Особую благодарность я хотел бы выразить моему литературному агенту Иону Тарли, чья вера в меня, поддержка и советы были неиссякаемым источником вдохновения. А также Джоанне Голдсуорти и команде Виктора Голанда за их конструктивный вклад в работу, за их доверие и смелость, с какой они вели мяч в этой игре.

Моя запоздалая благодарность Дэвиду Саммерскейлу, который учил меня английскому языку в Чартерхаусе и который, может сам того не подозревая, подвигнул меня к писательству.

Многие так или иначе помогали мне в моих изысканиях, и им я обязан тем, что эта книга вообще появилась на свет. Список их длинен, причем зачастую я получал от них гораздо больше, чем просил. К числу таких людей относятся Кэннон Доминик Уолкер; преподобный Дэвид Гастелл; преподаватели физического колледжа; преподобный Джим Майнорс; преподобный Джеральд Шоу, капеллан больницы в Бродмуре; доктор Дункан Стюарт; моя секретарша Пегги Флетчер и моя жена Джорджина, которая с бесконечным терпением ободряла меня, не позволяя упасть духом.

Питер Джеймс

Фабиан, наслаждаясь теплым и мягким уютом постели, смотрел в проем раздернутых занавесей. Рассветное небо наливалось красноватым светом восходящего солнца, приобретая кровавый оттенок.

Повернувшись, он взглянул на спящую рядом с ним девушку. Потом, соскользнув с постели, переступил через разбросанную по полу одежду и подошел к окну. Утренний туман почти рассеялся, с виноградника тянулся дымок: там жгли последние остатки зимней пикировки лоз. Пейзаж после битвы, подумал он и поежился – его худое мускулистое тело покрылось пупырышками гусиной кожи.

Воздух был чистый, наполненный свежестью и странным животным ароматом спящей девушки, который пропитал и его тело; он почесался и снова задумчиво уставился в окно.

– Фабиан? – раздался осторожный стук в дверь и вслед за тем звук удаляющихся шагов.

– Минуточку. – У него перехватило горло, когда он попытался громким шепотом произнести это слово.

Девушка пошевелилась, простыни зашелестели, как листья на ветру, и она снова затихла.

Он натянул джинсы, безрукавку и пуловер, сунул остальную одежду в сумку и плеснул в лицо холодной водой. Насухо вытершись, он было сделал шаг к спящей девушке, но остановился, поднял сумку и вышел из комнаты, бесшумно прикрыв за собой тяжелую дверь.

Отто, Чарлз и Генри уже ждали его. Отто, с его крючковатым носом, нависшим над линией губ, с вихрами черных волос над испещренным оспинами лицом, в пальто в елочку, свисающем с угловатой фигуры, напоминал огромного стервятника. Рядом с ним, растирая зябнущие руки, стоял Чарлз с заспанными глазами, выражение лица которого было, как всегда, растерянным, словно утро застало его врасплох.

– Господи, я прямо не в себе. – Чарлз зевнул.

Генри, глубоко засунув руки в карманы, стоял прислонившись к машине, прикрыв глаза.

– Прошу прощения, я заспался, – сказал Фабиан, открывая багажник «фольксвагена», и вынул резиновый скребок.

– Может, кофе перед дорогой? – предложил Чарлз.

– Перехватим где-нибудь по пути, – ответил Фабиан, снимая скребком обильную росу с окон машины. Вокруг еще царили предрассветные сумерки. Фабиан посмотрел на черные мрачные силуэты высоких сосен, на холодные серые стены шато. Бросив взгляд на ряд окон, он попытался найти то, за которым были раздвинуты портьеры; ему показалось, что в окне мелькнуло чье-то лицо, и он отвел глаза. – Сначала поведу я.

Чарлз и Генри втиснулись на заднее сиденье, Отто опустился на место рядом с водителем. Фабиан включил зажигание. Двигатель сразу же зарычал, но тут же смолк.

– В десятку, – сказал Чарлз. – Сегодня утром, похоже, нас ждут сплошные радости.

– Вот уж точно, – хрипло пробормотал Генри. Он снова закрыл глаза. – Разбудите меня в Кале.

