— Дочка, это я. Пришел вот.

Тишина. Он, как всегда, заподозрил худшее, но Анна оказалась в детской — вроде жива. Скрючившись на кровати Элиаса, она лежала лицом к стене на купленном Малером одеяле с медвежатами.

Малер поставил пакет на пол, перешагнул через запылившиеся кубики лего и осторожно присел у нее в ногах.

— Как ты, дочка?

Анна глубоко вздохнула, чуть слышно произнесла:

— Чувствуешь его запах? Я чувствую. Вот так прижму одеяло к лицу — а оно все еще им пахнет...

Малеру внезапно захотелось лечь с ней рядом, обнять, утешить, как полагается отцу, но он не посмел — да и пружины вряд ли бы выдержали. Поэтому он так и сидел, рассеянно глядя на разбросанные кубики лего, в которые вот уже два месяца никто не играл.

...Когда он подыскивал квартиру для Анны, в этом же доме сдавалась еще одна, на первом этаже. Он отказался — побоялся воров.

— Ну-ка, иди, поешь хоть чуть-чуть.

Малер разложил по тарелкам ростбиф с картофельным салатом из пластиковой упаковки, порезал дольками помидор. Анна не отвечала.

Жалюзи на кухне были опущены, но солнечные лучи пробивались сквозь узкие щели, яркими полосами ложась на кухонный стол с пляшущими столбиками пыли. Убраться бы здесь, да сил нет.

Еще два месяца назад этот стол был завален всякой всячиной — фрукты, почта, брошенная игрушка, веточка с прогулки, поделка из детского сада. Всякая бытовая мелочевка.

А сейчас — две несчастные тарелки с покупной едой. Пыль и духота. Красная мякоть помидоров. Жалкая пародия на жизнь.

Он вошел в детскую, остановился в дверях.

— Анна... Тебе нужно поесть. Пойдем, все готово.

Не оборачиваясь, Анна покачала головой:

— Я потом поем. Спасибо.

— Ну, может, хоть на минуточку встанешь?

Она промолчала. Малер вернулся на кухню и сел за стол. Машинально принялся за еду. Казалось, звук жующих челюстей эхом отдается в пустых стенах. Малер задумчиво отправил в рот последнюю дольку помидора.

Божья коровка опустилась на балконные перила.

Анна упаковывала вещи — они собирались за город на пару недель, Малер пригласил их погостить у него на даче.

— Мама, смотри — божья коровка!

Когда она вошла в комнату, Элиас уже перегнулся через перила вслед за упорхнувшей божьей коровкой, балансируя на шатком летнем столике. Ножка накренилась. Подбежать она не успела.

Под балконом была автостоянка. Черный асфальт.

— Ну, давай, дочка.

Малер поднес вилку с едой к ее губам. Анна села на кровати, забрала у него вилку, отправила содержимое в рот. Малер протянул ей тарелку.

Лицо Анны опухло от слез, в темных волосах проглядывала седина. Она немного потыкала вилкой в тарелке и отставила ее в сторону.

— Спасибо. Очень вкусно.

Малер переставил тарелку на письменный стол, сложил руки на коленях.

— Ты хоть из дома сегодня выходила?

— Да. У него была.

Малер кивнул. Больше говорить было не о чем. Он встал, задев головой фигурку Нильса верхом на диком гусе, висящую над кроватью. Деревянный гусь помахал крыльями, обдав лицо Анны прохладным воздухом, и снова замер.

Он жил в двух шагах, в доме напротив. Вернувшись к себе, Малер снял наконец мокрую от пота одежду, принял душ, накинул халат и выпил две таблетки от головной боли. Затем уселся за компьютер, чтобы посмотреть новости Рейтер. За час он нашел и перевел три небольшие заметки. Очередное японское изобретение — электронный переводчик для толкования собачьего лая. Операция по разделению сиамских близнецов. Немец, построивший дом из жестяных банок. Поскольку к заметке о японском чуде не прилагалось фотографий, Малер откопал в Интернете изображение Лабрадора и отправил в редакцию вместе со статьей.

Малер проверил почту — старый знакомый, свой человек в полиции, интересовался, как дела, а то давненько от него ничего не слышно было. Малер написал ответ: дела — хуже некуда, два месяца, как погиб внук, теперь бы самому руки на себя не наложить — но удалил письмо, не отправляя.

