— Я кого-нибудь позову... кого-нибудь, кто... — Не договорив, она скрылась в кабинете.

Давид остался в коридоре один. Только сейчас он ощутил, что задыхается, — прежде чем возвращаться в палату, нужно было хоть немного прийти в себя. В голове носились обрывки мыслей.

Чудо... глаз... Магнус...

Он зажмурился, пытаясь вспомнить взгляд Евы, полный любви. Блеск ее живых, смеющихся глаз. Он сделал глубокий вдох, пытаясь удержать в голове образ жены, и вошел в палату.

Ева уже потеряла интерес к стаканчику, и теперь он валялся на полу возле кровати. Давид приблизился к ней, стараясь не смотреть на ее грудь:

— Ева. Я здесь.

Ее голова повернулась на его голос. Он смотрел на ее уцелевшую щеку, такую ровную и гладкую. Он протянул руку и коснулся ее пальцами.

— Все будет хорошо... Все будет хорошо.

Ее рука неожиданно взметнулась к лицу, и он машинально отшатнулся, но тут же заставил себя вновь протянуть к ней ладонь. Ева крепко сжала его пальцы. Жесткая, механическая хватка. Ее ногти впились в тыльную сторону его ладони. Стиснув зубы, он кивнул:

— Это я, Давид.

Он заглянул в ее единственный глаз. Пустота. Она открыла рот, послышалось сипение:

— ...Аави...

На глазах у него выступили слезы. Он снова кивнул:

— Правильно. Давид. Я здесь.

Ева сильнее сжала его руку. Давид почувствовал, как ногти все глубже впиваются в кожу.

— Даавии... еесь...

— Да, да! Я здесь, с тобой.

Он осторожно высвободил ладонь, незаметно вложив ей в кулак пальцы другой руки. Из свежей царапины текла кровь. Он вытер руку о пододеяльник и сел на кровать рядом с женой.

— Ева?

— Е-ева...

— Да. Ты узнаешь меня?

Хватка чуть ослабла. Помолчав, Ева произнесла:

— Яа.. Даавии..д

Уже лучше. Значит, есть надежда. Она меня понимает.

Он еще раз кивнул и, словно Тарзан, ткнул себя пальцем в грудь:

— Я — Давид. Ты — Ева.

— Тыы... Ее-ва.

В палату зашла врачиха. Увидев Еву, она остановилась как вкопанная. Казалось, она сейчас замотает головой и всплеснет руками, как медсестра, но ее спасла профессиональная привычка — отработанным движением она достала из нагрудного кармана стетоскоп и, даже не взглянув на Давида, решительно направилась к кровати. Давид отодвинулся, чтобы не мешать, и вдруг заметил в дверях ту самую медсестру, на этот раз с напарницей, — видимо, пришли поглазеть.

Врачиха склонилась над Евой, приложила стетоскоп к уцелевшей половине груди, послушала. Передвинула стетоскоп, опять послушала. Рука Евы потянулась к трубке стетоскопа...

— Ева! — вскинулся Давид. — Нет!

...и рванула. Врачиха вскрикнула, голова ее дернулась, стетоскоп вылетел из ушей. На лице Давида отразилась мучительная боль.

— Ева... так нельзя...

Его передернуло. Он словно заступался за нее перед какой-то высшей инстанцией, как будто опасаясь, что ее накажут, если она будет себя плохо вести.

Врачиха охнула, схватившись за уши, но тут же взяла себя в руки. Когда она повернулась к медсестрам, лицо ее было уже бесстрастным.

— Позвоните Лассе из неврологического, — велела она. — Или Йорану, если что.

Помявшись в дверях, первая медсестра переспросила:

— Если что?

— Если не застанете Лассе, — раздраженно ответила врачиха.

Медсестра кивнула, что-то шепнула напарнице и скрылась в коридоре.

Ева опять потянула за трубку, и круглая мембрана стетоскопа с металлическим лязгом покатилась по полу. Врачиха не сводила глаз с Евы, не обратив на это никакого внимания. Давид подобрал мембрану и вложил ее в руку врачихи. И только тогда она словно впервые заметила его присутствие.

— Ну как она? — спросил Давид.

Врачиха приоткрыла рот и взглянула на него так, как будто он сморозил ужасную глупость.

— Сердце не бьется, — ответила она. — Сердце — не бьется.

