Любящий тебя Маркус».

Покраска стен закончилась, пол в мастерской был отмыт дочиста. Картины были поставлены в стеллажи, рисунки аккуратно сложены. Карандаши и кисти рассортированы, различные тюбики с затвердевшей масляной краской, однажды использованные и затем брошенные, были собраны и отправлены в мусорный ящик.

Делать больше было нечего.

Бен отсутствовал уже две недели, и тут пришла открытка от Кристофера. Эмма была в коттедже, готовила на кухне кофе и выжимала сок — все еще в халате, волосы завязаны в конский хвост, — когда толстощекий парень, здешний почтальон, просунул в дверь голову.

— Ну, и как ты тут сегодня, красотка? — осведомился он.

— Спасибо, отлично, — ответила Эмма, которая сразу же по возвращении из Парижа установила с этим пареньком дружеские отношения.

Он помахал перед ней пачкой писем.

— Это все твоему старику. А вот… вот открытка тебе. — Он рассматривал картинку, пока Эмма не выхватила у него открытку. — До чего же вульгарные эти открыточки. Понять не могу, как это приличные люди могут их покупать.

— И не поймешь, — оборвала его Эмма и, едва взглянув на грудастую девицу в бикини, перевернула открытку и посмотрела, от кого она. На почтовом штемпеле значилось «Брукфорд».

Ближайший телефон был за милю от мастерской, поэтому Эмма спустилась по улочке в старую бакалейную лавочку, где она обычно покупала сигареты, консервы и порошковые супы, и позвонила оттуда.

Аппарат был допотопный, с трубкой на крючке, и надо было этот крючок подергать, чтобы дозвониться до оператора. Она сидела на ящике с пивом и ждала, когда ей ответят. Подошла серая с белыми отметинами и пухлая, как подушка, кошка и в изнеможении улеглась у нее на коленях.

Наконец трубка ответила раздраженным женским голосом:

— Брукфордский театр.

— Могу я поговорить с Кристофером Феррисом?

— Не знаю, он уже пришел или нет…

— Не могли бы вы посмотреть?

— Могу. Что ему сказать — кто звонит?

— Скажите, Эмма.

Раздраженный голос смолк. В трубке слышались другие голоса, кто-то там разговаривал. Какой-то мужской голос закричал: «Да не туда, болван, иди сюда». Потом послышались шаги и голос Кристо:

— Эмма!

— Ну вот и нашла тебя! Кто-то там у вас не знал, пришел ты или нет.

— Конечно, пришел… через пять минут начинается репетиция… Ты получила мою открытку?

— Сегодня утром.

— А Бен ее прочитал? — Он явно надеялся, что прочитал.

— Бен в Америке. Я думала, ты знаешь.

— Откуда мне знать?

— Было во всех газетах.

— Актеры не читают газет, а если и читают, то только «Сцену». Но если старик в Америке, почему ты мне не сообщила и не приехала ко мне?

— По многим причинам.

— Назови две.

— Ну, во-первых, он предполагал, что поедет самое большее на неделю. А во-вторых, я не знала, где ты.

— Я же тебе говорил: в Брукфорде.

— А я и не знаю, где этот Брукфорд.

— В тридцати пяти минутах от Лондона, поезда идут каждые полчаса. Приезжай! Я поселился в жуткой квартире, в цокольном этаже. Пахнет гнильем и кошками, но очень уютно.

— Не могу, Кристо. Я должна быть здесь. Бен может приехать в любой день, и…

— Ты ему рассказала о нашей встрече?

— Нет, не рассказала.

— Почему?

— Как-то не заходил разговор.

— Ты хочешь сказать: испугалась?

— Ничего подобного. Просто было ни к чему.

— Никто еще никогда не говорил мне, что я «ни к чему». Послушай, детка, приезжай. Моему подвальному гнездышку нужна женская рука. Надо тут поскрести, помыть и так далее.

— Пока не вернется Бен, не могу. А потом постараюсь приехать.

— Потом может быть поздно. Предупреждаю. Пожалуйста, приезжай. Оставлю для тебя билет на премьеру. Или два билета, можешь приехать с подругой. Или три билета — приезжай со всеми знакомыми.

