О пейзажах, впрочем, я еще буду говорить, но сначала расскажу о нашей первой встрече с группой комсомольцев.

Это было в поезде на пути из Москвы в Орджоникидзе (бывший Владикавказ). Путь долгий. От имени Союза советских писателей Михаил Кольцов предоставил в наше распоряжение специальный, очень комфортабельный вагон. Все шестеро мы неожиданно прекрасно устроились: Джеф Ласт, Гийю, Эрбар, Шифрин, Даби и я. С нами наш гид и переводчик – верный товарищ Боля. Кроме спальных купе, в вагоне был еще салон, где нам накрывали стол. Лучше не бывает. Но что нам не нравилось – это невозможность общаться с пассажирами поезда. Спустившись на платформу на ближайшей станции, мы обнаружили, что в соседнем вагоне едет очень приятная компания. Это были комсомольцы, которые собирались во время каникул совершить восхождение на Казбек. Мы добились, чтобы открыли двери между вагонами, и вскоре познакомились с нашими замечательными попутчиками. Я привез из Парижа разные головоломные игры, не похожие на те, которые знают в СССР. Они обычно помогают мне быстро завязывать отношения с людьми, когда я не знаю их языка. Игры переходили из рук в руки. Парни и девушки не успокаивались, пока не справлялись с головоломкой. "Комсомольцы никогда не сдаются", – говорили они нам со смехом. Их вагон был очень тесным, стояла жара, и все задыхались от духоты. Но это было прекрасно.

Должен сказать, что для большинства из них я не был незнакомцем. Некоторые читали мои книги (в основном "Путешествие в Конго"), и, поскольку в газетах вместе с речью на Красной площади, на похоронах Горького, был мой портрет, многие тотчас меня узнали. Вскоре завязалась долгая дискуссия. Джеф Ласт, который хорошо понимает и говорит по-русски, объяснил нам, что головоломки, предложенные мной, прекрасные, но они спрашивают: неужели сам Андре Жид забавляется этим? Джеф Ласт должен был возразить, что это небольшое развлечение предназначено для того, чтобы снимать усталость. Настоящие комсомольцы всегда готовы служить делу, судят обо всем с точки зрения пользы. Впрочем, не будем педантами, сама эта дискуссия, перебиваемая смехом, тоже была игрой. Поскольку в их вагоне дышать становилось трудно, мы пригласили человек десять к себе, остаток вечера прошел с народными песнями и даже танцами, насколько позволяли размеры салона. Этот вечер останется для меня и для моих спутников одним из лучших воспоминаний о путешествии. И мы были уверены, что едва ли в какой-либо другой стране можно встретить такую неподдельную искреннюю сердечность, едва ли в какой-либо другой стране можно встретить такую очаровательную молодежь3.

Я говорил уже, что меня меньше интересуют пейзажи… Однако мне хотелось бы рассказать о великолепных лесах Кавказа – при въезде в Кахетию, в окрестностях Батуми и в особенности Бакуриани, под или, точнее сказать, над Боржоми. Более прекрасного леса я не видел и не представлял себе: лесная поросль не скрывает стволы громадных деревьев, на таинственные поляны сумерки опускаются раньше, чем закончится день, – кажется, что где-то здесь должен был заблудиться мальчик с пальчик. Мы пересекли этот сказочный лес, вышли к горному озеру, и нам оказали честь, сообщив, что здесь никогда еще не ступала нога иностранца. Но я и без этого оценил великолепие здешних мест. На берегу озера странная маленькая деревушка (Табацкури) – ее девять месяцев в году скрывает снег, – которую я бы с удовольствием описал… Ах, почему я не приехал просто туристом или как натуралист, который с восторгом открывал бы здесь новые растения, обнаружил бы на высокогорном плато "скабиозу кавказскую" из своего сада… Но не за этим прибыл я в СССР. Самое важное для меня здесь – человек, люди, что из них можно сделать и что из них сделали. Лес, который меня сюда привлек, чудовищно непроходимый и в котором я блуждаю сейчас, – это социальные вопросы. В СССР они вопиют, взывают и обрушиваются на вас со всех сторон.

В Ленинграде я мало видел новых кварталов. Что восхищает в Ленинграде – это Санкт-Петербург. Я не знаю более красивого города, более гармонического сочетания металла4, воды и камня. Город словно создан воображением Пушкина или Бодлера. Иногда он напоминает полотна Кирико. Памятники – таких же совершенных пропорций, как музыкальные темы в симфониях Моцарта. "Все там красота и гармония". Душа радуется красоте и отдыхает.

