— Да, я знаю.

— И как же вы узнали?

— Потому что оставил там с ним Маркуса.

— Маркуса? — Она удивленно вскинула резко очерченные брови. — И Маркус тоже приехал? О, значит, какое-то серьезное дело.

Она зябко повела плечами.

— Наденьте что-нибудь на себя.

— Я в порядке. — Она пошла к столу за сигаретой, закурила, потом легла на спину на старую софу, положив ноги на подлокотник. — Вы получили мое письмо?

— Получил. — Эмма заняла собой всю софу, и сесть ему было некуда, разве что на стол. Так он и сделал, спустив на пол кипу журналов. — Пожалел вашу шляпу.

Эмма засмеялась.

— Зато порадовались, что Бен меня встретил?

— Конечно.

— Просто поразительно, как все хорошо. Даже не верится! И он, правда, доволен, что я здесь.

— Я нисколько не сомневался, что так и будет.

— Ах, не начинайте говорить любезности. Вы же отлично знаете, что сомневались. Когда мы завтракали в тот день, ваше выражение лица… вы были полны скептицизма. Но, честное слово, все очень хорошо складывается. Я веду хозяйство, и Бен не должен мне платить за это и думать о таких пустяках, как мои выходные дни. Не надо ни о чем беспокоиться. Он и не догадывался, что жизнь может быть такой простой.

— О Кристофере что-нибудь слышно?

Эмма повернула голову и посмотрела на него.

— Как вы узнали о Кристофере?

— Вы сами мне сказали. У Марчелло. Помните?

— Ну да, помню. Нет, никаких вестей. Но теперь он должен быть в Брукфорде, репетиции, наверно, в самом разгаре. У него и времени нет написать. А у меня тут дел невпроворот: навожу порядок в коттедже, готовлю и так далее. Не верьте людям, которые утверждают, что художники питаются пищей небесной. В Бене сидит жуткий обжора.

— Вы рассказали ему, что встретились с Кристофером?

— Боже упаси! Чтобы все испортить? Я даже имени его не упомянула… А знаете, этот твидовый костюм вам очень идет. В Лондоне, когда я увидела вас в первый раз, в темно-сером костюме, застегнутом на все пуговицы, я подумала: это не ваш стиль. Когда вы приехали?

— Вчера под вечер. Мы переночевали в «Замке».

Эмма состроила гримасу.

— Пальмы в кадках и кашемировые кардиганы. У-у!..

— Там очень комфортабельно.

— От центрального отопления у меня начинается аллергия. Не могу дышать.

Она загасила сигарету, сунула окурок в переполненную пепельницу, сбросила ноги с софы и, развязывая на ходу пояс халата, направилась к окну. Достала из-под подушки сверток одежды и, стоя к нему спиной, начала переодеваться.

— Почему вы с Маркусом приехали вместе? — спросила она.

— Маркус не водит машину.

— А на что поезда? Но я не об этом…

— Понимаю. — Роберт взял из стеклянной чаши китайское яйцо и стал перекатывать его из руки в руку, как арабы перебирают «четки для нервных». — Мы приехали, чтобы Уговорить Бена снова поехать в Соединенные Штаты.

Неожиданно налетел сильный порыв ветра. Он прорвался над закрытыми окнами в мастерскую, проник во все щели, загремел на крыше, как будто по ней проехал поезд. Чайки с криками взлетели со скал и закружились в небе. И туг же стих, так же неожиданно, как и налетел.

Эмма сказала:

— Зачем ему нужно опять туда ехать?

— На ту самую ретроспективную выставку.

Она скинула белый махровый халат на пол и стояла теперь в джинсах, натягивая через голову синий свитер.

— Я думала, они с Маркусом уже сделали все, что надо, когда были в Нью-Йорке в январе.

— И мы так думали. Но дело в том, что выставку спонсирует частное лицо.

— Я знаю, — сказала Эмма, оборачиваясь и высвобождая волосы из высокого воротника свитера. — Прочла в «Реалите». Миссис Кеннет Райан. Вдова богача, а Музей изящных искусств в Куинстауне — его мемориал. Видите, как хорошо я информирована. Полагаю, вас это впечатляет.

— Но миссис Кеннет Райан хочет устроить «закрытый просмотр» для важных персон.

— Отчего же она раньше не сказала?

