Коля, единственный, адекватно воспринимавший ситуацию, попытался унять обалдевших девочек, которые уже успели попробовать малиновое печенье — угощение подозрительного нелюдя.

— Уходим! Сматываемся! Девчонки! — пытался их вразумить мальчик, но хор его не слушал.

Девочки повернулись к нему, и солист заметил, как в их зрачках проскочил недобрый огонек. Глазницы всех без исключения отведавших угощения демоненка окрасились в красный, и они, рыча, урча и улюлюкая, наступали на мальчика.

— Вы что? — не понимал он.

Но девчонки не слышали его криков, они переступили через бесчувственное тело вожатой и, подняв руки, высвободили длинные, сантиметров по пять, когти.

— Вот блин, — стиснув зубы, выдавил Коля.

Мгновение назад милейшие девочки превратились в отвратительных монстров, и готовы были растерзать своего товарища. И, если бы не случайность, Петров быстро бы распрощался с жизнью.

Мальчик споткнулся обо что-то и свалился. Пятнадцать монстро-девочек склонялись над ним. Они синхронно открыли рты, и Коля увидел, как увеличиваются их клыки. Ему не верилось, что совсем рядом могут существовать чудовища, похожие на своих собратьев из горячо обожаемых Петровым фильмов ужасов. И вовсе не весело, когда хотят съесть не того мальчишку в кадре, а тебя! Еще мгновение, и девочки из отряда сожрут его вместе с потрохами! Мальчик обернулся на чуть слышный шорох и заметил, что у колонны, рядом с которой и стояло пианино, вдруг появилась высокая женщина в черном, словно сошедшая с иллюстраций к сказкам Шехерезады. Робкой поступью она двигалась к толпе зачарованных вампирш, готовых растерзать мальчика. И на ее шее Петров увидел большое черное пятно. Предводительница — понял он, тяжело дыша. Точно! Сейчас выпьют его кровь! Но вампирам не дали полакомиться!

Рука Коли коснулась чего-то большого, облепленного землей. Он пятился, налегая спиной на эту штуку, и вдруг его пальцы нащупали нечто отполированное, которое можно было надавить, словно клавиши на ноутбуке. Звук, сначала неуверенный, а потом весьма громкий и ясный раздался в комнате. Петров, не обращая внимания на девочек-фриков, резко обернулся к замшелому баяну, и принялся увлеченно перебирать незнакомые аккорды.

Музыка, издаваемая баяном, вовсе не для него складывалась. А магия инструмента вдруг оказалась направленной на меня. Мы с Иваном и перепуганным Костей как раз стучали в запертую дверь клуба. Я почувствовал, что веки мои тяжелеют, руки слабеют, и хочется исполнить один из гимнов богам. Значит, я попался на чары баяна глупо и нелепо. Почему колдовство не подействовало раньше — оставалось только гадать.

Мои губы произносили за меня:

Ты сияешь прекрасно на склоне неба, Диск живой, начало жизни! Ты взошел на восточном склоне неба И всю землю наполнил своей красотою.

Я не заметил, как дверь открылась, и мы вошли внутрь. Это потом, из рассказов Ивана, мне довелось узнать о реально происходящем. Пока я пел гимн богу Солнца, я вспоминал детство: отца, стоявшего на балконе перед народом, ликующую пеструю толпу, маму и царицу Нефернефруатон, любимых сестер и старшего брата. Сердце грели воспоминания тех знойных счастливых дней в землях Кемета. Дней, которые уже никогда не прожить заново. Я чувствовал себя вернувшимся на далекую родину, утонувшую в песке тысячелетий.

А пока я мечтал, тоненькие женские голоса начали подпевать мне. Любимая сестра Анхесенпаамон держала меня за руку и смотрела в глаза. Ее алые губы произносили знакомые с детства слова:

Ты прекрасен, велик, светозарен! Ты высоко над всей землею! Лучи твои объемлют все страны, До пределов того, что создано тобою.