В трубке послышался смешок. Он всегда смеялся над собственными шутками.

— Ах, как забавно! — сказала Эмма, но тоже засмеялась.

— С тобой трудно. В Париже ты не осталась и не хочешь ехать в глушь графства Суррей. Что мне сделать, чтобы покорить твое сердце?

— Ты давным-давно его покорил. И навсегда. Честно, я просто мечтаю тебя увидеть. Но не могу я сейчас приехать. Просто не могу приехать, пока не вернется Бен.

Кристо ругнулся.

Телефон стал издавать короткие гудки.

— Ну, значит, так, — послышался голос Кристо. — Дай мне знать, когда передумаешь. До свидания!

— До свидания, Кристо! — Но он уже повесил трубку. Глупо улыбаясь, припоминая все слова, которые он сказал, она тоже повесила трубку. Кошка тут же замурлыкала, и Эмма сообразила, что она вот-вот произведет потомство прямо у нее на коленях. Пожилой мужчина зашел в лавочку купить две унции корма для рыб, и когда он ушел, Эмма осторожно сняла кошку с колен и положила ее на пол. Потом достала из кармана мелочь, чтобы заплатить за телефон.

— Когда пожалуют котята? — спросила она пожилую женщину за кассой, которую звали Герти и которая на улице и в доме носила большущий коричневый берет, надвинув его на самые брови.

— Когда придет время, дорогуша. — Она положила деньги Эммы в кассу — в банку из-под консервов — и дала сдачу. — Когда придет время.

— Спасибо, что позволили мне воспользоваться вашим телефоном.

— Милости просим, заходите, когда нужно, — сказала Герти, которая всегда без зазрения совести подслушивала, а потом сообщала все окрестным кумушкам.

В марте казалось, что на дворе середина лета, а теперь, в мае, было холодно, как в ноябре, и все время шел дождь. Он не представлял себе Порткеррис под дождем; в его воображении городок всегда был залит яркой летней синевой с белыми прочерками крыльев чаек и парусов яхт и весь сверкал под сияющим солнцем. Но сейчас с востока дул шквалистый ветер и словно швырял в окна пригоршни гальки. Резкие порывы холодного ветра сотрясали оконные рамы, развевали занавески и уходили под дверь и в камин; от них некуда было спрятаться.

Была суббота, и Роберт, укрывшись одеялом, поспал. Он взглянул на часы: было без пяти минут три, взял сигарету, закурил и лежал, глядя на свинцовое небо за окном и ожидая, когда зазвонит телефон.

Звонок раздался ровно в три. Роберт поднял трубку.

— Три часа, сэр, — сообщил портье.

— Большое спасибо.

— Вы уверены, что проснулись, сэр?

— Да. Я проснулся.

Роберт докурил сигарету, загасил окурок, поднялся, закутался в белый махровый халат и направился в ванную принять горячий душ. Спать днем он очень не любил, не любил просыпаться с таким ощущением, будто у тебя заболели зубы и вот-вот просто расколется от боли голова, но он всю ночь просидел за рулем и не мог не поспать. Позавтракал он рано и попросил портье его разбудить, но ветер разбудил его раньше.

Он надел чистую рубашку, завязал галстук, взял было пиджак от костюма, но передумал и вместо него натянул на себя свитер с высоким воротом. Причесался, положил в карманы брюк все, что нужно, снял плащ с вешалки на двери и пошел вниз.

Над салоном нависла плотная тишина. Престарелые постояльцы дремали в креслах, в сухом и теплом воздухе, легонько похрапывая. Расстроенные гольфисты смотрели на дождь, позванивая монетами в карманах твидовых бриджей и гадая, изменится погода или нет, и если изменится, то когда. Хватит ли у них времени до того, как стемнеет, загнать мяч в девять лунок.

Портье взял у Роберта ключ и повесил его на положенное место.

— Уходите, сэр?

— Да. И, быть может, вы мне поможете. Я иду в галерею Общества художников. Насколько я знаю, галерея помещается в бывшей часовне. Где это?