Тени на полу становились все длиннее, пошел восьмой час. Малер встал из-за компьютера, помассировал виски. Зашел на кухню, достал из холодильника банку пива, половину выпил не сходя с места. Вернулся в комнату — и замер, не дойдя до дивана.

На полу возле кресла стояла крепость.

Четыре месяца тому назад Элиас получил ее в подарок на день рождения — ему исполнилось шесть лет. Самая настоящая крепость из лего. Они собрали ее по кирпичику и потом долго играли вечерами, переставляя с места на место солдатиков, выдумывая невероятные истории, постоянно что-то достраивая. Так она и осталась здесь — с тех самых пор...

Каждый раз, натыкаясь на крепость, Малер вздрагивал от внезапной боли в груди и каждый раз давал себе слово ее разобрать, но все не поднималась рука. Что ж, видно, теперь — как с бусами, до самой смерти.

Элиас, Элиас...

И опять — острая боль, опять эта удушающая тоска...

Он бросился к компьютеру, отыскал в закладках платный порносайт и битый час исступленно тыкал мышкой в мелькающие картинки. Хоть бы что, ноль реакции, только брезгливость и отвращение.

В начале десятого Малер плюнул и вырубил компьютер. Монитор не выключался. Ну и черт с ним, не до того. Голова раскалывалась, перед глазами плавали круги. Малер просто места себе не находил. Послонявшись по квартире, он выпил еще одну банку пива и наконец замер перед игрушечной крепостью.

Один из рыцарей перегнулся через край смотровой башни, словно что-то крича противнику у ворот.

— Прочь, вражья сила, а не то опорожню тебе на башку ночной горшок! — выкрикивал, бывало, скрипучим голосом Малер, а Элиас смеялся до колик в животе и требовал: «Еще, еще!», и они перебирали до бесконечности все самое гадкое, что только можно было вылить на голову врагу — помои, скисший кефир...

Малер взял рыцаря, покрутил в руках — серебристый шлем, решимость на лице под приподнятым забралом. Крохотный меч еще не потускнел, в отличие от выцветших солдатиков, хранившихся у Элиаса дома. Разглядывая меч, Малер вдруг понял две простые вещи, и внутри все перевернулось.

Некому теперь играть. С играми покончено.

Он поставил рыцаря на место, уставился в стену.

Да, с играми покончено. Навсегда.

После смерти Элиаса Малер то и дело перебирал в голове все, чего лишился, будто составляя перечень потерь: лесные прогулки, игры на детской площадке, булочки с соком в местной кондитерской, походы в Скансен[8] — и так до бесконечности. Только теперь ему открылась вся беспощадная правда — он больше никогда не сможет играть во что бы то ни было, не только в лего или прятки. Потеряв внука, он лишился не только товарища по играм, но и радости самой игры.

Вот почему он больше не мог писать, порнография не приносила удовлетворения, а минуты тянулись как часы. Он разучился фантазировать. Казалось бы, велика беда — живи себе, как живешь, и нечего тут выдумывать. Куда уж проще. Да только не выходит.

Малер дотронулся до послеоперационного шрама на груди.

Жизнь — то, что сам из нее сотворишь.

Вот этой-то способности творить он и лишился, и тащить ему теперь свою тоску в этом жирном теле сквозь дни и годы, пока не сдохнет. Вот что открылось ему в эту секунду, и его охватило страстное желание крушить все, что попадет под руку. Он уже занес кулак над крепостью, но в последний момент сдержался и вышел на балкон, где вцепился в перила и потряс кулаком в воздухе что было сил. По двору с воем кружила собака, — впрочем, он бы и сам сейчас с радостью последовал ее примеру.

Что делать, что делать — снимать штаны и бегать.

Он перегнулся через перила и представил, как падает, разбиваясь оземь, словно перезрелый арбуз. Глядишь, и псине под балконом будет чем поживиться. Эта мысль показалась Малеру особенно заманчивой. Стать кормом для псов — чем не достойный конец для такого, как он? Впрочем, псу было явно не до него, он все носился по двору с бешеным лаем. Наверное, скоро пристрелят.