По левую руку вдруг очутилась Ира. Нет, нет, то была все-таки не невеста моего лучшего друга, а моя сестра, Меритатон. Как всегда надменная, гордая, немногословная. Она стояла у меня за спиной, и ее теплые руки опустились на мои плечи. Я любил ее низкий бархатный голос. Признаться честно, я никогда не испытывал к ней ненависти, и очень обрадовался, что ее душу смогла усмирить девушка из России. И Меритатон тоже пела гимн. Радость и счастье разливались по моему телу. Несомненно, боги услышали мои молитвы и решили вернуть те добрые времена, когда наша семья жила в любви и согласии, и не было в Ахетатонском дворце места смерти.

Пели уже все вокруг. Воспоминание… или действительность… лучше бы последнее…

Спешат все ноги с тех пор, Как ты основал земную твердь, Ты пробуждаешь всех ради сына твоего…[6]

А дальше вместо восхваления моего отца, Эхнатона, вдруг раздался дикий вопль Ивана Дуракова, вернувший меня в реальность и, соответственно, в двадцать первый век чужой эры:

— Что за фигня тут происходит? Чувак, бросай баян! — орал мой друг, отпинывая в бок алого демоненка.

Порождение неизвестного колдовства шипело и извергало из уст своих какие-то незнакомые мне слова.

— Матюгаться вздумал? — ругался программист, вырывая баян из рук мальчика.

Коля тряхнул густой копной рыжих волос и отпустил музыкальный инструмент.

Моя родина, мои отец и мать, сестры и горячий воздух Кемета, — все это растворилось тотчас же. Вокруг стояли не царевны и их слуги, а десятилетние девочки, оскалившие клыки и готовые наброситься в любой момент. Доигрались, называется, в замшелый баян.

И тут мой взгляд упал на нее, кеметскую царицу в черном плаще. Улыбаясь уголками губ, она смотрела мне прямо в глаза. Она ничего не говорила, но я в глубине души чувствовал, что пришла она именно за мной. Женщина протянула ко мне руки и сощурилась. В ее мягких добрых чертах я узнавал еще одну мою сестру. Ту, что умерла от лихорадки в восемь лет. В царстве Осириса ей довелось повзрослеть, и теперь она сумела как и я перешагнуть через тысячи лет и оказаться здесь. Мертвая царевна Мекетатон. А я ее почти не помнил. Она умерла, когда я был еще ребенком. Но не возникло и тени сомнения.

— Сестра? — собравшись с мыслями, крикнул я. — Что это значит?

— Они… из моего отряда… — шепнул, оглядываясь то на одну девочку, то на другую, Коля.

— Симпатичные вампирята, а вожатую они тоже уделали? — это уже Иван.

— Нет, она сама без чувств грохнулась, она им не нужна. А Костя сбежал, — впопыхах рассказывал недавний солист, пока зубастые девочки окружали нас.

Времени на придумывание способа спасения совсем не оставалось.

— Благородный рыцарь, — хихикнул программист, одарив Костю взглядом, полным осуждения, — и что теперь делать?

Нечисть медленно сужала кольцо. Никто из шестнадцати противников не хотел или не был в состоянии говорить. Одна вещь могла спасти нас — пресловутый баян, если правильно направить воздействие его магии, не то опять придется внимать любимым песням отца.

Сестра молчала. Она, казалось, и не слышала моих слов. В отличие от Ивана, который ухмыльнулся и буркнул что-то не совсем лестное о моих ближайших родственниках. Вроде 'наплодили зла для всех времен и народов'.

Может, и устроил бы программист еще один концерт для замшелого баяна с солистом, да не вышло. Вдруг девочки ослабли и осели на пол. Мы робко обернулись, и увидели, что в дверях музыкальной комнаты стояли перепуганный директор лагеря и Марго. Наша непосредственная начальница протягивала руки вперед, и я успел учуять, что с кончиков ее пальцев срываются еле заметные искорки Цепи Справедливости.

— Траву курить меньше надо, — бубнил себе Кощеенко под нос, — не будут демонята мерещиться. Вона, не прошло и двух дней, как всю коноплю за сортиром повыдергали! Что ж ей вырасти не даете?

Не важно, что там бухтел этот старик о вытоптанной за туалетом траве, меня сейчас интересовало другое: никаких следов недавнего обесчеловечивания на девочках из хора не осталось. Пропал и красный демоненок…