— Мистер Бенедикт не просил вас подписать определенное соглашение? — спросил детектив, которого шеф Ньюби прислал в Чилликот расспросить ее.

— Соглашение? — Лора покачала головой. — Я бы не стала ничего подписывать. Как я говорила, я была не вполне уверена в себе. Или, если на то пошло, в Джонни. А когда он сказал мне, что должен ехать в Райтсвилл…

— Так вы знали о встрече мистера Бенедикта с его бывшими женами на уик-энд 28 марта?

— Джонни не говорил, с кем и почему он там будет встречаться, — только что ему нужно завершить какое-то дело. Тогда и начались неприятности.

— Неприятности? Какие, мисс Мандзони?

Оказалось, что неуверенность Лоры в искренности Бенедикта побудила ее к поступку, который до сих пор тяготил ее совесть. Уклончивые ответы Джонни относительно райтсвиллского уик-энда стали пищей для подозрений — Лора с ее принадлежностью к среднему классу и среднезападным воспитанием (хотя она всегда претендовала на эмансипацию от того и от другого) могла думать только о «любовном гнездышке» и «другой женщине». Ненавидя собственную подозрительность, но говоря себе, что это станет проверкой надежности Джонни Бенедикта, она в ту же субботу взяла напрокат машину и поехала в Райтсвилл.

— Вряд ли я представляла себе, что буду делать, когда доберусь туда, — продолжала девушка. — Возможно, у меня в голове мелькали грандиозные видения того, как я застану его с другой, произнесу обличительную речь и гордо уйду со сцены. Но когда я уже сворачивала на подъездную аллею к дому Джонни, меня внезапно охватил стыд. Я поняла, что если сейчас не доверяю Джонни, то не смогу доверять ему и в будущем. Поэтому я развернула машину и поехала назад в Нью-Йорк. А в воскресенье утром — я была слишком расстроена, чтобы ложиться спать, — услышала по радио, что ночью Джонни убили.

Страх, что ее могли видеть неподалеку от дома Бенедикта или в Райтсвилле, побудил Лору вернуться домой в Чилликот. Она никогда не рассказывала родным о ее отношениях с молодым человеком из высшего общества, чье имя и фотографии постоянно появлялись в газетах и передачах новостей. Когда стало известно о таинственной Лоре, поименованной в рукописном завещании Бенедикта в качестве его наследницы в случае их брака, ей не понадобился адвокат, чтобы понять, что у нее нет никаких прав на состояние Бенедикта, поскольку брак так и не имел места.

Лора Мандзони сказала, что, если бы убийство Бенедикта не было раскрыто, она сопротивлялась бы когтями и зубами против своего отождествления с исчезнувшей Лорой.

— У меня есть друг детства в соседнем квартале, — сообщила Лора посланцу Ньюби, — который хотел жениться на мне с тех пор, как мы окончили школу. Сейчас мы уже собираемся назначить дату свадьбы. Но его родители — твердолобые баптисты, и, хотя Бьюэлл не отказался бы от меня, если бы мое имя стали трепать в газетах и по телевидению, они создали бы нам немало осложнений. Не могли бы вы не упоминать обо мне?

Ее просьбу выполнили.

— Последняя женщина в жизни Бенедикта, — промолвил инспектор Квин. — Кажется, так он назвал ее тем субботним вечером?

— Он был не прав, — мрачно отозвался Эллери. — Лора Мандзони не была последней женщиной в жизни Джонни.

— Тогда кто же, если не она?

Эллери поднес к свету стакан с неразбавленным бурбоном, прищурился и выпил его залпом, как лекарство.

— Эл Марш, — ответил он.

— Марш… — Инспектор Квин отшвырнул газету. Он читал о похоронах Марша и о событиях, приведших к ним. Благодаря свободе выражений, которой ныне наслаждается пресса, статья получилась чересчур откровенной на старомодный вкус инспектора. — Мне все это по-прежнему кажется не вполне реальным.

— Почему? — осведомился Эллери. — В свое время ты, как и все полицейские офицеры, расследовал дела, связанные с целыми зоопарками людей вроде Марша, папа.

