Она ответила не сразу. Он ждал, чертя что-то на промокашке. Взглянул на часы. Сейчас он примет ванну, переоденется и пойдет встречать Маркуса на аэровокзал на Кромвель-роуд. А к ужину захватит бутылку вина и вручит ее как ветвь мира Хелен; они выпьют за выскобленным добела столом и поговорят о делах. Сегодня он порядком устал, и перспектива мирного вечера в семейном кругу действовала успокаивающе.

Гудки в трубке кончились. Холодный голос произнес:

— Джейн Маршалл слушает.

Она всегда отвечала таким тоном, и Роберту каждый раз становилось не по себе, хотя он и знал, в чем тут дело. В двадцать шесть лет Джейн осталась одна, ее брак оказался неудачным, с мужем она развелась и вынуждена была зарабатывать на жизнь самостоятельно. Остановилась она на том, что стала дизайнером-декоратором квартир, а ее собственная квартира и служила ей офисом. Таким образом, телефон выполнял двойную функцию, и она давно уже решила проявлять осторожность и каждый раз отвечать официальным тоном, пока не станет ясно, что звонок не деловой. Роберту, когда он пожаловался на этот холодный тон, она все объяснила.

— Ты не понимаешь. Это может звонить клиент. Что он подумает, если я заговорю игривым сексуальным тоном?

— Не надо сексуальным. Просто дружеским и приятным. Почему бы не попробовать? Глядишь, и часа не пройдет, как ты уже будешь сдирать обои, вешать портреты и раскладывать на столе куверты.

— Ты так думаешь? Скорее, буду отбиваться от него портняжной иглой.

Сейчас он осторожно спросил:

— Джейн?..

— Ах, Роберт. — Голос ее сразу же потеплел, ясно было, что она рада его слышать. — Хелен передала, что я тебе звонила?

— И просила отзвонить.

— Ну да… Знаешь, мне тут преподнесли два билета на балет «Тщетная предосторожность». На пятницу. И я подумала, что, может быть, ты захочешь пойти. Если у тебя нет других планов…

Он смотрел на свою руку, которая продолжала рисовать коробочки на промокашке, одну за другой, и услышал голос Хелен: «У вас столько общего. Интересы, друзья, образ жизни».

— Роберт?

— Да. Прости. Нет, никаких планов. С удовольствием пойду.

— Сначала у меня поужинаем?

— Нет, поужинаем в ресторане. Я закажу столик.

— Отлично. — Роберт был уверен, что она улыбается. — Маркус еще не вернулся?

— Сейчас иду его встречать.

— Ему и Хелен от меня приветы.

— Передам.

— Так, значит, в пятницу увидимся. До свидания.

— До свидания, Джейн.

Он положил трубку, но не встал из-за стола, дорисовывая последнюю коробочку, а дорисовав, положил карандаш, взял стакан и, глядя на рисунки, подумал, что почему-то эти коробочки напоминают ему выставленные в ряд чемоданы.

Маркус Бернстайн прошел в стеклянные двери терминала — то ли беженец, то ли уличный музыкант. Впрочем, он всегда так выглядел: мешковатое пальто, поля старомодной черной шляпы спереди загнулись кверху. Его удлиненное лицо с проступившими морщинами было бледным от усталости. В руке он нес разбухший портфель, а дорожная сумка из самолета перекочевала в багажное отделение автобуса, и когда Роберт отыскал Маркуса, тот терпеливо стоял у конвейера, ожидая ее появления.

Скромный, озабоченный человек; случайный прохожий не поверил бы, что на самом деле этот человек — непререкаемый авторитет в мире искусства и известен по обе стороны океана. Австриец по происхождению, он оставил родную Вену в 1937 году и после всех ужасов войны ворвался в мир послевоенного изобразительного искусства, словно яркое пламя. Глубокое знание живописи, проницательность и вкус привлекли к нему внимание, а поддержка, которую он оказывал молодым художникам, послужила примером для других дилеров. Но настоящая известность и популярность среди широкой публики пришла к нему в 1949 году, когда он открыл собственную галерею на Кент-стрит и выставил абстрактные работы Бена Литтона. Бен тогда был уже знаменит своими довоенными пейзажами и портретами, а после войны стал работать в новой манере. Выставка 1949 года стала и началом их творческого содружества, которое, преодолев споры и разногласия, переросло в личную дружбу. Та выставка также обозначила завершение трудного начального периода в деятельности Маркуса. От нее пошел отсчет долгого и медленного пути к успеху…

— Маркус!

