Покрутив в пальцах сигарету, Алекс покатала ее по столу, несколько раз ткнула ею в пепельницу.

– Я немало думала обо всем этом, Дэвид. – Сигарета вывалилась из пепельницы на розовую скатерть, и она торопливо подхватила ее, смахнув пальцем горсточку пепла. – Я хочу развестись.

Дэвид продолжал гонять вино по стенкам стакана, на этот раз небрежно – несколько капель выплеснулось ему на пальцы.

– У тебя кто-то есть?

– Нет.

Она убрала с лица еще несколько прядей; слишком торопливо, подумал он, стараясь прочесть истину по ее покрасневшему лицу, в голубизне глаз, которые не отрывались от скатерти. Господи, до чего она хороша. Уверенность в успехе и упрямство, пришедшее с ним, преобразили ее, но лишь в лучшую сторону: она стала почти красавицей.

– Ты не против, если я останусь на вечер?

Она покачала головой:

– Нет, Дэвид, я бы не хотела, чтобы ты тут оставался.

– Это мой дом.

– Наш дом.

Отпив еще вина, он стал старательно вдыхать его аромат, не пытаясь скрыть разочарование.

– Тогда я поеду в Суссекс.

Дэвид высадил ее на Кингс-роуд, в начале тупика.

– Я позвоню тебе, – сказал он.

Кивнув, Алекс закусила губу, стараясь не дать воли грусти.

– Прекрасно.

Она захлопнула дверцу пыльного «лендровера» и заторопилась вниз, минуя изящные домики времен Регентства; ветер бил в лицо, и она прищурила глаза, стараясь скрыть подступающие слезы. Кинув пальто на вешалку, Алекс вошла в гостиную и стала бесцельно расхаживать по ней. Взглянула на часы. Половина двенадцатого. Она слишком взвинчена, чтобы заснуть.

Открыв дверь под лестницей, она спустилась по узким ступенькам, улавливая знакомые запахи проявителя и фиксатора из своей лаборатории. Дверь закрылась с сухим щелчком, напоминающим пистолетный выстрел. Внезапно воцарившаяся тишина вызвала у нее острое беспокойство, и на мгновение пришла мысль: неужели звуки несут с собой свет, смолкают ли они, когда свет гаснет? Алекс прислушалась к тем звукам, которые издавала сама: дыхание, шуршание блузки… На какое-то мгновение ей показалось, что она незаконно вторглась в свое собственное помещение.

Она включила свет, разложила сохнувшую ленту с негативами и внимательно присмотрелась к одному из кадров – на нее смотрел толстый темный цилиндрический предмет с двумя головками.

Алекс разрезала ленту на четыре куска и занялась печатью. Включив красный свет, она заправила в принтер фотобумагу.

– Тысяча один, тысяча два, тысяча три. – Сосчитав до пятнадцати тысяч, она потушила свет и поместила фотобумагу в плоский пластмассовый поднос с проявителем. Приподняв его, она решительным движением послала фотобумагу в дальний конец ванночки.

Алекс смотрела, как появляются кадры: сначала белые тени на белом, потом серебристо-серые очертания. Ряд дырочек перфорации и очертания двух овалов, один ниже другого. Что это такое? Нечто длинное, торчащее между этими овалами стало обретать очертания, и тут она поняла.

– Вот подонок! – сказала она, улыбаясь.

Выплыли несколько волосков, их стало больше, и наконец появился сам фаллос, толстый, обмякший, со складками кожи у головки и небольшой расщелиной впереди, напоминая уродливую ухмыляющуюся рептилию. Интересно, чей он, подумала она, кому он принадлежит. Слону? Явно не человеческий.

Усмехаясь, Алекс покачала головой, вытащила влажный лист из проявителя и опустила его в фиксатор. Несколько секунд она раскачивала ванночку, после чего, глянув на часы, подождала сорок секунд. После проявителя кадрам предстояло пойти на промывку, и она, полная нетерпения, снова сверилась с часами.

Когда прошло пять минут, она вынула влажный отпечаток и повесила его сушиться. На нее с пленки смотрели тридцать шесть фаллосов, все смахивали друг на друга, но каждый кадр был сделан под несколько иным углом.

Продолжая улыбаться, она поднималась наверх, чувствуя себя куда лучше, словно бы втайне ей удалось одержать победу над Дэвидом.