— Но я впервые сталкиваюсь с таким человеком лично, а не по долгу профессии. Марш выглядел и вел себя как мужчина из мужчин, если ты понимаешь, о чем я. Будь он очевидным…

— По-своему, он таким и был.

Старик уставился на него.

— Его квартира, — объяснил Эллери. — Там секрет Марша практически бросался в глаза.

— Если так, то я его не заметил.

— У тебя есть оправдание. Ты не был там в качестве гостя.

— Ты имеешь в виду чисто мужской тип мебели, спортивное оборудование и так далее? Маскировку?

Эллери слабо улыбнулся:

— В случае Марша это, безусловно, была маскировка, но такие вещи не являются указателем на ориентацию их владельца, иначе у многих возникли бы проблемы. Нет, указатель был огромным, как секвойя, — поэтому я едва его не упустил. В его фонотеке в основном присутствовали Бетховен и Чайковский. В коллекции редких и первых изданий — Пруст, Мелвилл, Крис Марло, Жид, Верлен, Генри Джеймс, Уайльд, Рембо, Уолт Уитмен. Среди книг по изобразительному искусству — главным образом да Винчи и Микеланджело. Наконец, на всеобщее обозрение были выставлены бюсты Александра Великого, Платона, Сократа, Лоренса Аравийского, Вергилия, Юлия Цезаря, Катулла, Горация, Фридриха Великого, фон Гумбольдта, лорда Китченера.

— Ну и что? — ошеломленно спросил инспектор.

— Ох уж эта твоя викторианская невинность! Все упомянутые джентльмены имели одну общую черту с Обри, или Элом Маршем, — во всяком случае, пользовались такой репутацией.[57]

Последовала долгая пауза.

— Юлий Цезарь? — наконец заговорил инспектор. — О нем я такого не знал.

— Мы не знаем такого о большинстве. Англичанин по имени Брайан Маги несколько лет назад написал книгу, которую назвал «Один из двадцати». В ней он опровергает утверждение, что людей нетрадиционной сексуальной ориентации всегда можно узнать. Подавляющее их большинство, пишет Маги, который проделал большую исследовательскую работу, готовя два документальных телефильма на эту тему, внешне неотличимо от лиц с нормальной сексуальной ориентацией. Таким может оказаться любой — крепкий парень, работающий рядом с тобой в офисе, твой бармен, твой сосед, твой друг, с которым ты играешь в бридж вечером по четвергам, патрульный коп в твоем участке и даже твой ничем не примечательный кузен. Один из двадцати, папа, — такова нынешняя статистика. Возможно, действительный процент куда больше. Кинси[58] утверждал, что каждый десятый… Как бы то ни было, указатель был налицо в гостиной Марша. А также в его спальне — лишенный фигового листка Давид, обнаженный, как в тот день, когда Микеланджело любовно изваял оригинал… Не могу сказать, что горжусь своей ролью в этом деле, папа. И не только по этой причине.

— Ты имеешь в виду, что был еще один указатель?

— Указатель не то слово, папа. Джонни сам назвал мне своего убийцу.

— Назвал тебе? — Инспектор Квин сердито потянул себя за ус. — Как? Когда?

— Когда умирал. Придя в себя после полученного удара, Джонни осознал, что жить ему недолго. В последние минуты перед смертью мысли иногда чудесным образом проясняются, а время растягивается, позволяя умирающему мозгу творить чудеса. Джонни знал, что в комнате нет никаких письменных принадлежностей, — ты помнишь, что мы искали их и не нашли. Но он отчаянно стремился сообщить нам, кто на него напал и почему. Поэтому он позвонил в коттедж по внутреннему телефону…

Эллери нахмурился, вспоминая прошлое.

— Джонни понимал, что моим первым вопросом — как и любого в подобных обстоятельствах — будет «кто это сделал?». Но он оказался в фантастической ситуации.

— В фантастической? — Инспектор нахмурился над настоящим. — О чем ты?

— Как он мог сообщить мне, кто убил его?

— Что за чушь ты порешь, Эллери? Ему достаточно было назвать имя убийцы.

— Хорошо, — кивнул Эллери. — Назови его.

— Эл.

— Но это могло быть незавершенной попыткой сказать «Элис». Как бы мы догадались, что это не так?

— Ну тогда Марш.

— А это могло быть началом имени Марша.