- Не все легини поживают так счастливо, как ты… - Анна Степановна вздохнула, и в ее черных, глубоко запавших глазах появилось грустное выражение. Помолчала, перебирая тонкими сухими пальцами. бахрому полушалка, накинутого на седые волосы. - Мой Олекса - тоже легинь, а живет, как несчастный вдовец, работает да хлеб жует, спит да читает. В кино перестал бывать, не гуляет. Даже смеяться разучился. Все думает, думает… Скажи хоть ты мне, Василь: что с ним случилось?

Гойда посмотрел на дверь, ведущую в комнату.

- Дома Олекса?

- В командировке. Позавчера уехал в Львов. Новый паровоз получает!

- Что ж, тетя Аня, могу рассказать. - Гойда снова посмотрел на закрытую дверь. - Неудобно вот так, стоя на лестничной площадке, разговаривать. Может, в квартиру пригласите?

- Пойдем.

Анна Степановна открыла дверь, пропустила гостя вперед, бросила корзину и, сняв с головы полушалок, села на стул.

- Ну, рассказывай! Рассказывай, Василько, - попросила Анна Степановна.

Голос у нее был тихий, чуть глуховатый.

Гойда подошел к Анна Степановне, сел с ней рядом, бережно погладил ее густые белые волосы, собранные на затылке в тугую корону.

- Не беспокойтесь, тетя Аня. Все уладится.

- Рассказывай!

- Вы, конечно, знаете, - начал Гойда, - что Олекса и Терезия большие друзья?

Анна Степановна кивнула. Морщинистые ее губы поджались, а вокруг глаз резче обозначились морщины. Гойда продолжал:

- Любят они друг друга, Олекса и Терезия. Я это хорошо знаю. Очень хорошо. Потому так и говорю. Потому и не верю разным слухам и сплетням.

- Если любит Олексу, почему выходит замуж за этого… демобилизованного гвардейца? Его машиной «Победа» прельстилась? Ордена ослепили?

- Что вы, тетя Аня! Терезия не из таких. Все это неправда. Выдумка. Терезия - хорошая, настоящая дивчина. Никто ей не нужен, кроме Олексы. Вернется он из Львова, сразу все уладится. Вот увидите. Не верьте никаким сплетням.

- Да как же мне не верить, когда Олекса поверил?!

- Дурак, своего счастья не чувствует… - Гойда взял легкую руку Анны Степановны. - Тетя Аня, все уладится, даю вам слово! Не беспокойтесь. И не будем больше говорить об этом… Вы куда собрались? В магазин? На базар? Идите, я подожду вас. - Он посмотрел на шкаф с книгами, на широкий, удобный диван. - Почитаю, отдохну. Люблю я вашу квартиру, тетя Аня. Дневал и ночевал бы здесь, если бы позволили.

Суровое, опечаленное лицо Анны Степановны чуть посветлело.

- Хитрый ты, Василько, но… но меня не перехитришь. Что ты задумал? Зачем тебе понадобилась наша квартира? Говори прямо.

- Скажу! Для святого дела, тетя Аня. Больше ни о чем не спрашивайте. Идите!

Он помог Анне Степановне подняться, подал ей корзину, проводил к выходу.

- Если захочешь уйти, не забудь дверь захлопнуть, - сказала на прощанье Анна Степановна.

- Не забуду.

Вернувшись в комнату, окна которой выходили на Кировскую, он взял книгу и, заняв удобную позицию; стал наблюдать за «интеллигентным» нищим.

Почему именно здесь, на Кировской, напротив Дома офицеров и штаба летчиков, обосновался Батура? Этот вопрос Гойда решил выяснить прежде всех других.

Был теплый полдень запоздавшей капризной весны. На солнечной стороне играли дети. Тут же, на припеке, на удобных скамейках сидели их няни. В двери Дома офицеров беспрерывно входили и выходили военные.

Дети кричали, смеялись, шумно бегали по тротуару, перебрасывали друг другу большой резиновый мяч, пели песни, плакали, дрались, мирились - все это никак не интересовало старика, стоявшего под каштаном. Он ни разу и головы не повернул в ту сторону, где играли дети. Не обращал он внимания и на людей, идущих с рынка. Но когда мимо проходили офицеры-летчики, он преображался: поворачивался к ним лицом, как подсолнух к солнцу, шляпа в его руках шевелилась, прилизанная голова на длинной жилистой шее как бы выдвигалась кверху, а ноги, обутые в грубые башмаки, нетерпеливо переступали на каменных плитах тротуара. Гойде казалось, что даже уши старика тянулись за офицерами. «Что с ним творится.? Или запоминает голоса офицеров, вслушивается в то, о чем они говорят?»