У Давида заныло в груди.

— И что, вы даже... — начал он, — не попробуете что-нибудь предпринять?..

Врачиха посмотрела на Еву, теребящую резиновую трубку, и ответила:

— Судя по всему... в этом нет необходимости.

Лассе из неврологического пришлось ждать долго. А к моменту его появления воскрешение Евы уже перестало быть сенсацией.

Малер припарковался у входа в больницу, под знаком «Стоянка не более 15 минут», и с кряхтением принялся вылезать из машины. Старый добрый «форд-фиеста» все же не был рассчитан на сто девяносто сантиметров роста и сто сорок килограммов веса.

Так, сначала ноги, затем все остальное. Он прислонился к дверце машины и оттянул ворот рубашки. Под мышками уже выступили темные круги.

Перед ним возвышался корпус больницы. Огромный, словно застывший в ожидании. Ни звука, ни движения, и только мерное посапывание кондиционеров, легких этого притихшего здания, выдавало какую-то жизнь за его бетонными стенами.

Повесив сумку на плечо, Малер направился к входу. Посмотрел на часы. Без четверти двенадцать. Лужа у вращающихся дверей отражала ночное небо, смахивая на карту созвездий, а рядом, как верный часовой, стоял Людде и курил. Увидев Малера, он помахал ему рукой и швырнул окурок в лужу.

— Густав, какие люди! Ну как делишки?

— Да вот, потеем потихоньку.

Людде было около сорока, хоть он на них и не выглядел. Было в нем что-то болезненное — если бы не голубая рубашка с именем «Людвиг» на груди, его можно было бы принять за пациента. Тонкие губы, бледная, почти неестественно гладкая кожа, точно он сделал подтяжку или приложился лицом к аэродинамической трубе. Тревожные, бегающие глаза.

Для входа пришлось воспользоваться обычной дверью — вертушку отключали на ночь. Людде все время оглядывался, хотя в его бдительности не было нужды. Больница казалась вымершей.

Они миновали вестибюль и очутились в коридоре. Немного расслабившись, Людде спросил:

— Принес?..

Малер запустил руку в карман брюк и так застыл, не спеша вытаскивать руку.

— Людде, ты, кончено, извини, но эта твоя история...

Людде остановился с видом человека, оскорбленного до глубины души.

— Я тебя когда-нибудь обманывал? А? Хоть раз понапрасну языком трепал?

— Да.

— А, Бьорна Борга вспомнил? Ну да, ну да. Но там кто угодно бы спутал, зуб даю... А, ладно... Черт с тобой, подавись своими деньгами, Фома неверующий.

Людде сердито зашагал по коридору с такой скоростью, что Малер еле поспевал за ним. В полной тишине они спустились на лифте этажом ниже и пошли по длинному, чуть покатому коридору, в конце которого виднелась железная дверь. Людде «прокатил» карточку-пропуск через считыватель и демонстративно загородил собой кодовый замок, набирая комбинацию. Послышался щелчок.

Малер достал носовой платок и вытер лоб. Тут, внизу, было не так жарко, однако пробежка по коридору отняла у него последние силы. Он прислонился к стене, окрашенной в зеленый цвет, ощутив плечом приятный холод бетона.

Наконец Людде справился с замком. Даже издалека, через стены, Малер различал крики и бряцанье металла. Когда он сюда спускался в прошлый раз, здесь было тихо, как... ну, как в могиле. Людде многозначительно ухмыльнулся: «А я что говорил?» Малер кивнул и протянул ему мятые купюры. Людде тут же смягчился и сделал пригласительный жест рукой:

— Прошу! Сенсация ждет. — Он торопливо оглянулся в сторону лифта. — Остальные пользуются другим входом, так что можешь не беспокоиться.

Малер сунул платок в карман, поправил на плече сумку.

— А ты что, не идешь?

Людде фыркнул:

— И кто мне, интересно, потом работу будет искать? — Он ткнул пальцем в дверной проем. — Там лифт, спустишься этажом ниже.

Когда дверь за спиной Людде захлопнулась, у Малера поползли мурашки по коже. Несколько секунд он просто стоял у лифта, не решаясь нажать кнопку вызова. С возрастом он подрастерял былую отвагу. Снизу по-прежнему слышались крики и грохот, и Малер замер, пытаясь унять разыгравшееся сердце.