– Я бы предпочел двинуться на юг, а не на север, – возразил Отто, возясь с привязным ремнем. – Вот чертово устройство; никогда не мог запомнить, как оно действует.

Яростно взревел двигатель.

– Прости, что мы тебя вытащили, Фабиан, – сказал Чарлз.

Пожав плечами, Фабиан наклонился к приборной доске и включил фары.

– Она хорошо трахается? – спросил Отто.

Фабиан улыбнулся и промолчал. Он никогда не обсуждал женщин.

Девушка с усталым, безжизненным лицом стояла у окна, наблюдая, как красный «гольф» исчезает в тумане. Она осторожно прикоснулась к левой руке: чертовски больно. Оторвавшись от окна, села за туалетный столик и уставилась на себя в зеркало. Поежившись, внимательно вгляделась в заплывающие кровью синяки на груди, на ссадину под левой скулой, на припухший правый глаз и на рассеченную губу, на которой засохла кровь. Она долго смотрела в глаза своему отражению, не в силах отвести взгляд, после чего легонько провела пальцами между ногами и поморщилась от боли, которую вызвало прикосновение.

– Привет, – сказала она.

– Как ты думаешь, на какой паром мы успеваем? – спросил Чарлз.

– Если дорога будет так же пуста, мы будем в Кале около четырех.

– Ну ты и лихой сукин сын, Фабиан, это точно.

– Лихой?

– Именно.

ДИЖОН… ЛИОН… ПАРИЖ…

Мимо летела вереница дорожных знаков – Фабиан, каждый раз минуя пересечения дорог, прибавлял газ; он чувствовал надежное сцепление шин с шершавым гудроном, покорность рулевого колеса, ровный гул горячего двигателя, шуршание дорожного полотна пустой, открывающейся перед ним трассы. Выйдя из поворота, он вдавил акселератор, и «фольксваген» рванулся вперед. Порой ему казалось, что машина стелется над дорогой, что сейчас она оторвется от полотна и взлетит прямо к звездам. Не спуская ноги с педали газа, он следил за счетчиком оборотов, чуть сбрасывая скорость, когда стрелка заходила в опасную красную зону. Сто двадцать пять. Сто тридцать.

– Какие у вас планы на этот семестр? – крикнул Фабиан, перекрывая рев двигателя и свист ветра.

Отто и Чарлз переглянулись, не поняв, кому адресован вопрос. Отто вытащил из мятой пачки «Мальборо» искрошившуюся сигарету и щелкнул зажигалкой.

– У меня нет никаких планов, – сказал он. – Я их никогда не строю.

– Как твои родители? – спросил Чарлз.

– Мои? – переспросил Фабиан.

– Да.

– О'кей. – Он смущенно замялся. – По-прежнему по отдельности. А как твоя мать?

Подняв руку, он сдвинул крышу, ворвавшийся в машину порыв холодного ветра и рев двигателя унесли ответ Чарлза. Справа от себя он видел багровый шар солнца, который медленно вставал над холмами Бургундии – его жар согреет виноградные грозди, и они превратятся в вино, в великолепные вина, розовые и кроваво-красные. Лет через двадцать он откроет такую бутылку «Кло де Вуже» и, склонившись к кому-нибудь, скажет: «Я видел солнце, лучи которого остались в этой бутылке; я был там».

Им снова овладели мрачные мысли; шар солнца внезапно оказался перед глазами. Ему захотелось открыть окно и оттолкнуть его. Блики света скользнули по приборной доске, и он подумал, что их дрожащие переливы напоминают подтеки свежей крови.

– На этот раз попробую поиграть в крикет, – сказал Чарлз.

– В крикет, значит. – Отто как-то странно посмотрел на него.

– Кембридж, может быть, моя последняя возможность поиграть.

– Ты говоришь о крикете? – выкрикнул Фабиан.

– Да! – крикнул в ответ Чарлз.

Вдалеке Фабиан увидел цепочку красных огней; рассвет только занимался, и трудно было разобрать, что делается на дороге. Впритык друг к другу тянулись несколько машин, о чем говорили янтарные хвостовые огни; одна из машин вырулила на среднюю полосу. Он вывел «гольф» на скоростную полосу, чуть ослабил давление на акселератор и мигнул фарами.