— Ее не было в Нью-Йорке. Она загорала. То ли в Нассау, то ли на Багамах, то ли в Палм-Бич. А может, где-то еще. Они с ней не встречались. Общались только с куратором музея.

— И теперь миссис Райан хочет, чтобы Бен Литтон снова приехал в Нью-Йорк только для того, чтобы она устроила небольшой фуршет с шампанским и продемонстрировала Бена в качестве трофея всем своим влиятельным друзьям. Меня от всего этого просто тошнит.

— Она не просто решила, Эмма. Она приехала, чтобы убедить его поехать.

— Вы хотите сказать — она приехала в Англию?

— Я хочу сказать, что она приехала в Англию, явилась в нашу галерею и приехала в Порткеррис. Вчера, со мной и Маркусом, и в настоящий момент сидит в баре отеля, пьет холодный мартини и ждет всех нас на ланч.

— Ясно. Но лично я не пойду.

— Вы должны пойти. Приглашены мы все. — Роберт взглянул на часы. — Мы опаздываем. Пожалуйста, поторопитесь.

— Бен знает о «закрытом приеме»?

— Думаю, да. Маркус должен был ему сообщить.

Эмма подобрала с пола коричневую парусиновую робу и стала надевать поверх свитера. Когда голова ее показалась в горловине, она сказала:

— Бен может не захотеть поехать.

— Вы хотите сказать — вы не хотите, чтобы он поехал?

— Я хочу сказать, что сейчас он осел здесь. Он не бездельничает, его никуда не тянет, он даже не очень пьет. Он работает как в молодости, и то, что он пишет, — это что-то новое, свежее, что-то очень хорошее. Бену шестьдесят, вы знаете. Глядя на него, не скажешь, но ему почти что шестьдесят. Это прыгание по всему свету, быть может, уже не стимулирует его, а просто опустошает. Ведь такое возможно? — Она подошла к софе, села, глядя на Роберта. Лицо ее было серьезно. — Пожалуйста, если он не захочет ехать, не настаивайте.

Роберт все еще держал в руке китайское яйцо и напряженно в него вглядывался, как будто в сине-зеленых переливах каким-то чудесным образом мог открыться ответ на все проблемы. Затем осторожно положил яйцо обратно в стеклянную чашу, к его собратьям.

— Вы так об этом говорите, будто это что-то очень важное, будто он возвращается в Штаты снова преподавать там, будто он там пробудет годы. Но это не так. Это всего лишь светский прием. Все, что от него требуется, — пробыть там несколько дней. — Эмма открыла было рот, чтобы возразить, но он не дал ей заговорить. — И вы не должны забывать, что эта выставка очень почетна для Бена. В нее вложены большие деньги, она потребовала большой организационной работы, и, быть может, самое малое, что он может сделать…

— Самое малое, что он может сделать, — раздраженно прервала Эмма, — это поехать и прохаживаться там, как дрессированная обезьяна, перед несколькими старыми, толстыми американцами. А самое ужасное то, что он это любит. Вот что я ненавижу — ему нравятся такие представления.

— Значит, ему это нравится. Значит, если он захочет, он поедет.

Эмма смолкла. Она сидела, глядя в пол, уголки рта опущены, как у обиженного ребенка. Роберт докурил сигарету, сунул окурок в пепельницу, поднялся и сказал уже более мягко:

— А теперь пойдемте, иначе мы опоздаем. Пальто у вас есть?

— Нет.

— А туфли? Туфли есть?

Она пошарила под софой и вытащила пару кожаных плетеных сандалий, встала и сунула в них ноги. Ноги были в песке, а парусиновая хламида заляпана белой краской.

— Не могу же я появиться в «Замке» в таком виде, — сказала она.

— Ерунда, — бодрым тоном сказал Роберт. — Постояльцам отеля будет о чем посудачить. Представляете, какое оживление вы внесете в их скучную жизнь!

— Но, может, мы еще успеем заехать в коттедж? У меня даже расчески с собой нет.

— Расческа в отеле найдется.

— Но…

— Увы, у нас нет ни минуты. Мы уже опоздали. Пойдемте!

Они вышли из мастерской, спустились вниз на солнечную улицу и направились к порту. После холодной мастерской воздух был совсем теплым, море сияло и стены домов, отражая это сияние, слепили снежной белизной.