С этими словами он развернулся и пошел вперед, не утруждаясь проверить, следуют за ним вызванные или нет. Конан помянул Нергала и двинулся за посланником главы тайной службы Повелителя Илдиза. Они шагали по ночному городу. Гонец Мишрака уверенно вел их по лабиринту темных улиц. Харра, ворча что-то о неугомонности тайной службы, не отставал от Конана ни на шаг.

Мишрак ибн Сулейн был самой таинственной и самой значимой личностью в Туране — после самого Повелителя Илдиза. Поговаривали, что государь не делает и шагу без совета со своим всезнающим визирем.

Его агенты и шпионы наводняли города, в каждом селении был свой тайный осведомитель, и Мишрак, сам едва способный ходить из-за давней болезни ног, всегда был в курсе всего, что происходит в стране.

Будучи сановником старым и опытным, он лучше других знал недостатки Илдиза и умел их компенсировать. Илдиз Великолепный, Повелитель Турана, был слаб здоровьем, вял и не слишком умен. Ни одна из его жен еще не принесла стране наследника, а трое дочерей Илдиза, все редкие красавицы, уже были выданы замуж в ближние и дальние союзные государства.

Поговаривали, что если бы не Мишрак, неусыпно следящий за всеми дворцовыми интригами, страна давно бы потонула в междоусобицах, ибо существовали младший брат государя с отцовской стороны, и племянник, сын брата любимой жены государя. Оба были молоды, энергичны и терпеть не могли друг друга. Повелитель Илдиз же души не чаял в обоих и непременно желал их видеть при дворе.

Мишраку стоило большого труда уговорить Илдиза, отдать одному Султанапур, а другому Хоарезм, два богатейших и, что важнее, отдаленных от столицы и друг от друга города Турана.

Не первый раз Мишрак призывал к себе Конана.

Это имя варвар услышал в первый же день, когда полтора года назад явился к военачальнику Азалату, набиравшему новые отряды в туранское войско. Имя главы тайной службы произносили шепотом, с опаской и оглядкой, ибо неосторожное слово могло стоить болтуну головы. Но произносили часто, ибо, ни о ком не рассказывали столько занимательнейших, а порой и совершенно неправдоподобных историй, как о Мишраке. Очень скоро Конану довелось и увидеть героя этих легенд — когда визирь пожелал встретиться с человеком, победившим обладателя Руки Нергала, могущественного талисмана.

История эта произошла с Конаном почти случайно, и он полагал, что об этом событии не знает никто, кроме него, да еще тех двоих, что почти похитили его прямо с поля боя. В том бою мало кто уцелел, да и сам Конан спасся чудом. Призвавшие его заговорщики хотели, чтобы он одолел их градоправителя, превратившегося из-за талисмана в носителя злой силы. Никто не видел, как, оскользаясь в крови, уходил Конан за девочкой-подростком из-под стен города, никто не мог слышать его беседы с принцем и его магом, составившим этот заговор, ибо они позаботились, чтобы ни одна живая душа не узнала об их раскинутых сетях, где Конану отводилась роль и приманки, и охотника. Однако Мишрак знал.

Конан запомнил это, а Мишрак запомнил Конана.

С тех пор, а особенно после того, как киммериец стал ун-баши, начальником отряда личной гвардии владыки Турана, каждое задание, предполагающее серьезную опасность, предварялось кратким посещением дома-крепости в Квартале Шорников. Последний раз Конан был отправлен почти в одиночку воевать с черным магом Эремиусом, хозяином одного из Каменьев Курага.

Второй Камень остался у его ученицы, волшебницы Илляны, и она хотела, чтобы Конан добыл ей талисман учителя. Эремиус употреблял силу Камня во зло, превращая людей в чудовищ и заставляя служить себе, Илляна же казалась белой волшебницей. Но получив с помощью Конана и своей названной сестры Раины второй Камень, волшебница утратила душу и превратилась в слепое орудие Камней, желавших только крови и власти. В последний миг киммериец сумел предотвратить воссоединение талисманов, и они с Раиной едва спаслись от гнева уцелевшего Камня. Сам ли он пожрал себя, уничтожила ли его, пожертвовав собой, Илляна, но Конан с тех пор не видел ни Камня, ни волшебницы — и не сожалел об этом. Держава была спасена от нашествия жутких Трансформ, Раина уехала в Аквилонию, страну, близкую к ее родине, Боссонию, а Конан получил от Мишрака увесистый мешочек с золотом и просьбу не слишком распространяться о происшедшем.