Нет слов, чтобы сказать, как изумителен Эрмитаж. Отмечу только попутно разумное правило помещать вокруг картины какого-либо художника, когда это возможно, другие его работы: этюды, эскизы, наброски – все, что помогает увидеть, как постепенно складывался и воплощался замысел.

После Ленинграда хаотичность Москвы особенно заметна. Она даже подавляет и угнетает вас. Здания, за редкими исключениями, безобразны (и не только современные), не сочетаются друг с другом. Я знаю, что Москва преображается, город растет. Свидетельства этому повсюду. Все устремлено к будущему. Но боюсь, что делать это начали плохо. Строят, ломают, копают, сносят, перестраивают – и все это как бы случайно, без общего замысла. Но все равно Москва остается самым привлекательным городом – она живет могучей жизнью. Но не будем вглядываться в дома – толпа меня интересует больше.

Летом почти все ходят в белом. Все друг на друга похожи. Нигде результаты социального нивелирования не заметны до такой степени, как на московских улицах, – словно в бесклассовом обществе у всех одинаковые нужды. Я, может быть, преувеличиваю, но не слишком. В одежде исключительное однообразие. Несомненно, то же самое обнаружилось бы и в умах, если бы это можно было увидеть. Каждый встречный кажется довольным жизнью (так долго во всем нуждались, что теперь довольны тем немногим, что есть). Когда у соседа не больше, человек доволен тем, что он имеет. Различия можно заметить, если только внимательно присмотреться. На первый взгляд кажется, что человек настолько сливается с толпой, так мало в нем личного, что можно было бы вообще не употреблять слово "люди", а обойтись одним понятием "масса".

Я сливаюсь с массой, погружаюсь в толпу. Что делают эти люди перед магазином? Они стоят в очереди. В очереди, которая протянулась до ближайшей улицы. Стоят человек двести или триста, спокойно, терпеливо, – ждут. Еще рано, и магазин закрыт. Я возвращаюсь минут через сорок – те же люди продолжают стоять. Для меня это удивительно – зачем было приходить раньше? Что они выигрывают? – Как что выигрывают? Обслужат тех, кто пришел первым.

И мне объясняют, что в газетах было объявлено о большом поступлении… не знаю чего (кажется, речь шла о подушках). Их будет, может быть, четыреста или пятьсот штук на восемьсот, тысячу или полторы тысячи покупателей. Задолго до вечера их не останется ни одной. Нужды так велики, а публика так многочисленна, что долго еще спрос будет превышать предложение, и превышать значительно. Справиться с этим трудно.

Спустя несколько часов я захожу в магазин. Громадное помещение, невообразимая толкотня. Продавцы, впрочем, сохраняют спокойствие, потому что вокруг них ни малейшего признака нетерпения. Каждый ждет своей очереди, стоя или сидя, часто с ребенком на руках. Очередь не регулируется, однако ни малейшего признака беспорядка. Здесь можно провести все утро, весь день – в спертом воздухе, которым, сначала кажется, невозможно дышать, но потом люди привыкают, как привыкают ко всему. Я хотел сначала написать: "смиряются", но дело тут не в смирении – русский человек, кажется, находит удовольствие в ожидании, он и вас тоже ради забавы может заставить ждать.

Продираясь сквозь толпу (или подталкиваемый ею), я обошел магазин вдоль и поперек и сверху донизу. Товары, за редким исключением, совсем негодные. Можно даже подумать, что ткани, вещи и т. д. специально изготавливаются по возможности непривлекательными, чтобы их можно было купить только по крайней нужде, а не потому, что они понравились. Мне хотелось привезти какие-нибудь сувениры друзьям, но все выглядит ужасно. Однако за последние месяцы, как мне сказали, были предприняты усилия, чтобы повысить качество, и если хорошо поискать, потратить на это время, то можно кое-где обнаружить вещи довольно приятные. Но чтобы заниматься качеством, надо добиться требуемого количества. В течение долгого времени всего было мало. Теперь положение выравнивается, но с трудом. Впрочем, люди в СССР, похоже, склонны покупать все, что им предложат, даже то, что у нас на Западе показалось бы безобразным. Скоро, я надеюсь, с ростом производства увеличится выпуск хороших товаров, можно будет выбирать, и одновременно с этим будет уменьшаться выпуск плохих.