Батура покинул свое место под каштанами вскоре после того, как кончился обеденный перерыв и на улице уже не показывались офицеры.

Постукивая по каменным плитам железным наконечником посоха, старик пошел вниз по Кировской, потом свернул на Садовую, к центру города. Первая же «забегаловка», повстречавшаяся ему на пути, привлекла его внимание.

Через некоторое время вошел в закусочную и Василь Гойда. Он взял пачку сигарет, кружку пива, бутерброд а сел за столик, самый дальний от того, за которым расположился Батура.

Старик попросил буфетчика Якова налить двести граммов водки и сразу же, в один прием, не закусывая выпил:

- Как, дядя Игнат, хороша водочка после трудов праведных? - спросил буфетчик.

Нищий скромно отмахнулся:

- Какие мои праведные труды, насмешник! Врагу своему не пожелаю заниматься таким промыслом. От круглого сиротства, от черной бедности решился на такое.

- Вот так бедняк! - засмеялся буфетчик. - Да ты мое заведение купишь, если захочешь, со всеми его потрохами!

- Эх ты, Яков, божья душа, кому завидуешь! - Старик сердито ударил себя по карману. - Бери мои капиталы, давай мне свои ясные очи и свои тридцать лет! Ну, хочешь поменяемся?

- Ладно уж, не хорохорься, кум! Насквозь я тебя вижу, душа любезная. - Буфетчик взял с прилавка неглубокую тарелку, поставил на стол перед стариком. - Выкладывай свой утренний улов да помалкивай, не прибедняйся.

Батура выгребал из кармана серебряную мелочь горсть за горстью. Тарелка наполнилась. Буфетчик подхватил ее, ловко и мягко бросил на весы.

- Два триста восемьдесять. Восемьдесят на усушку и утечку. Чистый вес - два триста. Получите взамен вашего благородного металла потрепанные бумажки. - Буфетчик, тоже хвативший добрую порцию горькой, положил в шляпу старика несколько десятирублевок и насмешливо погрозил ему пальцем: - Имей в виду, Игнат, я веду учет твоим доходам. Скоро миллионером станешь.

- Выдумывай, так тебе и поверили! - Батура подслеповатыми своими глазами окинул помещение закусочной. - Сегодня моим кормильцам жалованье выдавали, вот они и расщедрились. Завтра, может быть, и на хлеб не соберу.

Гойда допил пиво и решил, что дольше ему оставаться в закусочной нельзя. Он вышел на улицу, перебрался на другую сторону и зашел в аптеку, откуда хорошо была видна дверь закусочной.

Батура покинул пивную не скоро, в конце дня. Гойда ожидал, что подвыпивший старик пойдет домой.. Нет, он твердой походкой, прокладывая себе путь посохом, направился по Садовой, свернул на Кировскую и, к удивлению Гойды, занял свой пост на углу, под шатровым каштаном.

После восемнадцати часов из многоэтажного дома штаба авиасоединения и прилегающих к нему зданий стали выходить офицеры, закончившие рабочий день. Все они, по одному и группами, прошли мимо каштана, под которым стоял нищий. Серебро теперь лишь изредка падало в его черную шляпу, но он терпеливо стоял и ждал.

Через полчаса Батура исчез. Вернулся после семи, перед началом киносеанса в Доме офицеров. Поздно вечером он ушел с Кировской окончательно.

Гойда проводил Батуру домой и вернулся на Кировскую. Улица была безлюдна, плохо освещена. Василь поднял воротник пиджака, нахлобучил на лоб кепку и стал под каштаном. «Что он видит отсюда?» - размышлял Гойда.

На Ужгородской дробно и весело простучали каблуки женских туфель. Две девушки, в одинаковых шляпках, с одинаковыми косынками, овевая Гойду крепкими духами, выпорхнули из-за угла. Они так были увлечены разговором, что не заметили Гойду, и он невольно услышал их сердечные весенние тайны. Правда, тайны были небольшими, древними, из числа тех, какие сопровождают юность каждого человека: что он сказал ей и что она ответила ему, как он неожиданно поцеловал ее, и как она испугалась, хотела убежать да не смогла, ноги не послушались.