ее следует боготворить.
Марта улыбнулась – и все ужасно ее полюбили, потому что Марта – Зеленая Госпожа.
Впрочем, нет. Надо, чтобы не все полюбили Марту, – пусть кто-то один возненавидит ее, но это никак не отразится на дальнейшем ходе событий. И пусть таким возненавидевшим окажется беззубый человек.
Беззубый человек поднялся со своего места и, сильно шепелявя, раздельно произнес:
– Вот вы тут все полюбили эту Марту, а я ее ненавижу, – после чего сразу же сел и затих.
– Наверное, у Вас с ней старые счеты, – предположили из зала семеро смелых.
– Не ваша забота! – коротко огрызнулся беззубый и больше на провокации не отвечал – впрочем, провокаций больше и не было.
Зато одна огромная собака из третьего ряда вышла из ряда вон и бросилась на грудь Рединготу с такими высокими словами:
– Я друг человека!
Облобызав Редингота, собака немножко описалась и потому сконфузилась, но говорить не перестала.
– Моя фамилия Бернар. У моих родителей было двое детей, – рассказывала собака, брезгливо отойдя от лужицы. – Мы жили в холле… то есть в неге: брат и сестра. Я брат, – призналась собака, внезапно оказавшись мужчиной. – Сестру назвали Сара Бернар – и получилось глупо. А меня никак не назвали – и получилось умно: я остался просто Бернар. Так и зажили мы бок о бок: дочь Сара Бернар и Сын Бернар. Вот… извините за подробности. И, предупреждаю, я на все готов.
– Отлично! – воскликнул Редингот. – Готовы ли Вы в ходе жеребьевки стать главным контролером? Будете следить за порядком. Будете? – грозно уточнил новый Председатель Оргкомитета.
– Еще как буду, – воодушевился Сын Бернар, – камня на камне не оставлю!
– Только писать больше не надо, не маленький, – предупредил Редингот и бодро выкрикнул: – Жеребьевка!
Зал загудел.
– Сначала скажите речь, а то нам первая не понравилась!
– Хорошо, я скажу вам речь. Но мне придется начать издалека… да и закончить, видимо, вдалеке.
Тут Редингот стремительно вылетел в окно и отлетел на более чем приличное расстояние. Оттуда ему пришлось кричать безобразно сильно, даже и в рупор – чтобы его услышали.
– В истории человечества, – кричал новоиспеченный Председатель Оргкомитета Умственных Игрищ, – было великое множество грандиозных идей. На то, чтобы просто перечислить их, у нас ушли бы годы. Сэкономим эти годы и скажем не мудрствуя лукаво: пропади они пропадом, все грандиозные идеи человечества! Они не могут увлекать нас с вами хотя бы потому, что есть у них один общий и весьма серьезный недостаток. В чем он? А вот в чем: все великие идеи человечества выдвигались для чего-то… Например, для того, чтобы в какой-нибудь области сделать какой-нибудь шаг – чаще всего вперед. Или, скажем, для того, чтобы кому-нибудь в чем-нибудь помочь – чаще всего зря. Ну и… так далее. Однако каждому понятно, что выдвигать идею для чего-то – меркантильно! Уж не хотите ли Вы, могут спросить меня, упрекнуть в меркантильности все человечество? – Хочу! – отвечу я и упрекну: «Ты меркантильно, все человечество!» Бросив в лицо человечеству этот горький упрек, я тут же потребую, чтобы мне аплодировали – по возможности бурно. Требую: аплодируйте!
В зале тотчас раздались бурные аплодисменты: публика, видимо, поняла, что с Рединготом шутки плохи.
– Так в чем же коренное отличие нашей с вами грандиозной идеи – идеи построения Абсолютно Правильной Окружности из спичек – от прочих, так называемых грандиозных идей человечества? А в том, опять отвечу я, что наша идея подлинно грандиозная, между тем как прочие – лишь так называемые грандиозные. Что это значит? – спрашиваю я вас и сам себе за вас отвечаю: это значит, что наша грандиозная идея чиста и светла. Она выдвинута вообще безо всякой цели. Спросите свое сердце: для чего тебе, сердце, строить Абсолютно Правильную Окружность из спичек? Уверяю вас, сердце ваше только пожмет плечами: оно не знает ответа на этот вопрос. Ибо ответа на этот вопрос – нет.
Да! Мы хотим построить Абсолютно Правильную Окружность из спичек просто так, неизвестно зачем. Вот в чем чистота и светлота нашей грандиозной идеи. Станут ли счастливее от этого люди? Нет, – с гордостью отвечаем мы. Может быть, они станут от этого еще несчастнее? Нет, – с тою же гордостью отвечаем мы. И с полной определенностью добавляем: построение Абсолютно Правильной Окружности из спичек не изменит в мире ровным счетом ничего. Скажу больше: миру от построения Абсолютно Правильной Окружности из спичек ни жарко ни холодно, миру до лампочки, миру плевать, – я не боюсь этого слова! – построим мы из спичек Абсолютно Правильную Окружность или нет.
(Услышав «плевать», одна благородная женщина средних лет, с детства не выносившая грубостей, сразу же умерла на своем тринадцатом месте в своем тринадцатом ряду. Ее поспешно вынесли и с почестями захоронили поблизости от места кончины, причем на могиле ее немедленно выросла финиковая пальма.)
– Так возрадуемся! Нам удалось преодолеть меркантильность – главный порок человечества. Выражаясь крепкими словами Иммануила Канта, которого я хотел бы провозгласить нашим идейным отцом и потому сразу провозглашаю: «Иммануил Кант, ты идейный отец наш!» – мы свободны от всякого побочного интереса. Абсолютно Правильная Окружность из спичек привлекает нас сама по себе – какой тут, ко всем чертям, может быть побочный интерес, когда и основного-то интереса нету? Строить нашу Окружность совершенно ни к чему. Ура!
К концу речи Редингот совершенно потерял голос – и только по движению его далеких губ, да и то с колоссальным трудом, можно было догадаться о смысле произносимых им слов. Но лучшие умы человечества – на то они и лучшие умы, – несомненно, догадались и разразились ответным «ура!» минут на десять-двадцать-тридцать…
Марта, стенографируя речь Редингота, страшно гордилась им. Как быстро и точно оценил он ситуацию, как грамотно обозначил ее параметры и как четко определил задачи!
А Редингот, летя обратно, произнес на лету: – Ближе к делу! – и вплотную приблизился к папке с надписью «Дело», надежно охраняемой Сын Бернаром. Растерявшись от такой быстрой смены событий, Сын Бернар тут же укусил Редингота за одну из голых ног. И смущенно произнес:
– Извините… переусердствовал!
– Сукин Сын Бернар! – простонал Редингот, накладывая жгут выше колена, но ниже пояса.
Кровь хлестала из перекушенной вены.
– Если это дело не остановить, Вы можете умереть от потери крови, – щедро пообещал Сын Бернар.
– Дожидайтесь! – не согласился умереть Редингот. – Я же все-таки не фунт изюма – вот хоть у Марты спросите.
В это время по залу сам собой распространился дурацкий слух, что Редингота зарезали, дабы принести его в жертву чистой и светлой идее окружности из спичек… Все поднялись со своих кресел и по самое некуда погрузились в скорбное молчание. На сцене умирал Редингот. Марта – по причине страшной занятости протоколом – не могла быть рядом с ним: глотая слезы, она усердно стенографировала происходящее на ее глазах историческое событие. «Редингот умирает от потери крови, – закусив губу, писала она. – Зал по самое некуда погружается в скорбное молчание».