Алекс проснулась на широкой постели, как от толчка, и, озираясь, подумала, не проспала ли. Потянувшись, взяла часики. Четверть седьмого. Она облегченно откинулась на подушки и закрыла глаза. Слышалось рычание грузовиков на Кингс-роуд. Затем до нее донеслось щелканье дверей: похоже, открылась парадная. Она внимательно прислушалась – нет, должно быть, ей показалось – и снова закрыла глаза. Еще час сна. Как она нуждалась в нем. У нее ныло в груди, в голове пульсировала острая боль. Она слишком много курит и, когда встречается с Дэвидом, злоупотребляет алкоголем. Расставание не проходит легко и безболезненно, порой оно труднее, чем совместное существование.

Перед глазами в темной комнате проплыла тень, и Алекс внезапно почувствовала озноб. Открыв глаза, она увидела стоявшего у ее постели Фабиана – несмотря на темноту, она видела его четко и ясно.

– Дорогой! – сказала она.

– Привет, мам.

Он казался усталым и возбужденным.

– Я ждала тебя не раньше вечера, дорогой.

– Я очень устал и хотел бы немного отдохнуть.

– Ты, должно быть, всю ночь вел машину.

Фабиан улыбнулся:

– Поспи еще, мама.

– Увидимся потом, – сказала она и смежила глаза, ожидая услышать звук закрывающейся двери. Но его не последовало. – Фабиан, дорогой мой, прикрой двери, – напомнила она. Открыв глаза, она уставилась на дверь перед собой и увидела, что та закрыта. Смущенно улыбнувшись, она провалилась в сонное забытье.

Кажется, прошло всего несколько секунд, когда ей почудилось, будто она слышит писк обеспокоенного насекомого, настойчивый, въедливый, он становился все громче и громче. Она пошарила рукой в поисках будильника – надо остановить его, пока не проснулся Фабиан. Пальцы ее нащупали ключи, книгу, стакан с водой. Пронзительное настойчивое дребезжание продолжалось; еще несколько секунд она лежала на спине, надеясь, что оно прекратится, пока не осознала, что такого не произойдет: эти потрясающие часы на солнечных батареях сами никогда не выключаются, запрограммированные, они могли в случае необходимости звонить до скончания времен. Еще одна причина, по которой она испытывала неприязнь к Дэвиду. Что за дурацкий подарок к Рождеству он ей преподнес, что за садизм. Дэвид приобрел часы, потому что они его развеселили: ему нравились только вина и такие игрушки. Для человека, который отрешился от городской цивилизации, он испытывает чертовскую привязанность к таким безделушкам.

Алекс влезла в спортивный костюм и бесшумно двинулась по коридору, опасаясь разбудить Фабиана; испытывая радость, что он вернулся, она напомнила себе – надо отменить все встречи, назначенные на этот вечер: они проведут его вместе; может, сходят в кино, а потом перекусят в китайском ресторанчике. У сына сейчас самый прекрасный возраст: второкурсник Кембриджа, он уже начал понимать, как устроен мир, но тем не менее еще преисполнен энтузиазма юности; он был хорошим спутником и товарищем.

Алекс отмахала свои привычные две мили по Фулем-роуд и вокруг Бромптонского кладбища; по возвращении подобрала газеты и пакет молока на пороге, после чего вошла в дом. Ей показалось несколько странным, что Фабиан не разбросал, как обычно, свои вещи по всему холлу. Не заметила она снаружи и его машину, но, может быть, он поставил ее на другой улице. Она тихонько поднялась наверх, чтобы принять душ и переодеться.

Алекс подумала, а не стоит ли разбудить его, но вместо этого, спустившись на кухню, нацарапала ему записку:

После чего, взглянув на часы, вылетела из дома.

К тому времени, когда она добралась до парковки на Поланд-стрит, настроение ее изменилось в худшую сторону. Она машинально кивнула служителю, когда выезжала по рампе. Что-то было не так, и она никак не могла понять, в чем дело; она чувствовала себя подавленной и усталой, за что и проклинала Дэвида. Выражение лица Фабиана тоже не давало ей покоя, словно он скрывал от нее какую-то тайну, секрет, в который лишь она единственная не была посвящена.