Он вздрогнул, повернулся и увидел направляющегося к нему Роберта. На лице Маркуса выразилось удивление; похоже, он и правда не ждал, что его встретят.

— Привет, Роберт. Как мило с твоей стороны.

Он уже тридцать лет прожил в Англии, но все еще говорил с явным акцентом. Впрочем, Роберт его не замечал.

— Я бы приехал в аэропорт, но мы не знали точно, на какой самолет ты попадешь. Летел хорошо?

— В Эдинбурге была зима.

— А у нас тут дождь с самого утра. Смотри, вот твоя сумка, — Роберт подхватил ее с движущейся ленты. — Пойдем…

В машине, дожидаясь у светофора на Кромзель-роуд, он рассказал Маркусу о мистере Лоуэлле Чики и об «Оленях». Маркус довольно хмыкнул, судя по всему, он был уверен, что эта покупка лишь вопрос времени. Светофор сменил красный огонек на желтый, потом на зеленый, машина тронулась с места, и Роберт сказал:

— Сегодня утром прилетела из Парижа Эмма Литтон. Без единого стерлинга в кармане, так что заехала в галерею, чтобы обналичить чек. Я угостил ее ланчем, выдал двадцать фунтов и отправил на вокзал.

— Куда же она поехала?

— В Порткеррис. К Бену.

— Он сейчас там?

— Кажется, она считает, что должен быть там. Во всяком случае, надеется.

— Бедняжка, — сказал Маркус.

На это Роберт ничего не ответил, и они смолкли, каждый погрузившись в свои размышления. На Милтон-Гарденс Маркус выбрался из машины и поднялся на крыльцо, нащупывая в кармане ключ, но так и не успел его нащупать, потому что дверь открыла Хелен, и силуэт Маркуса в его мешковатом пальто и шляпе вырисовался теперь на фоне освещенного холла.

— С приездом! — радостно приветствовала она мужа и, поскольку он был намного ниже ее, наклонилась и обняла его, а Роберт, достав из багажника дорожную сумку Маркуса, подивился про себя, почему они никогда не выглядят смешно.

Казалось, что уже давно стемнело. Но когда лондонский экспресс прибыл на узловую станцию, где Эмме предстояла пересадка, она обнаружила, что вовсе и не темно. Небо светилось звездами, налетавший порывами ветер нес запах моря. Она стояла на платформе возле своего багажа, ожидая, когда отойдет экспресс, над головой у нее под неугомонным ветром жестко шуршали длинные листья пальмы.

Состав тронулся, и она увидела на противоположной платформе носильщика с тележкой, на которой лежали посылки. Заметив Эмму, он опустил ручки тележки и крикнул через путь:

— Вам помочь?

— Да, пожалуйста.

Он спрыгнул на рельсы, перешел на ее сторону, кое-как собрал в обе руки ее багаж, Эмма так же через рельсы последовала за ним, он подал ей руку, и она взобралась на другую платформу.

— Вам куда?

— В Порткеррис.

— Поедете поездом?

— Да.

Перед дальней платформой стоял поезд поменьше, он пойдет вдоль берега до Порткерриса. В вагоне Эмма была единственным пассажиром. Она заплатила носильщику, поблагодарила его и в полном изнеможении плюхнулась на сиденье. Казалось, этому дню не будет конца. Немного погодя в вагон села деревенская женщина в коричневой, похожей на горшок шляпе. Как видно, она ездила за покупками и поездка прошла успешно: ее кожаная клетчатая сумка была набита битком. Медленно тянулись минуты, и только ветер глухо стучал в закрытые окна вагона. Наконец раздался свисток локомотива, и они поехали.

За окнами вагона смутно маячили в темноте и проплывали мимо знакомые места. Эмма не могла сдержать волнение. До Порткерриса были всего лишь две маленькие остановки, но вот наконец и широкая просека, по весне усеянная примулами, за ней туннель, а по выезде из него внизу море, черное, как чернила, только что миновало время отлива, и мокрый песок казался гладким атласом. Порткеррис сиял огнями, над изогнутым берегом бухты словно повесили ожерелье, и плывущие огоньки рыбачьих лодок отсвечивали золотом в темной воде.