Но ни разу еще вызов к Мишраку не сопровождался такими предосторожностями. Миновав охрану у обитых белым металлом ворот в высокой беленой стене, они прошли знакомой Конану чередой коридоров. Харра был здесь впервые и затравленно оглядывался на каждую подозрительную дверь. На середине большой крытой галереи, огибавшей внутренний двор с толпящимися внизу у костров воинами, Харра тихонько дернул ун-баши за рукав:

— Зачем тут столько серебра на каждой третьей двери? Ему что, деньги девать некуда?

— Сквозь серебро не проходят чары, — тихо ответил Конан.

Харра почел за лучшее больше не задавать вопросов.

Наконец они вошли в маленький внутренний дворик, где вокруг бассейна, обсаженного кипарисами, не было никакой иной обстановки, кроме ковров и подушек на низких мраморных скамьях. Конан подмигнул уже знакомым ему чернокожим девушкам-телохранительницам и увидел, как в полутьме блеснули в ответ их улыбки.

— Приветствую тебя, Конан,— прогудел Мишрак, и тебя, доблестный Харра. Рад, что вас разыскали еще до полуночи, потому что к часу я должен бьпь во дворце.— Он махнул рукой, и двуликий провожатый исчез за боковой дверью.— Располагайтесь.

Конан, кивнув в знак приветствия, молча опустился на вышитые подушки. Харра сел рядом, пытаясь держать в поле зрения всех девушек разом.

— Давненько мы не виделись, а, Конан?— сощурился Мишрак.— Я думаю, это только к лучшему. Но нынче у меня к тебе новое дело. Знаешь ли ты, что происходит в Туране раз в четыре года в канун Весеннего праздника Откровения пророка Тарима?

— Видимо, нет, я здесь только второй год.

— А ты, Харра?

— Знаю,— с важностью ответил Харра,— я ведь родился и вырос в Хоарезме. Раз в четыре года, в лишний день, нарочно дарованный нам Эрликом имено для этих целей, в загородном доме мудрейшего Бахрама собираются лучшие звездочеты и гадальщики Турана. Десять следующих дней они испрашивают волю богов самыми различными способами, а затем составляют пророчество для всех нас, недостойных.

— Гадальщики!— фыркнул Конан.

— Скорее, мудрецы,— поправил его Мишрак.— Умение прозревать грядущее — по звездам ли, по куриной ли печени,— есть великое искусство, и кто знает, быть может, когда-нибудь и ты будешь нуждаться в звездочете, который сможет правильно распорядиться твоею судьбой, повинуясь воле Эрлика и законам Его пророка. Во всяком, случае, до сих пор их пророчества и советы не пропадали всуе. Государь им очень верит. Должен признаться, я тоже. У меня было множество случаев убедиться в истинности весенних предсказаний…— Мишрак помолчал, что-то вспоминая, потом продолжил:— Дело вот в чем: при гадании всегда присутствует один из визирей повелителя. По истечении десяти дней он должен доставить ларец со свитком повелителю Илдизу. Визиря в дороге охраняет отряд из дворцовой гвардии. Так вот, сегодня ночью я намерен склонить государя к тому, чтобы он послал со светлейшим Уртаном ибн Закиром не кого-нибудь, а именно тебя. Повелитель очень доверяет тебе с тех пор, как вы с Джумой спасли его дочь, принцессу Зосару, от того безумца в горах.

Именно после упомянутого подвига Конан получил под свое начало отряд и все беспокойство, с этим сопряженное. Мишрак откинулся на подушки и, усмехаясь, смотрел, как распрямляется расслабленная спина, и загораются злым синим огнем глаза киммерийца.

— Я не ослышался, о, мудрейший и благороднейший начальник тайной службы?— произнес Конан, закипая.— Ты призвал меня среди ночи со столькими предосторожностями только затем, чтобы я довез визиря Уртана, десять дней жарился на солнышке под Хоарезмом, а потом привез визиря обратно в столицу? Клянусь Кромом! Да мои ребята взбесятся со скуки прежде, чем народится новая луна!